ПРАВДИСТЫ

 

1. ВЪ ПОДВАЛЪ ГПУ

 

Я съ любопытствомъ разглядывалъ вновь пришедшаго молодого, здороваго парня въ старой, замызганной красноармейской шинели, красноармейскомъ шлемѣ и рваной нижней одеждѣ. Сквозь дырявые брюки выглядывало молодое крѣпкое тѣло. Онъ прошелъ ко мнѣ на нары и легь, заложивъ руки за голову. До его прихода въ камеру Казанскаго подвала я сидѣлъ одинъ.

— Откуда?

— Арестованъ, что ли? Здѣсь, на вокзалѣ. ѣду во Владивостокъ.

Разговоръ не вязался. Неизвѣстный цѣлыми днями лежалъ и молчалъ. Потекли тоскливые дни. Новичка раза два водили на допросъ.

— Ну, какъ?

— Да ничего. Пересылаюгь въ Баку.

Въ долгія томительныя ночи и въ звенящей тишинѣ дня насъ угнетали наши мысли, наше горе. И это тоскливое ожиданіе постепенно сламывало взаимную настороженность. Незамѣтно мы ближе узнали другь друга.

Неизвѣстный ѣхалъ въ Екатеринбургъ, но въ Казани былъ арестованъ при выходѣ на перронъ изъ теплушки товарнаго поѣзда.

— Эхъ, жаль, деньги пропадутъ въ Екатеринбургѣ. Долженъ былъ получить на почтѣ.

— Ну, что жалѣть деньги: это все пустяки. Неизвѣстный иногда цѣлыми днями лежалъ молча и неотступно думалъ о чемъ то. Иногда ему, видимо, становилось невмоготу.

— Кто это могъ сдѣлать? Вѣдь, я арестованъ не случайно, меня здѣсь поджидали. Кто же это сдѣлалъ? Документы у меня были въ порядкѣ...

Какъ то ночью, когда я и самъ былъ въ тоскѣ, ожидая разстрѣла, неизвѣстный заговорилъ о возможности побѣга.

 

Онъ, оказывается, тщательно изучилъ весь Казанскій подвалъ, но пришелъ къ безнадежному выводу. Теперь мы начали обсуждать и взвѣшивать возможность бѣгства съ этапа на пути его слѣдованія.

Я чувствовалъ — этому человѣку только одинъ выходъ — бѣжать. Въ подвалѣ его ждетъ смерть. Баку, вѣроятно, оттяжка. Можетъ быть онъ имѣетъ бакинскіе документы? Я не выдержалъ и спросилъ, за какое дѣло онъ сѣлъ.

— Дѣло есть. И подумать мнѣ есть о чемъ. Да, вѣдь, вы не знаете. Слыхали что нибудь о «Русской правдѣ»?

— Это сборникъ законовъ Ярослава Мудраго?

— Ну, такъ, значитъ, не слыхали.

 

2. НА ЭТАПѣ

 

Измученный долгимъ пріемомъ въ сѣрой громадѣ Бутырской тюрьмы, нашъ этапъ въ сто съ лишнимъ человѣкъ, направился, наконецъ, черезъ сжатый корпусами тюрьмы, тюремный дворъ и попалъ въ сто двадцать четвертую камеру на третьемъ этажѣ одного изъ многочисленныхъ каменныхъ корпусовъ.

Казаки, офицеры, служилая интеллигенція всякихъ ранговъ, бандиты, воры, отпѣтая шпана — вся эта измученная компанія стремилась растянуться на деревянныхъ топчанахъ, наставленныхъ безъ особаго порядка по всему пространству обширной камеры.

Нашъ этапъ по совѣтскимъ масштабамъ считался маленькимъ и мы избавились на этотъ разъ отъ лежанья прямо на каменномъ полу, какъ въ большинствѣ совѣтскихъ тюремъ. Однако, камера при нашемъ приходѣ не была совсѣмъ пустою: въ ней еще находились остатки отъ какого то этапа съ юга Россіи. Впрочемъ, ихъ небольшая группа потонула въ вошедшей толпѣ.

Но наши мученія еще не кончены. Едва молчаливая толпа размѣстилась на топчанахъ и начались исподволь тихіе, вполголоса, разговоры, переходящіе въ тихій гулъ, какъ въ камерѣ появился надзиратель и все смолкло.

— Выбрать камернаго старосту, — сказалъ надзиратель не передаваемымъ чекистскимъ тономъ.

— У насъ староста уже есть, — отозвался быстрый рыжеватый, синеглазый дѣтина Вѣткинъ, ближайшій къ вошедшему начальству.

 

— Фамилія? — спросилъ надзиратель.

— Кудрявовъ, — сказалъ Вѣткинъ.

— Возраженій нѣтъ? — сказалъ полунасмѣшливо тюремщикъ.

— Кудрявовъ, Кудрявовъ, — вполголоса сказали съ десятокъ людей чужого этапа.

Надзиратель записалъ фамилію, вызвалъ «выбраннаго» старосту и далъ ему нужныя распоряженія, относящіяся къ внутреннему распорядку.

На фонѣ затасканной по тюрьмамъ толпы, сутулая фигура анархиста Кудрявова выдѣлялась своимъ «тюремнымъ достоинствомъ», сквозившемъ въ каждомъ его движеніи. И не мудрено: Кудрявовъ почти девять лѣтъ пробылъ на старой каторгѣ и теперь въ смутные дни 1928 года шелъ на три года въ Соловецкій концлагерь.

Онъ принялъ избраніе какъ должное, хотя самъ по себѣ этотъ фактъ нѣкоего, пусть даже эфемернаго, господства человѣка надъ человѣкомъ и противорѣчилъ анархическимъ принципамъ. Очевидно старая и новая каторга наложили свои отпечатки на эти принципы, хотя Кудрявовъ формально оставался анархистомъ и даже въ уборной, гдѣ насъ цѣлыми группами по очереди запирали однихъ, тщательно выводилъ среди другихъ надписей на стѣнахъ: «анархія — мать порядка».

Мы помѣстились у одной изъ колоннъ, поддерживавшихъ потолокъ камеры, вчетверомъ: я — столыпинскій землемѣръ, староста анархистъ Кудрявовъ, народный учитель крѣпышъ Матушкинъ и синеглазый Вѣткинъ. Я прибылъ съ Казанскимъ этапомъ, они съ южнымъ. Однако это не помѣшало намъ узнать вскорѣ во всѣхъ подробностяхъ наши «исторіи» и чувствовать себя во всякомъ случаѣ друзьями по пословицѣ: «Истинные друзья познаются въ несчастьи».

Кудрявовъ любилъ пофилософствовать и его философія чаще всего касалась близкихъ ему тюремныхъ темъ.

— Тюрьма — это не простое собраніе случайныхъ людей, — говаривалъ онъ.

Если хочешь узнать чѣмъ болѣетъ власть — загляни въ тюрьмы. Здѣсь ты найдешь всѣхъ микробовъ, выловленныхъ властью на своемъ тѣлѣ. И настоящее лицо власти увидишь.

Матушкинъ ничуть не сочувствовалъ анархическимъ идеямъ Кудрявова.

 

 

— Вотъ вы живы, — возражалъ онъ Кудрявову, — потому, что вы микробъ не изъ опасныхъ. Опасныхъ микробовъ нынѣшняя власть прямо къ ногтю. Могила куда на дежнѣй тюрьмы. Только случайно не узнанные микробы проскальзываютъ въ тюрьмы и въ лагеря.

— Это отчасти вѣрно, Матушкинъ, — соглашается Куд рявовъ, поднявъ по дѣтски брови и продолжая усиленно курить. — Все таки, у нихъ нѣтъ возможности уничтожить всѣхъ. Да и случайности всякія бываютъ.

Матушкинъ украдкой переглянулся съ Вѣткинымъ и, потушивъ веселый огонекъ въ глазахъ, опять обратился къ Кудрявову:

— Вы вотъ, такъ сказать, человѣкъ двухъ каторжныхъ эпохъ и можете сравнивать режимы. Каковъ вамъ кажется на вкусъ нынѣшній совѣтскій режимъ?

Кудрявовъ нахмурился, но продолжалъ говорить все такъ же размѣрно, какъ и раньше.

— Видите-ли. . . Совѣтская власть это нѣчто неопредѣленное. Во всякомъ случаѣ это совсѣмъ не идеалъ революціонеровъ, боровшихся за будущее съ царскимъ режи момъ. Вмѣсто юной царицы свободы — дряхлая беззубая старуха — вотъ что такое совѣтскій режимъ.

Кудрявовъ оживился и сѣлъ на топчанѣ.

— Революціонеры боролись за счастье человѣчества, за его будущее. И вотъ вамъ результатъ ихъ ложнаго пути. Только одна анархія можетъ дать счастье человѣчеству,— съ убѣжденіемъ закончилъ Кудрявовъ.

Матушкинъ съ сомнѣніемъ покачалъ головой.

— Теперь люди ѣдятъ другь друга на законпомъ основаніи а тогда будутъ ѣсть вообще безъ всякаго основанія. Это, извините, будетъ не старуха вмѣсто юницы, а просто гробъ.

— Хорошая палка, да крѣпкая рука — вотъ это будетъ порядокъ, — неожиданно выпалилъ Вѣткинъ.

Матушкинъ укоризненно на него взглянулъ. Водворилось небольшое неловкое молчаніе. Правдисты — Матушкинъ и Вѣткинъ перестали вести разговоръ на опасную тему. Кто знаетъ — можетъ быть анархистъ Кудрявовъ просто сексотъ.

 

3. СОЛОВЕЦКІЙ СЕЛЬХОЗЪ

 

Вотъ она — знаменитая соціалистическая «тюрьма безъ рѣшетокъ» — Соловецкій концлагерь. Тюрьма по сравненію съ лагеремъ казалась раемъ. Палачи красной каторги часто орали передъ молчаливымъ фронтомъ каторжанъ:

— Здѣсь вамъ не тюрьма, а Соловки. Мы выбьемъ изъ васъ тюремныя привычки.

И выбивали. Не палкой, не плетью. Для такой массы народа надо слишкомъ много палокъ и плетей. Избіеніе такой массы людей все таки вѣдь работа и большая. Выбивали непосильнымъ трудомъ, голодомъ и лишеніемъ сна. Особенно тяжелъ карантинный срокъ — первые двѣ недѣли по прибытіи на «островъ пытокъ и смерти». Днемъ изнурительная работа, ночью работа «на ударникѣ» до трехъ-четырехъ утра. Подъемъ въ шесть утра и снова изнурительная работа съ небольшимъ перерывомъ на ѣду. Въ этой сумятицѣ дни и ночи слились въ какой-то безконечный, дикій вихрь. Насъ группами посылали на разныя работы. Однѣ группы уходили изъ карантиннаго помѣщенія, другія приходили. Едва усталые люди добирались до наръ, какъ появлялся ротный или взводный командиръ карантина, изрыгалъ ругательства, гналъ группу на новую работу и отупѣлые люди молча шли и работали.

Я попалъ съ Матушкинымъ въ одну группу и мы мотались вмѣстѣ по карантиннымъ мытарствамъ.

Матушкинъ — народный учитель, крѣпкій, средняго роста, прибылъ въ эти гиблыя соловецкія мѣста, какъ и я, на десять лѣтъ. Даже статья у насъ была одинакова: пятьдесятъ восемь два — активная контръ-революція. У него былъ всегда спокойный видъ. Даже во время непосильной работы онъ не терялъ спокойствія. Въ немъ чувствовался настоящій, цѣльный человѣкъ. Въ огромномъ большинствѣ каторжане, пройдя черезъ ужасные подвалы ГПУ, прибывали на каторгу деморализованными, упавъ духомъ. Встрѣтить человѣка, какъ будто нетронутаго тлетворнымъ дыханіемъ подвала было ново и пріятно. Мы вскорѣ близко узнали другъ друга и подружились. Здѣсь же въ лагерѣ, въ женской ротѣ была и жена Матушкина, учительница комсомолка. Ей дали только три года за соучастіе или за укрывательство.

Матушкинъ, во время нашихъ недолгихъ встрѣчъ наединѣ, по его разсказамъ «зарабатывалъ статью» нѣсколько лѣтъ. Нѣсколько лѣтъ онъ былъ главой своего района. Какъ только

 

совѣтская власть начинала какую нибудь очередную кампанію, Матушкинъ принимался за разоблаченія. Онъ самъ изготовлялъ обличительныя прокламаціи, листовки и распространялъ ихъ по созданной имъ обширной сѣти, хорошо организованной и безусловно чистой отъ агентовъ ГПУ. Самъ онъ, женившись на комсомолкѣ- учительницѣ, велъ двойную жизнь. Оставаясь по виду совѣтскимъ «своимъ человѣкомъ» въ партіи и въ школѣ, втайнѣ руководилъ «правдистами» въ своемъ районѣ. Литературу и директивы онъ развозилъ по своимъ ближайшимъ правдистамъ самъ и передавалъ изъ рукъ въ руки. Свои поѣздки онъ такъ умѣло маскировалъ служебнымъ дѣломъ, что потомъ, послѣ провала. ГПУ не могло арестовать ни одного «правдиста».

— Ну, а съ заграницей вы имѣли связь? — спросилъ яего.

— Прямой — нѣтъ. Въ нашу внутрирусскую организацію попадали иногда эмигрантскія прокламаціи и листовки, со стороны, такъ сказать. Вотъ, напримѣръ, помню каррикатура въ листовкѣ: изображенъ еврейскій возъ, везомый рабочимъ, крестьяниномъ и красноармейцемъ. На дугѣ надпись «коминтернъ». Но вообще связь съ заграницей дѣло невозможное — сразу можно провалить всю работу. У ГПУ за границей въ эмиграціи, очевидно, надежная сѣть изъ агентовъ-провокаторовъ.

Провалъ Матушкина произошелъ совершенно случайно. Не заставъ дома одного изъ своихъ агентовъ, тоже по про фессіи педагога, онъ оставилъ ему пачку литературы. Эта литература попала въ ГПУ. Агентъ-педагогъ успѣлъ скрыться, но Матушкина предупредить не успѣлъ. Несмотря на всѣ ухищренія чекистовъ, у арестованнаго Матушкина не нашли ровно ничего компрометирующаго. Онъ жилъ при школѣ и у себя никогда ничего подозрительнаго не держалъ. Весь аппаратъ организаціи и вся его сѣть остались цѣлы. Только по этому и самъ Матушкинъ не былъ разстрѣлянъ и попалъ на Соловки.

Однажды мы съ Матушкинымъ остались наединѣ и могли говорить откровенио, не боясь быть подслушанными. Ма тушкинъ сообщаетъ:

— Знаешь, меня не забываютъ ребята.

Онъ вынулъ двѣ открытки, прошедшихъ лагерную цензуру. Одна открытка была адресована «Матушкингъ».

— Они и фамиліи моей хорошо не знаютъ, — пояснилъ правдистъ.

 

Въ открыткахъ авторы ободряли своего друга, в несчастіи сущаго, иносказательно сообщали о дѣлахъ, идущихъ успѣшно и кончали трогательнымъ обѣщаніемъ никогда его не забывать.

— Какъ же это черезъ цензуру прошло?

— А почему бы не пройти? Цензоры разные бываютъ,— возразилъ онъ улыбаясь.

— Вечеромъ мы опять были въ карантинной ротѣ, подъ пятивѣковыми сводами, въ каменной громадѣ Преображенскаго собора. Мертвая гнетущая тишина, несмотря на множество лежащихъ на нарахъ людей. Но вотъ дверь съ шумомъ распахнулась, и вошедшій ротный заоралъ:

— Встать. Смирно.

Все замерло. Оказалось — пришелъ стрѣлокъ-охранникъ.

— Матушкинъ. Безъ вещей.

Матушкинъ всталъ и пошелъ за охранникомъ. Куда? Кто знаетъ?

Вѣткинъ тревожно посмотрѣлъ ему вслѣдъ. Уходя, Матушкинъ кивнулъ ему головой и скрылся за дверью.

Впослѣдствіи я познакомился поближе съ Вѣткинымъ, быстрымъ, энергичнымъ тридцатилѣтнимъ парнемъ. Когда, бывало, начнетъ разсказывать о своихъ необычайныхъ похожденіяхъ, глаза его такъ и загорятся огнемъ. Сколько разъ онъ переходилъ границу туда и обратно — и самъ не помнитъ. Надъ своей фамиліей онъ не разъ посмѣивался. Ясно было, что фамилія вымышленная. Этотъ неутомимый ходокъ попался въ лапы ГПУ не въ своемъ районѣ, а въ другой губерніи. Тамъ въ тюрьмѣ онъ и встрѣтился съ Матушки нымъ. Вѣткинъ относился къ нему какъ къ старшему, Матушкинъ имъ руководилъ.

Любимымъ занятіемъ Вѣткина было чтеніе и объясненіе Евангелія. Онъ походилъ на сектанта. Какъ и Матушкинъ — ке курилъ, не пилъ и, вдобавокъ, не ѣлъ мясо.

Я ломалъ голову — куда это могли взять Матушкина? Вѣткинъ уже посмѣивался:

— Ничего, не иголка, найдется.

Утромъ Матушкинъ былъ на своемъ мѣстѣ. Разспрашивать нельзя — не принято, — таковъ каторжный режимъ.

* * *

Черезъ двѣ недѣли кончился карантинъ, и мы втроемъ: я, Матушкинъ и Вѣткинъ попали въ сельхозъ рабочими по

 

уборкѣ сѣна. Получили на руки особый документъ «свѣдѣнія», съ которымъ ходили изъ кремля и обратно безъ конвоя. Однажды утромъ на мощеномъ камнемъ дворѣ сельхоза, гдѣ собирались по утрамъ рабочіе, Матушкинъ потянулъ меня за рукавъ:

— Пойдемъ.

Мы пересѣкли дворъ, завернули налѣво и вошли въ постройку вродѣ сарая. Снова двери, какіе-то закоулки и, наконецъ, комната съ двумя большими окнами и четырьмя постелями. У праваго окна, за столомъ, сидѣлъ высокій рыжеватый человѣкъ съ рѣдкими оспинами на веснушчатомъ лицѣ.

— Съ пріѣздомъ, — добродушно привѣтствовалъ онъ, протягивая руку и радушно усаживая насъ на колченогую скамью. — Привыкайте, привыкайте, это необходимо. Изъ какихъ краевъ?

Это былъ полковникъ (агрономъ) Степанъ Герасимовичъ Петрашко. Онъ сидѣлъ уже второй разъ. По первому разу отбылъ полностью свои три года и былъ высланъ въ Сибирь. Черезъ полгода вновь получилъ уже десять лѣтъ и опять попалъ на тѣ же Соловки. Человѣкъ онъ размашистый, замѣтный. Его можно было всегда узнать издали по энергичной фигурѣ. Онъ ходилъ твердымъ рѣшительнымъ шагомъ, и совсѣмъ не имѣлъ вида пришибленнаго несчастіями.

Каждый день мы заходили въ баракъ сельхоза на нѣсколько минутъ: перекинуться словомъ, узнать новости. Завелись новыя знакомства, открылись новыя возможности вырваться изъ Соловецкаго кремля и поселиться здѣсь въ сельхозѣ. Рабочіе сельхоза жили разбросанно; при конюшняхъ, мастерскихъ, на сортоиспытательной станціи, при конторѣ и во многихъ другихъ мѣстахъ. Всѣ эти рабочіе входили въ составъ такъ называемой «сводной роты».

Мало по малу лагерные вихри разбросали насъ въ разныя стороны. Я попалъ на кирпичный звводъ на тяжелыя физическія работы. Лагерныя новости, называемыя тамъ «радіо параши» извѣстили, что Матушкинъ пошелъ въ гору и уже гдѣ-то является небольшимъ начальствомъ. Очевидно у него и здѣсь, среди лагернаго начальства, оказались «свои ребята».

 

4. СОЛОВЕЦКІЙ ЗАГОВОРЪ

 

Зима 1929 года была для соловчанъ особенно тяжелой. Активныхъ контръ- революціонеровъ и аристократовъ снимали съ не физическихъ работъ и отправляли на тяжелыя физиче-

 

скія работы. Двѣнадцатая рабочая рота, куда бросали всѣхъ снятыхъ, была переполнена. Туда попали между прочими активными врагами власти, и я съ Петрашко. Матушкинъ посылалъ довольно часто къ намъ Вѣткина. Онъ приходилъ обыкновенно съ какою нибудь уже свареною снѣдью, или варилъ что нибудь на нашей ротной плитѣ. Гдѣ нибудь въ сторонкѣ, у плошки съ кашей, послѣ трудового дня, мы вели тихіе разговоры. Вѣткинъ разсказывалъ свои удивительныя исторіи о боевой подпольной работѣ, объ агитаціи подъ видомъ сектанства. Сколько разъ онъ былъ на краю гибели, но обычно ускользалъ; уже теперь, спустя нѣсколько лѣтъ, онъ встрѣтилъ здѣсь своихъ агентовъ. Конечно, дѣлали видъ, будто никогда не видали другъ друга. Еще бы: вѣдь Вѣткинъ си- дитъ за сектанство, а объ его настоящей физіономіи ГПУ не имѣетъ понятія.

Пришла весна, а съ нею и большія перемѣны въ на шей судьбѣ. Снятыя съ не физическихъ работъ опять постепенно возвратились къ своимъ прежнимъ работамъ, ибо ставка лагерной администраціи на полуграмотный уголовный пролетаріатъ, призванный замѣнить въ работѣ интеллигенцію, оказалась, конечно, битой. Ничего кромѣ большой путаницы въ работѣ лагернаго аппарата изъ этого дѣла не получилось. Но такова ужъ судьба большей части коммунистическихъ соціальныхъ опытовъ. Петрашко вернулся въ сельхозъ и поселился надъ конюшней, Вѣткинъ оставался по прежнему въ сельхозскомъ баракѣ. Мнѣ не повезло я попалъ на кирпичный заводъ и «втыкалъ» на выдѣлкѣ кирпича, изрѣдка съ оказіей посѣщая своихъ друзей.

Неутомимый Вѣткинъ и въ баракѣ сельхоза продолжалъ свое дѣло. У него всегда было подъ рукой Евангеліе. Какъ только свободная минутка, около него уже небольшая группа, и его синіе глаза блестятъ огонькомъ. Онъ иачинаетъ съ евангельскихъ темъ и постепенно переѣзжаетъ куда надо. Удивителенъ природный умъ этого простяка-самородка.. Не искушенный тонкостями риторики, онъ искусно владѣлъ рѣчью, ловко вкладывалъ въ нее нужный ему задній смыслъ.

Матушкикъ уже въ роли небольшого начальника, обязаннаго слѣдить за порядкомъ, иногда, какъ бы случайно, заходилъ въ баракъ и обращался къ Вѣткину всегда съ одной и той же укоризной:

— Вѣткинъ . . .

Синіе глаза погасали, Вѣткинъ пряталъ Евангеліе, и,

 

какъ ни въ чемъ не бывало, принимался опять за свое дѣло.

Съ Матушкинымъ онъ уже не встрѣчался и не разговаривалъ на людяхъ: Матушкинъ былъ начальствомъ и его положеніе надо было охранять; онъ долженъ былъ изображать власть придержащую. И изображалъ.

Въ одно ясное, но отнюдь не веселое, іюньское утро, возвращаясь изъ кремля на кирпичный заводъ, тотчасъ за Святымъ озеромъ я встрѣтилъ Петрашко. Мы добрели до маленькой солнечной полянки.

— Зайдемте сюда, за кусты, — сказалъ Петрашко. — Я имѣю кое что вамъ сообщить.

Я съ любопытствомъ ожидалъ услышать одну изъ волнующихъ соловчанъ новостей, вродѣ перемѣны лагерной политики. Однако, разговоръ вертѣлся около второстепенныхъ лагерныхъ новостей. Я видѣлъ «Я видѣлъ «Петрашко былъ чѣмъ то взволнованъ, все время курилъ и односложно отвѣчалъ

— Какая васъ муха укусила? — спросилъ, наконецъ, я. Петрашко швырнулъ окурокъ и пожавъ мою руку, сказалъ:

— Будемъ добывать себѣ свободу сами, вотъ что я хо тѣлъ сказать.

Видя мое недоумѣніе, Петрашко подробно разсказалъ мнѣ объ обширномъ заговорѣ среди заключенныхъ каэровъ. Цѣль заговора — захватъ острововъ, средствъ передвиженія и отступленіе, въ случаѣ нужды, въ Финляндію. Заговоръ охватывалъ весь лагерь, включая и Кемь.

— Такъ вотъ, закончилъ онъ, — активнымъ участникомъ я васъ не приглашаю — насъ уже достаточно, что бы захватить этотъ курятникъ. Но не удивляйтесь, когда наступятъ рѣшительные часы и мы придемъ снимать охрану и у васъ на кирпичномъ.

Съ этого самаго дня послѣ свиданія съ Петрашко, охваченный внутренней радостью, я забылъ и о своей тяжкой долѣ и о непосильномъ трудѣ: только бы какъ нибудь про держаться до вожделѣннаго момента. Каждый новый день я встрѣчалъ мыслью: не сегодня-ли? Впрочемъ мое положеніе вскорѣ измѣнилось къ лучшему: я устроился на работу въ Соловецкій Пушхозъ (зооферма). Навѣщая иногда сельхозъ, я находилъ правдистовъ бодрыми и радостными. За это время на каторгу прибыло еще нѣсколько свѣжихъ «правдистовъ», не расшифрованныхъ чекистами, и они принесли вѣсти о про-

никновеніи членовъ Б. Р. П., борцовъ-правдистовъ въ станъ врага подъ личиною усердныхъ сотрудниковъ. Борьба принимала новыя формы и велась по всему фронту — уходя въ низы и поднимаясь на верхи къ правящему кулаку.

Бойцы-одиночки, вкрапленные во вражескую массу — вотъ настоящіе герои-борцы за страждущую Родину, за истязуемый народъ.

Слушая сообщенія правдиста Вѣткина о нѣкоторыхъ подробностяхъ боевой работы Братства Русской Правды, я чувствовалъ, какъ радость охватываетъ меня и я сознаю себя не песчинкой, не тростью, колеблемой коммунистическими вѣтрами, а искрой вотъ этого огонька борьбы, призванной согрѣвать надеждою усталое сердце, а можетъ быть и зажечь общій пожаръ борьбы.

* * *

Въ концѣ лѣта грянулъ нежданный громъ: организація провалилась, какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, отъ оплошности одного изъ загозорщиковъ. Петрашко былъ арестованъ. Настали жуткіе дни. Свыше двухсотъ человѣкъ заговорщиковъ сидѣли въ изоляторѣ, между тѣмъ заговоръ охватывалъ болѣе шестидесяти процентовъ лагернаго населенія и дѣло могло закончится общей расправой. Однако, цвѣтъ заговора, запертый въ особый изоляторъ оказался настоящимъ героемъ. Арестсванные заговорщики держались мужественно. Они не выдали никого. Петрашко все время слѣдственнаго періода издѣвался надъ слѣдователемъ и умеръ героемъ. Матушкинъ остался все такимъ же спокойнымъ и рѣшительнымъ. Вѣткинъ уже не бралъ въ руки Евангелія: онъ также ожидалъ неизбѣжно трагической развязки.

Матушкинъ употреблялъ всѣ мѣры, чтобы поддержать свою группу. Онъ даже ухитрялся, пользуясь своимъ положеніемъ и братскими связями, передавать смертникамъ передачи, рискуя и самъ попасть за рѣшетку.

Двадцать второго ноября 1929 года шестьдесятъ три заговорщика были выведены изъ «Святыхъ воротъ» и разстрѣляны на монастырскомъ кладбищѣ. Здѣсь погибли: Петрашко, тайный правдистъ, то есть членъ внутрирусской организаціи Братства Русской Правды, профессоръ Покровскій, оккультистъ Чеховскій, нѣсколько рабочихъ (напримѣръ Поповъ — отецъ одиннадцати дѣтей), девяносто процентовъ

 

бывшихъ на Соловкахъ моряковъ, гвардейскіе офицеры, скауты, финны. Среди моряковъ былъ даже адмиралъ — крѣпкій человѣкъ съ большими рыжими усами и сѣрыми глазами. Сто сорокъ остальныхъ заговорщиковъ были разстрѣляны немного позднѣе подъ Сѣкарной горой. Чекисты, убѣдившись въ об ширности заговора, струсили и разстрѣляли заговорщиковъ на скорую руку, самосудомъ, безъ санкціи Москвы. Но въ лагерѣ въ это время уже свирѣпствовалъ тифъ. Разстрѣлянные были проведены по лагернымъ приказамъ умершими отъ тифа.

 

* * *

Въ 1933 году я уже былъ на спокойной работѣ въ лагерѣ, на материкѣ и какъ нужный спеціалистъ, пользовался нѣкоторыми благами, въ томъ числѣ отдѣльной комнатой.

Я только что встрѣтилъ стараго соловчанина Петю Журавлева — лицеиста, попавшаго въ лагеря еще юношей, за панихиду по убіенномъ царѣ. Мы сидѣли у меня въ комнатѣ и дѣлились новостями. Вспоминали и старое.

— Гдѣ-то теперь нашъ Матушкинъ?

— Жена его отсидѣла свое и уѣхала. Однако, мужа своего она не забыла. Въ прошломъ году Матушкина вывезли на Бѣломоро-Балтійскій каналъ. Тутъ онъ и исчезъ.

— То есть, какъ это исчезъ?

— Скрылся. Жена привезла ему подложные документы, и они оба убѣжали. Безслѣдно исчезли. Жена то вѣдь была коммунисткой, а теперь, очевидно, ушла въ противоположный лагерь. Вѣткинъ по окончаніи срока сидѣнія въ Соловкахъ, былъ сосланъ въ Архангельскъ. И, конечно, скрылся, какъ только попалъ на берегъ.

Мы радовались ихъ счастью, счастью свободныхъ дней, счастью борцовъ за Русскую Правду не потерявшихъ воли и способности къ борьбѣ въ этихъ мѣстахъ ужаса и гибели.