- 58 -

Из Воркуты - в Швецию

 

Истории, только что рассказанные, мало кого могут оставить равнодушным. Когда я сталкивалась с ними, вся моя натура возмущалась и протестовала. Неужели нет никакой справедливости? Пройти адские мучения в концлагерях, дожить до освобождения и опять страдать! Подобно коллекционеру, я лихорадочно искала счастливые случаи, собирала их, лелеяла и хранила. Мне очень хотелось, чтобы бывшие маленькие узники стали хорошими, честными людьми, чтобы в них теплилось гражданское чувство и они хранили память о воркутинской трагедии, невольными свидетелями которой стали со дня своего рождения. Одним словом, мне хотелось, чтобы был happy end! Однако, однако...

Особенно тяжелым было положение иностранцев. Они не получали писем и посылок. Шанс выжить у них был более низким, чем у наших отечественных узников. Ни одна бабушка-иностранка не могла приехать на Воркуту и забрать своего лагерного внука. Малыш-иностранец мог легко затеряться в детдоме и никогда не попасть на свою родину, к своим родным и близким. Поэтому я с большим чувством радости хочу рассказать "о детях шведа Георга Киваримееса, которые после многих перипетий попали в Швецию к своим бабушке-дедушке.

Начало этой истории уходит в воркутинскую каторгу. На шахте № 2 судьба свела меня с будущей женой Георга молоденькой Леночкой Невгомоной. У нас оказалось много общего: как и я, она росла в семье учителей, перед войной окончила 10 классов, попала в оккупацию и затем на Воркуту. Мы жили в одном и том же бараке, работали под землей на одной и той же шахте. Даже имена у нас оказались одинаковыми, что нередко вызывало оживление у наших солагерниц:

- Позовите Леночку!

- Какую Леночку?

- Да ту, что не может угомониться!

В этом случае подзывали Леночку Невгомоную. А если говори-

 

- 59 -

ли: «Ту, что стопятая!» - тогда звали меня. Здесь обыгрывался мой номер «Е-105».

Однажды с Леночкой Невгомоной случилась беда, чуть ее не погубившая. После рабочей смены в шахте мы отмывались от угольной грязи. Мыла не было, нам давали какую-то зловонную жидкость - якобы жидкое мыло. На коже оставались черные разводы, мы всегда оставались «чумазыми», свинская жизнь нас очень угнетала и приводила к постоянным кожным заболеваниям. Леночка, пытаясь отмыть свое лицо, нечаянно раздавила гнойный нарывчик на своей щеке. Наутро щека раздулась, покраснела, а сам гнойник заметно увеличился. Во время развода она подошла к нарядчику с просьбой разрешить ей обратиться в амбулаторию: может быть, врач даст ей больничный. Нарядчик разъярился и принялся поносить каторжан, которые по своей вражеской сущности только и думают о том, как сорвать производственный план. Если каторжан освобождать из-за какого-то прыщика, то кто будет работать в шахте? Пришлось Лене спуститься в шахту, но работать она не смогла - у нее поднялась температура, началась рвота. В конце смены мы вынесли ее на руках и тут же отправили в санчасть. У нее начался сепсис - общее гнойное инфекционное заболевание крови. Сепсис бывает разных видов, у Лены, как оказалось, была септикопиемия с метастазами. При этой форме инфекция из местного очага переносится в другие места, вызывая новые образования метастатических гнойников. Их формирование сопровождается приступами лихорадки, повышением температуры, ознобом, рвотой. Жизнь Лены висела на волоске. От флегмоны на лице у нее вытек один глаз. Лицо обезобразил большой шрам от вскрытия флегмоны. Все тело было покрыто шрамами: гнойники появлялись то тут, то там, их вскрывали, но возникали новые. Нужных лекарств не было. Кое-что удалось достать через вольных. Врачи пытались повысить сопротивляемость ее организма аутогемотерапией. (Это метод лечения собственной кровью. У больного берут из вены некоторое количество крови и сразу вводят эту кровь внутримышечно. Процедуру повторяют каждые 2-3 дня, постепенно повышая объем крови). Ей нужна была белковая пища и витамины, чего нельзя было получить в лагерной больнице. Но все-таки Леночку удалось спасти, хотя процесс выздоровления длился бесконечно долго.

Здесь мне хотелось бы сказать слово в защиту лагерной медицины. Мне пришлось читать много гневных страниц по этому пово-

 

- 60 -

ду, вплоть до того, что медицинской помощи в лагере вообще не было, да и атмосфера царила варварская - никто никого не спасал, каждый думал только о себе. Случаи, конечно, встречались самые разные, но огульно обвинять лагерных медиков нельзя. Это будет несправедливо и нечестно. Один из примеров - спасение Леночки Невгомоной, которая по всем данным должна была погибнуть.

Но общая картина в лагерях, конечно, была страшной. Высокая смертность среди каторжан и переполненные больничные бараки (стационары) являлись следствием не плохой лагерной медицины, а поистине каторжных условий, в которых оказались те, кто по суду был обречен на тяжелый каторжный труд. Особенно страшными оказались первые годы введения каторги-1944-1946 гг. Плохое питание, непосильный труд, постоянный моральный стресс (каторжане поступали в основном из оккупированных территорий и всячески унижались как «фашистские прихвостни») и антисанитарные условия в переполненных бараках. Каторжанам запрещалось иметь личные вещи - нельзя было переодеваться в чистую одежду. На нарах не было матрасов и постельного белья.

Неудивительно, что в такой грязи из небольшого гнойника на лице мог развиться септический процесс! Удивительно другое - как в таких условиях удалось все-таки кого-то спасти и после длительных усилий поставить на ноги!

Воркутинская судьба свела меня с Леночкой Невгомоной еще один раз, но это произошло после нашего освобождения, когда нас оставили на Воркуте в ссылке без права выезда. В марте 1954 г. я устроилась на работу в углехимическую лабораторию 4-го района. Лаборатория обслуживала шахты 5-6, осуществляя мониторинг качества добываемого угля. Руководила лабораторией замечательная женщина Галина Петровна Зеленина. Она относилась к категории «детей репрессированных» и к нам, бывшим узникам, испытывала самые дружеские чувства, стараясь во всем помочь. Я вначале работала пробораздельщицей. Моя задача заключалась в том, чтобы из большого количества угля приготовить для анализа небольшую гомогенную угольную пробу. Для этого нужно было долго и тщательно дробить уголь, пропускать его через сито, смешивать-перемешивать и на конечном этапе по особым правилам отбирать пробу. По своему внешнему виду пробораздельщица напоминала шахтерку - была такой же черномазой.

Через некоторое время меня «за хороший труд» повысили, пере-

 

- 61 -

ведя в лаборантки, а на должность проборазделыцицы взяли Леночку Невгомоную. Она только что освободилась и «нашла угол» в 4-м районе. Так мы опять оказались вместе, на сей раз в стенах одной и той же лаборатории. Лена носила на лице повязку, прикрывающую потерянный глаз. Лицо ее было обезображено шрамами.

Однажды Лена получила из дома письмо, в нем сообщалось, что мама едет на Воркуту для свидания с дочерью, которую не видела более 10 лет. Лена очень разволновалась. Что будет с мамой, когда она увидит ее обезображенное лицо? В памяти мамы остался образ юной веселой девушки, а встретит ее постаревшая женщина с одним глазом и лицом, покрытым шрамами... Лена судорожно ухватилась за меня:

- Прошу тебя, помоги мне. Ты здесь единственный близкий мне человек, больше у меня никого нет. Давай вместе встретим маму и ты сразу нас не оставляй. Мне страшно оставаться с ней наедине. Потом она смирится с моим видом... И знаешь что еще важно? Ты поступила в институт, об этом ей надо будет рассказать. У нее появится надежда, что и я смогу учиться. Она так страдает из-за того, что я осталась без высшего образования, без профессии. Мы вместе отведем ее в лабораторию, пусть она убедится, что меня окружают хорошие умные люди.

Такой план Лену несколько успокоил. Ей очень хотелось в первые же часы свидания с мамой показать ей, что ее окружают не какие-то уголовники и бандиты, а приличные интеллигентные люди, на которых нет никакого лагерного штампа.

Мы вместе встретили ее маму. Ни один мускул не дрогнул на ее лице при первом взгляде на дочь. Полное спокойствие и абсолютное самообладание. Так и должен себя вести педагог и учитель. Меня поразило, что между матерью и дочерью не было никакого сходства. Мама - высокая полная женщина западноевропейского типа с прямым носом, светлыми глазами, русыми волосами. У Леночки бросалось в глаза нечто восточное - черноглазая, черноволосая, небольшого роста, худая, гибкая, с мелкими чертами лица. Мама - спокойная, рассудительная, уравновешенная. Дочь - эмоциональная, вспыльчивая, тревожная.

Я почти ежедневно бывала у них в гостях, выполняя роль «положительного героя» в нашей общей воркутинской трагедии. Мы вместе проводили маму домой. Сотрудники лаборатории понравились маме, и она уехала успокоенная за судьбу дочери, убедившись, что

 

- 62 -

ее дочь окружали хорошие сердечные люди.

У меня сохранилось несколько фото того далекого 1954 г. Вот мы группой стоим на крыльце деревянного здания углехимической лаборатории. Вверху Лена с повязкой, прикрывающей вытекший глаз. Рядом Галина Петровна Зеленина, наша маленькая заведующая небольшой лабораторией. Она не была заключенной, но ее отец погиб во время сталинских репрессий. Ниже Ольга Горст, лаборантка. Она попала на Воркуту как российская немка. Высланных немцев называли трудармейцами. Они занимали промежуточное положение между заключенными и вольнонаемными. Внизу стою я, лаборантка Елена Иванова. (Тогда я еще не носила фамилии Маркова).

Вот такая у нас образовалась углехимическая компания! Все мы в разной степени пострадали от репрессий, хотя не все провели годы за колючей проволокой. Типичный слепок с нашего общества тех лет! Если не сам сидел, то кто-нибудь из родственников, если повезло и тебя не осудили за измену Родине, то лишили свободы по национальному признаку. Все пострадали в той или иной степени! Ни одного человека с чистой биографией!

Но как это ни покажется странным, я вспоминаю первую работу на воле с большой теплотой. Не потому что хорошо жилось, а потому что люди были хорошие, помогали друг другу, сопереживали в радости и в горе. Жили дружной семьей, умели радоваться тому немногому, что преподнесла нам судьба, отмечали дни рождения, при этом пекли пироги в муфельной печи! У меня сохранилось фото, сделанное в день, когда мне исполнился 31 год. Я отмечала свой первый день рождения после освобождения. Счастье - это состояние души. Мы делали все, чтобы чувствовать себя счастливыми!

Но я до сих пор не упомянула о шведских мотивах, обещанных в самом начале. Сейчас зазвучат и они. Как-то раз, идя на работу, Леночка Невгомоная столкнулась с бедно одетым молодым человеком с грустными глазами. Без слов ясно - недавно освободился.

 

- 63 -

Они улыбнулись друг другу, а через один-два дня опять встретились... и больше уже не разлучались. Георг Киваримеес долгие годы работал под землей в воркутинских шахтах. Он остался шахтером и после освобождения. Швед по национальности, он был арестован во время войны в Эстонии. Его родители жили в Швеции. Долгие годы (война, потом каторга) Георг не имел с ними никакой связи. Он не знал, живы ли они и где проживают. Они тоже ничего о сыне не знали и считали его погибшим. Георг пытался узнать о своих родственниках через Красный Крест, но особой надежды не имел. И вдруг он получает желанную весточку. Родители живы! Завязалась переписка. Из Швеции стали приходить посылки (огромного размера!) с продуктами и вещами. Жизнь Киваримеесов изменилась как по волшебству. До этого они ютились в крошечной комнатушке в деревянном лагерном бараке. Жили по-нищенски, с трудом сводя концы с концами. У них родилась дочь Галочка. Лена не работала, Георг кормил семью. Теперь же они могли не отказывать себе в питании, а заграничная одежда не только преобразила их внешний облик, но и помогла получить более приличное жилье. Леночка смогла обратиться к хирургам и косметологам. Ей сделали пластическую операцию, почти полностью удалили шрамы и вставили стеклянный глаз. Теперь она не носила повязку и трудно было заметить, что у нее нет одного глаза.

Переехав в Москву после реабилитации моего мужа (он перед арестом жил в Москве, и в 1959 г. получил комнату как жертва политических репрессий), мы продолжали тесные контакты с семьей Киваримеесов, которые все еще проживали на Воркуте. Это был период их «шведских страданий». Они добивались разрешения на поездку в Швецию для свидания с родными Георга. Подключили шведское посольство, Красный крест и еще какие-то организации. В Москве им приходилось бывать довольно часто, оббивая пороги разных учреждений. Они всегда останавливались у нас на Большой Марьинской. Наши жилищные

 

- 64 -

условия были не блестящи - в одной комнате жили четыре человека (мы с мужем, наша маленькая дочь Инночка и моя тетя по отцу Анна Платоновна Иванова). Казалось бы, где можно разместить гостей, прибывших с ночевкой на несколько дней? Но теснота не смущала ни нас, ни их. Постель устраивалась на полу, и мы с радостью принимали воркутинских друзей. К нам приезжали не только «наши шведы», воркутинский поток почти не прерывался. Приезжали «мои девочки» - приятельницы по лагерю, или «мои мальчики» - товарищи по институту (по воркутинскому УКП Всесоюзного заочного политехнического института). Так, частыми гостями были мои лагерные подруги Рузя Гавзинская и Клава А., мои друзья по институту Женя Рыдалевский и Толя Птушко. Приезжали поодиночке, приезжали и семьями: Гизатулины бывали у нас втроем - Дусенька, Рифат и маленький Вовочка, в подобном же составе бывал и Толя Птушко. Таким было то время и такими были мы! Гостеприимство в скудных жилищных условиях - примета того времени!

Конечно, здесь нужно отдать должное моему мужу - поток воркутинских гостей состоял из моих «девочек» и «мальчиков». Не всякий муж мог выдержать такое воркутинское засилье! Но он со всеми сумел установить дружеские отношения и радовался гостям вместе со мной. Таким он был человеком. О нем нередко говорили: Алексей - человек Божий!

Киваримеесы бывали у нас чаще других гостей. Путь в Швецию лежал через Москву! Родители Георга безумно хотели встретиться со своим сыном и были бы рады, если бы он приехал один. Георг, однако, настойчиво добивался разрешения на выезд всей семьи, что в те годы было нереально. Нам он объяснял это так:

- Если я поеду один, я не ручаюсь за себя, что вернусь. Что тогда будет с Леночкой и моими дочерьми? (У них уже родилась вторая девочка).

И вот в один из своих приездов в Москву он получил разрешение на выезд, но не для всей семьи, а только для себя одного. Смятению его не было предела. Он в отчаянии бегал туда-сюда по нашей комнате, хватаясь за голову.

- Что же мне делать, что делать? Друзья, посоветуйте, как мне поступить?

Мы были в полном замешательстве. В таком важном деле советовать не только трудно, но просто невозможно. Речь идет о судьбе их семьи, детей, больной жены. С этой точки зрения нельзя ему

 

- 65 -

советовать ехать в Швецию одному. Большая вероятность того, что, оказавшись в этом сказочном мире (по сравнению с Воркутой), он будет не в силах его покинуть. С другой стороны, старые родители ждут своего сына, который как бы воскрес из мертвых. Если он теперь не встретится с ними, неизвестно, представится ли такой счастливый шанс впереди. С этой точки зрения ему нужно ехать.

Отделаться молчанием, отмахнувшись от его просьбы, мы тоже не могли. Георг, обычно спокойный, рассудительный, находился в стрессовом состоянии. Мой муж сказал:

- Георг, прежде всего тебе нужно успокоиться. Давай вместе порассуждаем, как быть и что делать. Ты ведь не один попал в такое положение. Воркута собрала «детей разных народов». Какое-то время все жили вместе, потом начали разъезжаться. Мы с Леночкой можем рассказать тебе об известных нам историях, а ты сам сделай вывод, как тебе лучше поступить.

Я приготовила чай, мы уселись за наш круглый стол и принялись рассказывать. Самое главное, видимо, заключалось в том, чтобы переключить Георга на другие судьбы, отвлечь его от своих проблем, ибо он находился на пределе своих сил. Мы опасались, что с ним случится инсульт или инфаркт.

Алексей рассказал несколько историй, которые произошли с его коллегами-иностранцами во время их совместной работы в Воркутинском музыкально-драматическом театре. В пору расцвета этого театра, по разрешению самого генерала Мальцева в оркестр театра взяли несколько прекрасных музыкантов-иностранцев, главным образом - поляков. Завелись лагерные жены, появились дети. В 1954-55 гг. всех иностранцев начали поспешно вывозить из Воркуты. И, конечно, без лагерных семей. Большинство обещало, что, устроившись на родине, они добьются разрешения на приезд своих жен и детей. Но так не произошло. Воркутинские связи быстро разрушились под напором радостных встреч с родными и близкими, в вихре новых знакомств и увлечений. Судя по этим случаям, ему, Георгу, поехать в Швецию одному без семьи действительно опасно.

Известные мне истории также не внушали оптимизма в смысле стабильности воркутинских связей. У одной моей подруги был лагерный роман с грузином. После освобождения они зарегистрировали свой брак и жили в любви и согласии на шахте № 18. Семейная идиллия продолжалась до его поездки в Грузию и свидания с родными. После этого его как будто подменили. Он мечтал только о

 

- 66 -

том, чтобы поскорее вернуться в родные места, погрузиться в обычаи предков, в свой родной грузинский язык. Все русское его начало раздражать, в том числе и собственная жена, до этого горячо любимая. Его родные подлили масло в огонь. Они подыскали ему на выбор несколько юных грузинских невест и ратовали за этнически чистую семью. Воркутинская семья распалась. Подобные истории случались и с прибалтами.

Все известные нам истории имели один общий стержень: поездка на родину, встреча с родными, погружение в атмосферу жизни, которая была столь недоступной многие-многие годы неволи, все это оказывало магическое действие на бывших узников и стирало память о воркутинской жизни.

- Довольно, довольно! Мне все ясно! - спокойно и решительно произнес Георг. - Я и сам всегда чувствовал, что мне одному, без семьи, нельзя ехать в Швецию. Теперь я еще больше убедился - если поеду, то не вернусь. Но я также знаю, что меня замучает совесть. Я не смогу выбросить из памяти своих маленьких девочек и свою несчастную жену!

Георг отказался от поездки... Когда он вернулся из Москвы в Воркуту и все об этом узнали, всеобщему удивлению не было предела. Леночка потом мне рассказывала, что самоотверженный поступок Георга ее поразил, хотя у нее никогда не было причин сомневаться в его преданности семье. Но здесь речь шла о встрече с отцом и матерью, и у нее возникали сомнения. Что перевесит на весах, измеряющих родственные чувства: жена и дети или отец и мать?

Что же касается товарищей-шахтеров, то они пришли в шоковое состояние, считая, что такого просто не может быть! Сейчас вместо шахты он мог бы разъезжать по Швеции, чувствовать себя свободным и богатым человеком! (Его родители были вполне зажиточные люди). Он мог бы жить припеваючи, а вместо этого вернулся в нищую холодную Воркуту! Ну и что такого, если бы он бросил эту семью и завел новую в Швеции? Все так делают - жизнь одна, своя рубашка ближе к телу! Да он, Георг, просто ненормальный, дурак, идиот! Разве нормальный человек может отказаться от такого счастья? Да, поступок Георга действительно был из ряда вон выходящим. Он поступил так, как ему велела его совесть!

«Шведские страдания» длились еще несколько лет. Несмотря на неудачи, Георг оставался оптимистом и продолжал добиваться раз-

 

- 67 -

решения на выезд всей семьи. Он постоянно настраивал на веру в лучшее свою женушку, которая приуныла, потеряв всякую надежду. Родные забрасывали их письмами с призывами о скорейшем приезде, ибо жизненные силы их на исходе.

Старания Георга в конце концов завершились успехом - всей семье разрешили поездку в Швецию для свидания с родными. Разрешили на один месяц, но они остались там навсегда.

Могла ли подумать Леночка Невгомоная, недавняя каторжанка, потерявшая в шахте один глаз, что случайная встреча с худым бедно одетым человеком окажется для нее судьбоносной? Что на грязной улице 4-го района Воркуты она встретит свое счастье? Что швед Георг Киваримеес окажется верным другом, любящим мужем, заботливым отцом? Что он как сказочный волшебник перенесет ее из гиблой Воркуты в прекрасную скандинавскую страну, где она из Леночки Невгомоной превратится в фру Киваримеес?

Ни о чем этом она не знала, когда в 1954 г. мы вместе работали в углехимической лаборатории у Галины Петровны Зелениной. Да, жизнь - самый причудливый сценарист.

И еще. Всплывают ли в памяти младших Киваримеесов смутные очертания деревянного барака, где в убогой комнатушке прошли первые годы их жизни? Чувствуют ли они свою причастность к великой воркутинской трагедии?

 

Может быть я чрезмерно пристрастна к судьбам моих солагерниц, но я действительно считаю каждую из этих судеб интересной, значительной и, что самое главное, показательной для нашей лагерной и постлагерной жизни. А значит - и для жизни нашей страны середины прошлого века. Ведь массовые репрессии и пребывание миллионов сограждан за колючей проволокой - характерная черта этой жизни.

В следующей главе сделана попытка более подробного описания жизненного пути одной из моих близких подруг. Не стану называть ее фамилию, потому что будут затронуты интимные стороны ее жизни.