- 209 -

СОЛОМЕННЫЙ МОСТ

 

Зло становится невыносимым, как только заметишь, что оно невыносимо.

У. Шекспир.

 

Толстая стеклянная дверь проходной качнулась и выплеснула в сырую мглу мартовского вечера еще одну горсточку людей, которая тут же рассыпалась, кутаясь в поднятые воротники и шарфы. Все торопились по своим делам —домашним или сугубо личным, забывая на ходу все то, что оставалось по другую сторону этой стеклянной двери. Не торопился никуда лишь один молодой человек, сказавший кому-то на прощание: «Пока», и отошедший в сторонку. Мимо него из проходной шли и шли люди. Кто-то обменивался с ним ничего не значащими репликами или просто кивком головы, а он все стоял и ждал, нетерпеливо поглядывая на электрические уличные часы.

Он ждал ее с тем же неизменным сладостным ощущением счастья, с каким встречал ее каждый раз еще до того, как она стала его женой, и которое весьма нечасто бывает у женатых мужчин. Ничего не изменилось с тех пор. Ничего. Он даже внешне такой же мальчишка-студент в своей нейлоновой куртке с сумкой, висящей на плече, и спортивной шапочке. Никаких ассоциаций с инженером-семьянином его внешний вид не вызывал. Сегодня утром они договорились встретиться у его проходной, как бывало не раз, ведь ее институт находился совсем рядом, да и заканчивала она работу чуть раньше. Стрелка часов ежеминутно вздрагивала и прыгала вперед, она не появлялась. Такая аномалия в их сложившихся отношениях, построенных на взаимном уважении и пунктуальности, не поддавалась объяснению. Звонить на работу было бессмысленно, однако он все-таки зашел в телефон-автомат и набрал ее номер, никто не отвечал. Ожидать ее здесь, когда истекли все разумные сроки, становилось тоже нелепо и глупо. Наконец, подгоняемый самыми фантасти-

 

- 210 -

ческими предположениями, он решил отправиться домой, с первыми шагами то и дело оглядываясь назад, на ярко освещенное пространство перед проходной.

Повернув быстрым движением ключ, он шагнул в квартиру и щелкнул выключателем. Никого. Он нетерпеливо прошел в их комнату, на столе сиротливо лежал белый клочок бумаги и старательно привлекал к себе внимание. Знакомым Машиным почерком на нем было начертано несколько отрывистых слов: «Я устала. Так жить больше невозможно. Не преследуй меня, пожалуйста, и прости. Мария. Р. 8. Все необходимые вещи я забрала». Вначале он ничего не понял, настолько это было для него неожиданно, он еще и еще раз изучал глазами немногословный текст записки, как будто сомневаясь в ее подлинности и достоверности. «Какая-то нелепость...», — наконец растерянно, совсем не к месту пробормотал он, безвольно опускаясь на стул и никак не желая поверить в происшедшее. У него было такое ощущение, словно его кто-то ударил подушкой по голове. Мысли путались и не могли ни на чем сосредоточиться, он закрыл ладонями лицо, посидел так несколько минут и потом снова взял в руки записку. До него начал доходить смысл написанного, смысл катастрофы. Однако мир не прекратил своего существования, нет, он лишь превратился в маленький светящийся шар за окном, который безнадежно пытался возвратить ушедший день. Этот уличный фонарь стал дня него сейчас средоточием вселенной, и сколько времени просидел он так, тупо уставившись в эту белесую точку, неизвестно.

Из состояния оцепенения его вывел телефонный звонок. «Маша» — первой мыслью мелькнуло у него в голове. Он бросился к аппарату и тут же порыв его надежды сменился глубоким разочарованием. Чей-то мужской голос спрашивал его отца. «Нет, его еще нет», — ответил он слегка раздраженно, — Александр Иванович должен приехать завтра», и положил трубку. Все бессмысленно провалилось куда-то в бездну, чем-то напоминая селеобразную лавину, когда пласты один за другим

 

- 211 -

отрываются от твердой почвы и обрушиваются в пропасть. Возникли вдруг давно забытые ощущения детства, ощущения своей ничтожности и конечности бытия, от которых хотелось броситься вниз головой откуда-нибудь повыше. Только у него была»психика нормального человека, не способная слишком долго удерживать в сознании такие самоубийственные мысли, она исподволь вытеснила их воспоминаниями недавнего счастливого прошлого: их первая встреча на вечеринке, первое свидание, свадьба после двух лет весьма нечастых встреч. Все было, как обычно, как у многих, и в то же время...

Оставаться дома становилось невыносимо. Смертельная тоска гнала его из опустевшей квартиры на улицу, пусть в промозглый туман, пусть в мрак и слякоть, только прочь отсюда, от бередящей душу тишины и обрушившегося столь нежданно-негаданно одиночества. Он пошел наугад, бесцельно и безоглядно. Коробки домов торчали в этих пропитанных насквозь влагой сумерках, словно исполинские призраки чьего-то счастья, домашнего уюта и покоя, высвечиваясь иллюминаторами своих окон. Их многоэтажные громады высились по обеим сторонам улицы, теряя свои очертания и растворяясь в пространстве. Куцые саженцы деревьев, посаженные вокруг домов, очевидно, в прошлом году, походили на метелки, воткнутые ради озорства в сугробы снега «на попа». Редкие машины и прохожие двигались медленно, как будто с трудом проталкиваясь сквозь эту плотную массу холодного тумана.

Мысли сбиваясь, возвращались вновь и вновь к одному и тому же вопросу: почему? Почему она ушла столь резко и неожиданно, почему вообще ушла? Пытаясь сосредоточиться, он перебирал в памяти все последние дни, месяцы, когда у нее было плохое настроение, стараясь максимально критически оценивать свое поведение, свои поступки. Только теперь он начал понимать смысл ее грустных и прекрасных глаз, понимать возникавшие все чаще и чаще моменты задумчивой молчаливости, ссылки на недомогание, которые он принимал за обыч-

 

- 212 -

ные женские капризы. Но уйти вот так, ничего не объяснив? Куда и зачем? Теперь ему понятно, почему сегодня утром она ответила таким неуверенным согласием, когда он предложил зайти вместе после работы в один книжный магазин, и почему она избегала встречаться с ним взглядами. Неужели та самая причина, о которой он догадывается, явилась поводом для ее бегства. Да-да, бегства, иначе это никак не назовешь. Но ведь это — чушь! Она ведь сама говорила, и не раз, что это не главное в жизни. И вот... Неужели он не распутает клубок глупейших обстоятельств, не найдет того, единственно правильного ответа?—думал он, отмеривая квартал за кварталом. Он настолько ушел в себя, погруженный в воспоминания, что едва не угодил под автомобиль, когда переходил улицу. Неизвестно откуда взявшийся «жигуленок», зло пискнув и чуть не задавив его, прохлюпал мимо и окатил вдобавок мутной кашицей талого снега. Она даже не успел испугаться или рассердиться, машинально отряхнул с брюк прилипшие снежные кляксы и зашагал дальше.

«Нет-нет, это какое-то недоразумение, —продолжал твердить он про себя, — я не понимаю, не понимаю! Да, ей не нравилась совместная жизнь с его родителями. Ну, так что? Разве они одни так жили? Тысячи семей так живут и ютятся в коммуналках еще в худших условиях, и ничего... Но нет, это не оправдание... Она права, надо было что-то предпринимать, но что? С его-то зарплатой инженера? Снимать квартиру и отдавать за нее ползарплаты тоже не резон, тогда просто было бы ничего не купить и никуда не поехать. Или менять профессию, как Сережа, на бармена? ... У-у, сволочи!»— и он погрозил кому-то кулаком в кармане. «А что, если она просто-напросто разлюбила его и ушла к другому? И сделала вот так сразу, чтобы не причинять лишнюю боль? — вдруг подумал он уже совсем как-то апатично и тут же спохватился. — Нет, невозможно... Смена таких чувств не происходит вдруг, и он не мог бы не заметить перемен в ней, да и потом, она об этом бы сказала ему... наверняка... Все-таки его догадки, очевидно, верны— всему

 

- 213 -

причиной эти самые вот "обстоятельства", которые не так-то просто "изобретать" самому...».

И вообще, ему только сейчас пришла в голову странная и удивительная мысль: их брак скорее некий антином. чем закономерный итог двухлетнего знакомства. Она — такая яркая и привлекательная девушка, пусть с несколько эксцентричными манерами, но необыкновенно грациозная, он же — ничем не примечательный инженер, новоиспеченный специалист без заслуг и званий, без степеней, к тому же обыкновенной наружности и с весьма заурядными способностями. Какое-то время, вероятно, он смог увлечь ее своей любовью... да, но не влюбиться в такую девушку просто невозможно, и не он один был тогда в нее влюблен... И почему-то она решила выйти замуж за него, странно... Он хорошо помнит, как ее подруга помогла ему устроить их первое свидание, она почти не замечала его тогда, да и потом не очень-то жаловала его своим вниманием. Конечно, импонировало ей его свободное владение французским, конечно, нравилась и его библиотека, его собрание книг по искусству, его коллекция монет, доставшаяся в наследство от деда. Вот и все... А что потом? Они всюду являли собой поразительный диссонанс. Его принимали за брата, приятеля, сослуживца, за кого угодно, только не за ее мужа. Так значит, их женитьба была ошибкой? И теперь ему надо просто смириться с происшедшим? Ну уж нет. Если так рассуждать и плыть по «воле волн», можно приплыть неизвестно куда... «Самое главное — ее чувство, — окончательно решил он, — если она его еще любит, он сделает все... Он не будет ждать "милостей" от государства, надо что-то попытаться изменить самому, надо... иначе все теряет всякий смысл».

Незаметно миновал он новые кварталы и вышел к набережной, погруженный в свои раздумья. В такую погоду и такую пору она была совершенно безлюдна. Он постоял несколько минут на распутье и затем повернул к ближайшему мосту. За мостом в этом районе начинался старый город, бродить по которому ему было всегда приятней, нежели среди безликих новостроек.

 

- 214 -

Старые дома к тому же своим почтенным возрастом и степенной успокоенностью оказывали на него какое-то умиротворяющее действие. Бывали дни, когда ему хотелось ходить и ходить часами по этим тихим улочкам и переулкам вдали от проспектов и людской суеты, словно по залам грандиознейшего архитектурного музея. Ходить и вглядываться в замысловатые портики, причудливые арки, роскошные балконы. Каждый дом тут, пусть даже самый обшарпанный и неряшливый, бьга индивидуальностью и разительно отличался от своих соседей. Они никогда не наскучивали, эти старые дома, эти каменные лица онемевшей истории. Теперь же он шел среди них, не обращая ни на что внимания, как иногда человек, идущий в толпе, занятый своими мыслями, не различает никого вокруг.

Так оказался он на одном из оживленных проспектов города, где бренчали трамваи, шамкали троллейбусы и тускло поблескивали витрины уже закрытых магазинов. Столь длительная прогулка утомила его, а с ощущением усталости обнаружилось и легкое чувство голода. Впрочем, скажи ему, что надо пройти еще пять, десять раз столько без еды, без отдыха, чтобы найти Машу, он, не задумываясь, продолжил бы путь. Однако сейчас единственным итогом его блужданий по уличной слякоти были промоченные ботинки и нервный озноб. Его начинало почти лихорадить. Леденящая сырость пронизывала до костей, словно чья-то «лапа», липкая и холодная, бесцеремонно забралась ему в самую душу и шарила там по всем углам, перебирая каждый нерв. Эта «лапа» умудрялась иногда уцепиться там за что-то и тогда тащила, тащила что-то наружу, выворачивая его нервы наизнанку. Требовалась остановка, и он уже искал глазами какую-нибудь «забегаловку» или кафетерий, чтобы немного передохнуть и проглотить бутерброд.

 

- 215 -

Долго искать ему не пришлось, на таких проспектах в центре города подобных заведений хватает, не то что в новостройках, кафе, или, точнее будет сказать, кафешка, с незатейливым названием «Гном», еще было открыто, он как-то заходил сюда прежде, и это кафе ему чем-то приглянулось, но уж очень оно было не по "у та. Сейчас в его небольшом уютном помещении, вдоль которого вытянулась стойка, две компании занимали столы в противоположных углах, и еще несколько случайных посетителей сидели за чашкой кофе. У стойки этакий вальяжный мужчина в дубленке любезничал со смазливой буфетчицей лет сорока. «Вам что?» — не очень вежливо, с явным желанием поскорее отделаться и продолжить разговор со своим знакомым, поторопила его барменша. Он попросил двойной кофе и три бутерброда с сыром, из которых сделал один «тройной». Выбирать куда присесть особенно не приходилось. Все столики в кафе были заняты, но у самой двери собиралась уходить юная парочка, очевидно, старшеклассников, и он направился туда.

Пока он ждал, чтобы чуть-чуть остыл очень горячий кофе, дверь медленно отворилась и в кафе вошел пожилой мужчина, почти старик, совершенно шокирующего вида, словно говорящего: а наплевать мне на всех вас. Его образ являл натуральное ходячее пугало, главной деталью которого было, конечно же, пальто — чрезмерно длинное и необычайно замусоленное, к тому же своим бурым цветом и покроем смахивающее больше на шинелку. Внизу из-под этого пальто-шинелки торчали два носища потертых старых галош, а весь наряд венчала фетровая шляпа, будто вынутая из мусоропровода. Скуластое лицо его покрывала густая щетина, и длинные седые волосы нечесаными сосульками свисали из-под шляпы. Впрочем, все были заняты своими разговорами, и появление такого редкого экземпляра «бича» не привлекло особого внимания. Только барменша, бросив на него косой взгляд, презрительно скривила свои ярко накрашенные губы.

Старик не спеша протопал к стойке и, покопавшись в глубоких карманах, извлек несколько монет. Он аккуратно по дочитал их и заказал две чашки кофе и пару булочек с котлетой. Мужчина в дубленке, прервав разговор с

 

- 216 -

барменшей, с любопытством преуспевающего дельца разглядывал его в упор. Бродяга ничуть не смутился, очевидно, уже привыкнув к таким взглядам, и, оглядевшись в выборе места, подошел к его столику. «Разрешите?» — хрипловато-простуженным голосом обратился он к нему и, не дожидаясь ответа, поставил свои чашки на стол. Старик сходил за своими котлетами, потом он выложил на стол немыслимо замызганный газетный сверточек и уселся бочком с краю стола. Сняв шляпу и коротко перекрестившись, он развернул этот сверточек. Там оказалась половина копченой рыбы, которую, по всей видимости, он где-то «урвал». Старик сгорбился над столом, подставив на обозрение свой полысевший череп, и принялся за трапезу. Его огрубевшие руки слегка дрожали, когда он подносил рыбу ко рту, и, кусая, обнажал изрядно испорченные желтые зубы. Весь его облик, вызывавший одновременно и неприязнь, и сострадание, напоминал чем-то беглого каторжника, который каким-то фантастическим образом оказался в советской России.

«Нету у нас ни бродяг, ни бездомных, не-ту... а этот "бич" за моим столом не более чем игра воображения, — привыкнув иронизировать по любому поводу, подумал он с издевкой и глянул исподлобья на жующего бродягу, — и никому нет до тебя никакого дела, точно так же как и до того, почему от меня ушла Маша... да, это наше личное горе...». Когда старик устраивался за его столиком, он почему-то внутренне покоробился и не хотел сегодня такого соседства, пусть и очень кратковременного, однако отказать ему он, конечно, не мог. По своей природе он был человеком добрым и никого и ни при каких обстоятельствах не смел обидеть, только в данную минуту дали о себе знать вконец расстроенные нервы.

«Если бы со мной была Маша, — с горечью отметил он про себя, — он не сунулся бы сюда». Но если бы с ним была Маша, пусть хоть все кафе было бы заполнено бродягами. Именно отсутствие любимой женщины и переживания от ее утраты невольно вызвали у него в первые мгновения неприязнь к этому опустившемуся

 

- 217 -

человеку. Обычно несчастья не объединяют людей, а наоборот, наша психика устроена так, что человеку поделиться с кем-то своим успехом, удачей гораздо предпочтительнее, чем каким-то горем. Таков уж человек.

В кафе музыки не было, лишь приглушенный» шум разноликих голосов, растворявшихся друг в друге, создавал атмосферу, не свойственную никакому другому месту. С какой-то стати вдруг полезли в голову непривычные для него мысли. «На кой дьявол я учился шестнадцать лет? Чего я достиг и чего достигну? Да и кому нужно это высшее образование? Какая-то тетя Нюра, подметающая за нами мусор, получает такую же зарплату с ее четырьмя классами... Да пропади оно все пропадом! Я не мог даже лишний раз купить Маше цветы!.. чтоб вас..!» — уже совсем закипал он внутри. С досады он сжал в кулаке чайную ложку и свирепо посмотрел на жующего старика, словно на виновника всех его бед. Тот почувствовал взгляд, поднял свои редкие седые брови и тут же отвернулся, очевидно, приняв его эмоции на свой счет. Старик не спеша вылакал вторую чашку кофе и, что-то бормоча себе под нос, вытер рукой губы. Смахнув возле себя со стола крошки и, буркнув странное: «живете тут...», старик медленно поднялся.

«Куда этот бедняга теперь? Сидел бы тут, в тепле...», — глядя старику вслед, подумал он уже с сочувствием. Ни есть, ни пить ему не хотелось, уходить —тоже. Так просидел он в печальных раздумьях еще с полчаса, уставившись в пустую чашку. Посетителей не прибавлялось, компания в дальнем углу развеселилась, и взрывы хохота заполняли временами все маленькое пространство кафе, его это начинало уже слегка раздражать. «Молодые люди, заканчивайте, кафе закрывается», —громко объявила барменша, обращаясь ко всем. «Действительно, пора», — он встал, хотя возвращаться домой, в опустевшую квартиру не было никакого желания. Какие-то мгновения он постоял в нерешительности у стола и вышел из кафе.

Оказавшись опять на улице, в противных до отвращения сырых сумерках, он вдруг почему-то отчетливо вспом-

 

- 218 -

нип один эпизод из их поездки прошлым летом к каким-то дальним Машиным родственникам в деревню. На второй день их приезда вечером загорелся старый мост на околице. Никто не знал, отчего он загорелся, этот деревянный мостик через ручей. Они пошли тогда поглазеть на это необычное зрелище. Иссохшие балки полыхали, как скирда соломы в жаркий полдень, его не стали даже тушить. Это странное воспоминание словно подстег-нуло его. Он ускорил шаг, и ему показалось, что он вот-вот найдет правильный ответ на все вопросы. Пройдя с полквартала, он услышал обгоняющий его трамвай, который уже тормозил перед остановкой. Он было рванулся его догнать, но трамвай едва остановившись, хлопнул дверьми и покатил дальше. «Ну ничего, это не последний трамвай, — успокоил он себя, — это еще не последний...».

 

Ленинград. Февраль 1981 г.