Из воспоминаний

Из воспоминаний

[Ланда М. Н.] Из воспоминаний // 30 октября : газ. – 2003. – № 35. – С. 1, 9 : портр., ил.

- 1 -

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ¹

Мое инакомыслие — критическое отношение к советской действительности - начало формироваться еще в годы Великого перелома (большого скачка). Вся эта фантасмагория сопровождалась совершенно беспардонной, фантастической ложью, нам вдалбливали в уши, в голову: «жить стало лучше, жить стало веселей».

Лет до 12, то есть до Первой пятилетки («в четыре года»), я безусловно верила коммунистической пропаганде: вступила в пионерский отряд (тогда пионеров было еще сравнительно мало, отряды были не при школе, а при заводе, при учреждении), дала «торжественное обещание» «отдать свою жизнь за дело рабочего класса»; участвовала в «слетах трех поколений» и готовилась «идти на смену старым, утомившимся бойцам» — строить Новый мир («За нами Лучший мир, отцы...»). Теперь я все больше убеждалась в том, что под водительством этих «отцов» совершаются глобальные преступления и — ЛОЖЬ, ЛОЖЬ, ЛОЖЬ...

Свое видение и отношение происходящему я обсуждала с одной близкой мне школьной подругой Валей; мы думали об этом примерно одинаково.

Как раз к тому времени, осенью-зимой 1932—1933 годов, мой отец — не по своей оказался в Сталинграде, в тюрьме, в камере, набитой невозможности, были переполнены; это был один из «потоков».) Одновременно с моим отцом был арестован отец моей школьной подруги Тоси Сырцовой - русский, блондин, рабочий, не коммунист. В камерах - уголовники и лица, уголовных преступлений не совершившие и непонятно почему оказавшиеся в заключении, все вместе. Отношения - почти братские; спали по очереди на нарах, расположенных вдоль стен. Все чурались одного заключенного, арестованного за торговлю — на Сталинградском тракторном — пирожками из детского мяса... В мае 1933 года отца освободили — так же внезапно, как арестовали: вывели за ворота и сказали, что он может идти. Без денег, без всего он доехал на подножках, на площадках между вагонами поездов и явился к нам. Что-то, по-видимому, случилось у него с сосудами: он вдруг внезапно падал, грохался на пол, на землю. Под особым секретом - перед освобождением у него взяли подписку о неразглашении — он рассказал мне (любимой старшей дочке), что его пытали...

А мы — жили, учились. Теперь уже в Московском геологическом институте им. Серго Орджоникидзе. В отличие от многих и многих наших коллег ни Наташа, ни я не клеймили, не осуждали и не отрекались от арестованных отцов. Мы «все» понимали настолько, насколько можно понимать «все», говорили, обсуждали между собой, но не более того. Тайные инакомыслящие...

...С середины 1960-х годов до меня доходили слухи: не инспирированные властями выступления в защиту писателей, обращения к лидерам Коммунистической партии и государства с требованием соблюдать собственную Конституцию, собственные законы! Заявления и петиции в защиту лиц, репрессированных в нарушение и с нарушением этих законов. Обращения к советской и международной общественности. Это было нечто почти невероятное, немыслимое. Удивительное и замечательное! Хотя и коробила советская лексика, декларации о приверженности к советской системе, о стремлении поддержать престиж СССР и т.п., и т.д.

Все же я испытывала огромный пиетет к этим, тогда еще незнакомым мне личностям. Хотела быть вместе с ними.

Только в конце 1960-х мне довелось встретить этих людей, и я стала их единомышленницей и соратницей. Теперь уже открыто заявляла свои взгляды, слушала и читала мнения, высказанные без самоцензуры, без оглядки на политико-идеологические ограничения и запреты (Самиздат). Делала то же, что они, в меру своих сил и умений. По собственному желанию, по внутренним побуждениям - по зову совести, как это артикулировали новые мои друзья, — каждый делал то, что он делал. Спонтанно возникшее братство, никем не организованное, никем по существу не возглавляемое.

¹ Нумерация страниц не совпадает с печатным источником.

- 2 -

Я вполне отдавала себе отчет в том, что ко мне - как и к каждому из моих соратников — могут быть применены любые так называемые «меры воздействия». Что объектом манипулирования соответствующих органов всеведущего и всемогущего Социалистического-Коммунистического государства могу оказаться не только я, но и близкие мне люди. Но ведь должен же кто-нибудь...

После того как в августе 1975 года в советской прессе опубликовали текст Хельсинкских соглашений, многие политзаключенные, многие узники совести заявили, что преследования, которым они подвергаются, противоречат условиям этого Соглашения. До нас - трудными окольными путями — дошли некоторые из этих заявлений.

* * *

Когда в мае 1976 года Юрий Орлов создавал Группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, он - в числе нескольких других поборников прав человека - пригласил меня. Я вошла в Группу, но сделала особое заявление: не рассчитываю на то, что в условиях Советской социалистической системы возможно уважение к правам человека и, соответственно, соблюдение положений Хельсинкских Соглашений (гуманитарные статьи); я не знаю, чему «содействовать», и вступаю в Группу, чтобы еще более эффективно разоблачать ситуацию с правами человека в Первой в мире стране социализма.

<...> Очередная кампания дискредитации диссидентов (осень 1978 г.) проводилась не только внутри страны, но и за рубежом. Придумывались небывалые «факты», использовался социалистический реализм — ложь, густо перемешенная с правдой. Этому, в частности, была посвящена большая статья в публикующейся для эмигрантов из России газете «Голос Родины» (статья занимала целый разворот).

<...> В первых числах января 1980 года в Москве на улице Чкалова (ныне - Земляной вал), когда я подходила к дому Сахаровых, на меня совершили очередное гангстерское нападение: двое крепких прилично одетых мужчин схватили меня, молча затолкали в «Волгу» и увезли в Петушки. Там, в помещении городской милиции, мне разъяснили, что на меня заведено уголовное дело по статье 190.1 УК РСФСР («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»). При этом они заявили, что не будут препятствовать моему выезду из страны:

— Вам же не нравится советский режим, Советская власть, уезжайте в Израиль.

Я отказалась. Предложили - настойчиво и как бы убедительно:

— Дайте нам обещание, что вы больше не будете заниматься этим делом. Только обещание; не надо никаких заявлений, выступлений в прессе, по радио или телевидению. Только обещание.

«Обещания» продолжали добиваться и во время предварительного следствия по моему «уголовному делу»...

<...>

В канун 8 марта — день рождения моего сына — меня взяли под стражу, прямо в кабинете моего следователя, поместили в подвальную камеру, рядом с камерой смертников. Через пару дней следователь навестил меня и спросил, не одумалась ли я, не намерена ли дать соответствующее «обещание».

Со своими сокамерницами я сошлась сразу, и, пожалуй, можно сказать, что мы жили довольно дружной семьей. И потом, когда меня этапировали в ссылку, были вполне сносные отношения, иногда просто дружеские. Я искренне, от души сочувствовала этим женщинам, девушкам и девочкам-подросткам: им не повезло в жизни.

Когда меня привезли и освободили из-под стражи, - появилось удивительное чувство свободы. Всего пару месяцев я находилась в заключении, и, тем не менее, ощущение обретенной теперь воли было очень сильным...

<...>

Однажды в 1983 году следователи КГБ - приехавшие из областного города Джезказган, по поручению Москвы — настаивали на том, чтобы я заявила, что уже не считаю себя членом Группы «Хельсинки» и отказываюсь от продолжения деятельности. «Ведь вы, М.Н., знаете, что последние оставшиеся (на свободе) члены этой Группы заявили о прекращении ее деятельности».

- 3 -

Да, я знала; мне с горечью писала об этом Нина Комарова (жена Виктора Некипелова); письмо от Нины я получила незадолго до приезда следователей. Все письма ко мне и от меня вскрывались (нарочито грубо переклеивались). Я попросила два листа бумаги и копирку и написала заявление: «Продолжаю считать себя членом Хельсинкской группы, основанной весьма уважаемым мною Юрием Орловым. Считаю деятельность этой Группы очень важной». Подлинник этого заявления отдала следователям, копию взяла себе. Мне удалось переслать это заявление друзьям в Москве, но они не попытались предать его гласности (через западных корреспондентов), опасаясь за меня. Напрасно...