Мои родители и их предки родом из Волынской губернии. В начале первой мировой войны отец сражался в русской армии. Мать с ребенком на руках стала беженкой и оказалась в глубине России. Служба для отца закончилась  на  Китайско-Восточной  железной дороге в 1920 году. Через 40 лет я повторил его судьбу, только мне выпал Урал и на целые 50 (!) лет.

Я родился в селе Савелово Тверской губернии в 1921 году. Учился в Ленинграде, сначала в студии профессора А. Р. Эберлинга, затем у профессора А. Д. Зайцева в Академии художеств.

Весной 1941 года был призван по спецнабору в ряды РККА на действительную службу. С начала Великой Отечественной войны — в действующей армии. Артиллерист-зенитчик. По приказу командования в числе подобных по национальности был отозван в тыл, впрочем, как и многие другие,— поляки, финны, жители Прибалтики и русские, родители которых были осуждены по статье 58.

В конце октября оказался в стройбате. Сначала в Горьком, затем на строительстве Уральского алюминиевого завода в Каменске-Уральском. Ъатальон № 687 состоял в основном из узбеков, таджиков и небольшой части советских немцев. Использовались на погрузо-разгрузочных и других неквалифицированных работах. После ликвидации стройбата осенью 1942 года по повестке военкомата был мобилизован в угольную промышленность «до конца войны» (так было обозначено в повестке).

...Ночью в грязных телячьих вагонах под конвоем привезли в город Карпинск на Богословские угольные копи. Здесь была зона со всеми ее атрибутами: колючей проволокой, бараками, вышками с «попками» наверху, проходными со свирепой «вохрой» и всеми «прелестями» тюремно-лагерного быта. Все это было неожиданно и непонятно.

Наутро можно были оценить то новое, что я увидел. И северный Урал... Многообразие форм и цвета, в пейзаже — широкий размах пространства, мощь и сила манящих горных далей. Но вскоре все красоты величественной гордой природы через колючую .проволоку зоны стали восприниматься почти враждебно. Сложившиеся условия бытия — тяжелый труд с дальней дорогой на копи и обратно в лагерь, насилие, унижение, чувство бесправия, нужда и болезни — все отнимало последние силы. Жестокая уральская зима 1942/43 года в горных условиях с ветрами довершала общую печальную картину.

Но надо было жить, а значит бороться. Немногие были способны к такой борьбе. Заболел и я. Но назваться больным — значит попасть в лагерную больницу и быть ...доходягой. Я упросил начальство дать мне возможность не возвращаться в зону, а остаться на разрезе. Ночевал я в «тепляке» (домик, сколоченный из щитов) и постепенно устроил в нем для себя угол, где можно было отдыхать. Потом, когда я стал как-то приходить в себя, начал заниматься рисованием. Без любимого дела я не представлял себе жизни, а уже два года не держал карандаш в руке!

Я начал рисовать с натуры кадровых рабочих — экскаваторщиков, машинистов. Они охотно позировали и снабжали меня материалами. Вскоре образовалась серия рисунков и я сделал на площадке перед управлением выставку. Начальство не препятствовало, сделанное мной стали называть «Доской почета». Помню, там был еще

пейзаж — панорама Богословских копей, широкая картина открытых разработок каменноугольных пластов, которая привела в трепет и волнение маркшейдеров. Они стали хлопотать, чтобы меня перевели на работу к ним в отдел.

В моей судьбе наметились перемены, но я мобилизованный и должен быть только на «прямых» работах.

Шло время. Я продолжал работать слесарем, пожарником, выборщиком породы — куда поставят. А вечером занимался творчеством уже с ведома начальства, так сказать, официально. Однажды на разрезе появился журналист, спецкор газеты «Уральский рабочий», и, увидев результаты моего труда, «разразился» огромной статьей, занимавшей «подвал». В статье были воспроизведены мои рисунки (портреты), карикатуры, плакаты, стихи. Она была восторженно-хвалебная, превозносились заслуги всех руководителей («треугольника») с упоминанием их имен и фамилий. Не было только ни слова обо мне. (Впрочем, я до сих пор не питаю никакой обиды, тем более что автор со мной и не встречался. То же повторится еще не раз. Спустя десять лет спецкор «Тагильского рабочего» напишет добрую статью о творчестве студийцев Дворца культуры, «забыв» совсем о руководителе студии. Я давал ему материал, потерял много времени на интервью, помог с иллюстрациями и т. п. Здесь моя обида законна. Но в одном ли авторе здесь дело? Есть еще редактор и кто-то над ним... Система!)

Ночью следующего после выхода «Уральского рабочего» дня начальник зоны проводил меня к самому управляющему трестом «Богословуголь» для знакомства и беседы по его вызову. Управляющий встретил с улыбкой и даже протянул руку. Он сразу увлек меня интересными идеями и дал надежду заниматься, наконец, своим делом. Я знал, что будет трудно, временами непосильно. Но это была уже моя работа! И горы вдали стали казаться красивее и ближе. Эта встреча и беседа помнятся мне всю мою жизнь.

А в зоне все шло своим чередом, сменялись волны ужесточения или послабления режима в зависимости от положения на фронте. Пришла, наконец, долгожданная победа! Ликовала и зона в ожидании скорых перемен. Но проходили месяцы и годы... Ничего не менялось! Лишь к концу 1948года, как гром средь бела дня, прогремел Указ Верховного Совета СССР о вечном поселении с угрозой двадцати лет каторги за побег. Указ подписал Шверник.

Открыли зону. Начался новый режим содержания и учета трудармейцев, ставших теперь, спецпереселенцами. Каждый был приписан к своей комендатуре и два раза в месяц обязан был являться на отметку. Такое состояние продолжалось до 1956—1957 годов.

И все же в те трудные годы мы с другом художником А. Н. Матером собрали и устроили выставку своих произведений в Свердловске. Экспозиция разместилась в выставочном зале Горного института и называлась «Богословские копи в дни войны». Благодаря ходатайству треста «Богословуголь», комбината «Свердловуголь» перед областным управлением МВД нам милостиво разрешили поездку в Свердловск без легального проживания в городе. Помню, как нас укрывали в институте от милиции, применяя разные хитрости.

Карпинский период (зона плюс поселение) закончился в 1951 году, когда мне удалось добиться перевода на спецучет в Нижний Тагил. Здесь я был принят на пятый курс художественного училища и через год с дипломом художника-педагога начал работать в ДК НТМК (тогда НТМЗ). В 1960 году перешел в профессиональную организацию — мастерские Художественного фонда РСФСР при Союзе художников. По итогам творческой деятельности в 1967 году меня приняли в Союз художников СССР. Участвовал во многих крупных выставках в Москве, Ленинграде, за рубежом, а также в Свердловске и Нижнем Тагиле. Имел две персональные выставки в зале Союза художников и Нижнетагильском музее. Мои произведения экспонируются и хранятся во многих галереях страны и за границей. Они публиковались в центральных и зарубежных изданиях.

Моя графическая серия — отзвук трагического времени, памятный знак неушедшей беды—называется «В те годы». Она включает в себя 25 больших рисунков. Этот цикл имел широкую публикацию и получил премию в 1989 году. Вся работа приобретена областным управлением культуры для Нижнетагильского музея-заповедника горнозаводского дела.

Думая сегодня о пережитом, нужно признать, что те пятьдесят репрессивных лет, которые выпали на мою долю, были наполнены усилиями, а временами и борьбой за сохранение человеческого достоинства, преодоление страха, недоверия и подозрительности, укоренившихся в народе в те годы. Но народ не однолик, как нас пытались убедить новоявленные идеологи («новая социальная общ-

ность—советский народ!»). Он состоит из людей — так просто! А люди все разные.

Не в тиши университетских и академических аудиторий постигал я законы бытия общества и человека, а также глубины искусства. Суровая мачеха-жизнь образовывала меня по своим неписаным законам. И слава Богу, что были всегда со мной хорошие люди. В самые трудные, казалось бы, безвыходные моменты будто возникали они на моем пути. В армии — капитан А. Г. Мартиросян. В стройбате — интендант К. И. Гель, с которым мы вели долгие душеспасительные беседы ночами. В трудармии управляющий трестом «Богословуголь», крупный горный инженер, человек большого ума и высокой культуры А. С. Чернегов. В зоне — театральный художник А. Н. Матер. До нашего знакомства он красил номера на паровозах. После известной статьи в «Уральском рабочем» мы стали работать вместе. У нас много было общего. Его отец совсем не немец — у меня мама не совсем... Мы много шутили по этому поводу. Анатолий Никитич был старше меня на десять лет и опытнее. Я многому у него научился. В тагильской ссылке мен-я хорошо встретили искусствовед Е. Л. Кронман и директор художественного училища А. Н. Кравченко. Они тепло приняли мои работы на выставке, убедили поучиться год и получить диплом. Никогда не забуду Н. Г. Бозову — профессионального партийного работника, тогда директора нового Дворца культуры, поверившую в меня, никому не известного художника. Она приняла меня на работу, предоставив широкое поле деятельности. Здесь же я познакомился с очень интересными людьми: К. Н. Бобровой, В. М. Иоффе, известным сейчас кинорежиссером В. Я. Мотылем. Дорожу дружбой, которую дарили мне такие люди, как П. Э. Рикерт, 3. М. Корабельников, семья Гуськовых, И. А. Дергачев, М. И. Паверман, и дарят сейчас — И. И. Кроневальд, Л. П. Вейберт, Н. Г. Панкова, семья Р. Л. Соловьева — А. Э. Дортман. С благодарностью вспоминаю всех, кому обязан многим, а кому-то и самым дорогим — жизнью. Особое слово признательности — жене, которая прошла со мной через все тяготы зоны и ссылки. Почти 30 лет отдала она Нижнетагильскому музею, преданно служа искусству как экскурсовод, главный хранитель, реставратор и директор.

В 1992 году мы с трудом получили реабилитацию по Указу Верховного Совета Российской Федерации от 18 октября 1991 года. В результате многолетних хлопот удалось посмертно реабилитировать наших ни в чем не повинных отцов, репрессированных в те страшные годы.