8. СОЦІАЛИЗМЪ СТРОИТСЯ

 

1. ОБЩІЙ ВЗГЛЯДЪ

 

Большевицкій государственный корабль путешествуетъ всѣ двадцать лѣтъ коммунистическаго владычества по двумъ путямъ: государственному (нэп) и антигосударственному (міровая революція). Держа путь на міровую революцію, кормчій расшатываетъ и разрушаетъ государственное хозяйство, моритъ голодомъ населеніе, ибо дѣйствуетъ только во имя и для цѣлей міровой революціи, но не на благо гражданъ. Дойдя до какой то точки народнаго терпѣнія, кормчій поворачиваетъ корабль на фарватеръ нэпа, къ «проклятому буржуазному режиму». Государственное хозяйство начинаетъ лѣчить свои безчисленныя раны, народъ перестаетъ умирать съ голоду. Наступаегь передышка. Во время хода по фарватеру «міровой революціи» кормчій является безусловнымъ вредителемъ по отношенію къ старому курсу, ибо разрушаетъ все и вся. При поворотѣ на фарватеръ нэповскій — кормчій уже является вредителемъ идеи «міровой революціи». Если, напримѣръ, взять совѣтскія газеты 1924-28 годовъ (курсъ на нэп), то для теперешняго курса на «міровую революцію» онѣ являются неприкрытой контръ-революціей, ибо горѣли энтузіазмомъ строительства государственности для блага гражданъ, для ихъ лучшей жизни, совершенно умалчивая о міровой революціи. Всѣхъ дѣятелей того періода можно посадить на Лубянку по обвиненію во вредительствѣ дѣлу міровой революціи (замаскированная земельная собственность въ деревнѣ, торговля въ городахъ и проч.). Таковъ въ жизни «принципъ коммунистической цѣлесообразности».

Поворачиваясь, какъ вѣтряная мельница то «лицомъ къ деревнѣ», то «лицомъ къ міровой революціи», строители соціализма, однако, тщательно скрываютъ и свое лицо и свои вихлянія, маскируя всѣ мѣропріятія по разрушенію старыхъ формъ жизни подъ обыкновенныя соціально-политическія мѣропріятія, обычныя въ правовыхъ государствахъ. Между тѣмъ, эти мѣропріятія по введенію «соціализма въ одцой странѣ»

 

проводились черезъ заплечный аппаратъ ГПУ съ примѣненіемъ великаго кровопусканія. Для посторонняго наблюдателя въ видѣ невиннаго перископа отъ тайныхъ преступленій власти оставлялись только внѣшнія формы новой жизни, по виду почти не отличающіяся отъ формъ стараго. Однако, всѣ эти старыя формы оказываются наполненными «соціалистическимъ содержаніемъ», можетъ быть, хорошимъ въ теоріи, но отвратительнымъ въ жизни. Обманчивыя внѣшнія формы сохраняются только для одной цѣли — заявить всему міру: мы, молъ, не восточные деспоты, не маккіавелисты, но стопроцентные соціалисты.

Въ стопроцентности ихъ, впрочемъ, сомнѣваться не приходится. Каждый внимательный наблюдатель узнаетъ всѣ черты соціалистической доктрины въ проводимыхъ въ жизнь въ СССР соціалистическихъ мѣропріятіяхъ. Иныхъ чертъ, иного образа воплощенные въ жизнь марксистскіе принципы имѣть не могутъ, ибо всѣ формы соціализма для своего существованія требуютъ не принужденія, но непремѣнно насилія — такъ онѣ чужды природѣ человѣка. И от того вся «соціалистическая жизнь» является отвратительной гримасой. Укажу хотя бы на главный принципъ — обычное государство печется о благѣ гражданъ и для эгого блага, собственно, и создано. Совѣтское соціалистическое государство организовано и существуетъ для совершенно чуждыхъ государству цѣлей — міровой революціи. Впрочемъ, ея осуществленіе означаетъ только приходъ къ нѣкоему бгалу. Далѣе и міровая революція пойдетъ перманентно къ проведенію въ жизнь принциповъ, чуждыхъ всякому нормальному человѣческому общежитію. Коммунизмъ вѣдь не высшая форма человѣческаго общежитія, а самая низшая. Если у насъ въ Европѣ слѣды первобытнаго коммунизма исчезли, то у народовъ Южной Америки его можно прослѣдить и исторически и географически^*.

Правительство соціалистическаго государства является, собственно, инороднымъ тѣломъ въ народно-хозяйственномъ организмѣ. Оно можетъ быть только диктаторскимъ, ибо всякая иная власть будетъ неизбѣжно сметена ни надлежаще сдавленными человѣческими устремленіями гражданъ. Оно не можетъ быть избираемо, какъ на западѣ, ибо тогда ни одинъ коммунистъ не попадетъ въ парламентъ. Гражданинъ, освобожденный отъ опеки ГПУ, наплюетъ на міровую революцію,

 

а захочетъ быть только сытымъ и гарантированнымъ отъ чекистской мясорубки.

Если теперь представить себѣ частную собственность въ рамкахъ такой государственности уничтоженной, какое значеніе тогда примутъ понятія «государственная власть, личность^». Да, вотъ особенно — государственная власть. Схематически она воплощается въ образъ нѣкоего гипотетическаго фермера, владѣющаго фермой величиною въ цѣлое государство, а населеніе превращается въ обыкновенныхъ рабочихъ, существующихъ только своимъ заработкомъ. Кромѣ этого фермера — работодателя и хозяина жизни рабочихъ, работу получить нигдѣ нельзя. Средства къ существованію даетъ только фермеръ и при томъ въ резмѣрѣ, какой онъ, фермеръ, находитъ для себя выгоднымъ и пріемлемымъ. И если рабочая сила въ соціалисткческомъ государствѣ голодаетъ, мретъ отъ голода, не есть ли это вина только одного этого фермера, обладателя всѣхъ жизненныхъ рессурсовъ?

Въ 1933 году этотъ фермеръ вывозилъ изъ своей фермы за границу и продавалъ хлѣбъ, предоставивъ восьми милліонамъ рабочихъ своей фермы просто умереть съ голоду.

Такъ вотъ, всей экономіей правитъ единый кулакъ, состоящій на верхахъ власти изъ изувѣровъ отъ соціализма, руководящійся принципами такъ называемой «коммунистической цѣлесообразности». Содержаніе этой цѣлесообразности мѣняется въ зависимости отъ того, кто эту цѣлесообразность примѣняетъ къ дѣлу: если бандитъ — цѣлесообразность бандитская, если изувѣръ — изувѣрская, но она, въ тоже время есть всегда и коммунистическая, ибо и бандитъ, и изувѣръ дѣйствуютъ въ интересахъ коммунизма. Лживость такого дадаисскаго принципа изувѣчиваетъ все государственное строительство коммунистовъ и накладываетъ свой дьявольскій отпечатокъ на всю жизнь. Общественная дѣятельность гражданъ — рабочихъ фермы — заключается въ участіи въ собраніяхъ, возглавляемыхъ часто совершенно имъ неизвѣстными людьми. Такія собранія обсуждаютъ только вопросы, поставленные на обсужденіе коммунистической ячейкой, то есть управляющимъ кулакомъ. Впрочемъ, и это обсужденіе заключается только, главнымъ образомъ, въ изысканіи средствъ выжиманія пота изъ рабочихъ, подъ видомъ «соціалистическаго энтузіазма». Голосованіе заранѣе составленныхъ резолюцій производится по формулѣ: «Возраженій нѣтъ? . . (молчаніе). Принято». Кто же можетъ голосовать противъ или воз-

 

ражать, если это возраженіе сейчасъ же отразится на его судьбѣ: возражающій или противодѣйствующій будетъ уволенъ немедленно съ работы, его семья, да и онъ самъ могутъ умирать съ голоду, ибо въ странѣ нѣтъ частнаго капитала и частнаго труда — все въ рукахъ того же фермера. Даже такіе вопросы какъ раскулачиваніе односельчанъ проводились черезъ общія собранія гражданъ и списки подлежащихъ раскулачиванію принимались единогласно. Кто же будетъ голосовать противъ даже и раскулачиванія близкихъ и родственниковъ, чья, дерзкая рука поднимется въ знакъ протеста? Ничья. Ибо это вѣдь и не борьба. Каждый знаетъ: судьба обреченныхъ рѣшена не здѣсь и никто не въ силахъ ее измѣнить. Такъ вотъ, подъ бурю апплодисментовъ членовъ партіи и активистовъ развертывалась широкая кампанія по физическому истребленію крестьянства. Таковъ этотъ строй, созданный на принципахъ человѣконенавистничества.

Не менѣе отвратителенъ и главный аппаратъ, поддерживающій этотъ строй — ГПУ. Всѣ важныя мѣропріятія правительства проводятся въ жизнь, въ концѣ концовъ, этимъ аппаратомъ, состоящимъ изъ палачей. Именно этимъ аппаратомъ цѣликомъ и полностью была проведена такъ называемая «коллективизація», стоившая крестьянству милліоновъ замученныхъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей въ подвалахъ, на спецпоселкахъ, ссылкѣ и каторгѣ.

Деревня принесла огромныя жертвы Молоху революціи. Эти жертвы, въ конечномъ счетѣ, исчисляются десятками милліоновъ. А между тѣмъ, именно старая русская деревня должна почитаться самой соціалистической изъ всѣхъ деревень міра. Вотъ что сообщаетъ объ этомъ Г. П. Сазоновъ:

«Когда однажды Крепу, организаторъ и душа Ролондской земледѣльческой коопераціи, авторъ сочиненія объ умиротвореніи и упорядоченіи Ирландіи и объ утушеніи господствующихъ въ ней революціонныхъ началъ при помощи этихъ предпріятій, услышалъ о характерѣ русскаго землевладѣнія и земледѣлія (о трехпольѣ и черезполосицѣ! М. Н.), у него засверкали глаза, и онъ воскликнулъ: «Нѣтъ страны въ Европѣ, болѣе, чѣмъ Россія, подготовленной къ кооперативному земледѣлію. Русскіе должны этимъ воспользоваться. Рабочій вопросъ грознымъ громомъ пронесется надъ Европой, но угроза не задѣнетъ Россіи. Въ ея землѣ, общинѣ и артели — ея великій громоотводъ».

 

Безпощадное время вдребезги разбило эти бредни знатоковъ. Искусственно созданная послѣ освобожденія крестьянъ въ 1861 году крестьянская земельная община и была, и осталась только ярмомъ на шеѣ русскаго крестьянства, о чемъ свидѣтельствуютъ ея общія черты.

I. Хозяиномъ и распорядителемъ земли въ русской деревнѣ являлось общество, но не крестьянинъ, коллективъ, но не единоличникъ.

II. Земля дѣлилась между крестьянами уравнительно на срокъ (3612 лѣтъ). При каждомъ передѣлѣ участки земли попадали въ другія руки, ибо мертвыхъ выключали, народившихся вписывали въ число разверсточныхъ единицъ. Для достиженія справедливости въ разверсткѣ земли, каждый хозяинъ получалъ по полосѣ (участочку) въ хорошей, въ средней, въ плохой, въ ближней, въ дальней и т. д. землѣ общественнаго надѣла. Въ результатѣ вся земля была въ черезполосномъ и при томъ временномъ пользованіи. Мнѣ пришлось въ Тетюшскомъ уѣздѣ Казанской губерніи встрѣтить село, гдѣ у каждаго двора его земельный надѣлъ былъ въ сорока семи мѣстахъ.

III. Крестьяне были связаны общимъ сѣвооборотомъ. Сѣй то, что сѣютъ другіе. Само хозяйство общины было организовано такъ, что если не будешь слѣдовать этому правилу — не соберешь урожая... Общій сѣвооборотъ (обычно трехпольный) и черезполосица закрѣпощали хозяина, убивали личную иниціативу, оставляя, впрочемъ, для этой иниціативы почти невѣсомый въ общемъ хозяйствѣ небольшой пріусадебный участокъ (дворъ, огородъ).

Въ 1907 году былъ изданъ «указъ девятаго ноября». Для его проведенія въ законодательномъ порядкѣ потребовалось прибѣгнуть къ политическому трюку — распустить государственную думу и государственный совѣтъ на три дня и въ эти три дня провести въ жизнь указъ, поведшій къ постепенной ликвидаціи крестьянской земельной общины и освобожденію крестьянина изъ подъ ея опеки. Указъ давалъ право членамъ общины выходить изъ нея (добровольно или по суду) и вмѣсто многочисленныхъ полосокъ получить свою землю или однимъ общимъ участкомъ, вмѣстѣ съ усадьбой (хуторъ), или безъ усадьбы, остающейся на прежнемъ мѣстѣ (отрубъ).

Политическій трюкъ для проведенія въ жизнь этаго исключительнаго по полезности для деревни закона, потребо-

 

вался изъ за ложнаго убѣжденія «столповъ общества» въ малоземельи крестьянства. Именно въ выдуманномъ сплошномъ малоземельи, а не въ общинномъ ярмѣ искали и, конечно, при своей предубѣжденности, находили корень всѣхъ деревенскихъ несчастій «столпы общества». Я бы могъ разсказать объ этомъ липовомъ малоземельи много интереснаго, но это отвлечетъ насъ отъ нашей цѣли. Замѣчу только — малоземельность настоящая существовала только какъ исключеніе изъ общаго правила, воображаемую же малоземельность порождала архаическая община. Вотъ одинъ изъ такихъ яркихъ примѣровъ — село Дивное Ставропольской губерніи съ его земельнымъ надѣломъ въ девятнадцать десятинъ на мужскую душу. Дивенцы тоже жаловались ка малоземелье, ибо при большой площади общаго земельнаго надѣла (75000 десятинъ) на дальнія полосы приходилось ѣхать верстъ за сорокъ и эти дальнія полосы часто бросались неиспользованными, отчего и получалась искусственная урѣзка площади надѣла, а для «залежной системы хозяйства» — малоземелье^*.

Получивъ въ наслѣдство отъ «проклятаго царскаго режима» общину уже порядочно разрушенную столыпинскимъ закономъ, большевики и пальцемъ не шевельнули, чтобы эту общину реформировать. Мужикъ по-прежнему ѣздилъ по своимъ полосамъ, кое гдѣ получилъ небольшіе прирѣзки землй изъ помѣщичьихъ участковъ. Лучшіе помѣщичьи участки отошли горлохватамъ и проходимцамъ, организаторамъ липовыхъ коммунъ. Усѣвшись на лучшія земли, забравъ что можно изъ кормовъ, живности и мертваго инвентаря, оставшихся отъ помѣщиковъ, эти липовыя коммуны, съѣвъ всѣ запасы, расползались и умирали, а земля поступала въ фондъ государіственныхъ имуществъ (ГЗИ). ГЗИ сдавались въ аренду, использовались для организаціи убыточныхъ «совхозовъ» или просто впустую лежали.

«На другой день послѣ пролетарской революцій» крестьянинъ былъ совершенно отрѣшенъ отъ права распоряженія своей землей. Оно по убогому «закону о соціализаціи земли» перешло къ земельнымъ органамъ. Какой прй этомъ получился кабакъ — не стоитъ и говорить.

Какъ бы тамъ ни было, но черезъ трй года послѣ рожденія на свѣтъ перваго соціалистическаго закона, предусмат-

 

ривающаго, между прочимъ, кромѣ коллективизаціи крестьянской общины, передѣлъ земли во всероссійскомъ масштабѣ, крестьянское хозяйство, несмотря на прирѣзки частновладѣльческихъ земель, пришло въ полное разстройство. Чудовищное сокращеніе посѣвной площади, небывалая до того убыль рогатаго скота — вотъ результатъ хозяйствованія власти, превратившей всю страну въ одну общину. Эгида общины была замѣнена эгидой совѣта, не измѣнившей ни въ чемъ общинныхъ порядковъ. Крестьянское хозяйство оказалось наканунѣ краха на другой день послѣ экспропріаціи въ его пользу частновладѣльческихъ земель. Странѣ грозилъ голодъ, а большевизму гибель. И ничего не оставалось «строителямъ новой жизни», какъ вернуться на путь, указанный Столыпинымъ. И они на него вернулись. Законъ о трудовомъ землепользованіи 1922 года (земельный кодексъ) является по существу столыпинскимъ «Положеніемъ о землеустройствѣ», жульнически прикрытымъ громкими революціонными фразами (вмѣсто «личной собственности на землю» въ «Положеніи» — «постоянное пользованіе» въ «кодексѣ», вмѣсто домохозяинъ — «дворохозяинъ», вмѣсто сельское общество — «земельное общество» и т. д.).

За пять лѣтъ примѣненія земельнаго кодекса крестьянское хозяйство въ экономическомъ отношеніи сдѣлало громадный шагъ впередъ, вернувшись къ довоенному хозяйственно-экономическому уровню. Изобиліе плодовъ земныхъ — вотъ что дала земельная собственность, названная въ земельномъ кодексѣ «постояннымъ пользованіемь», могущимъ быть прекращеннымъ только по суду и за указанныя въ законѣ преступленія. Вспомните Шульгинскія описанія Россіи (кстати сказать, изданныя госиздатомъ въ большомъ количествѣ для «ширпотреба») съ постояннымъ припѣвомъ при описаніи совѣтской дѣйствительности: «Какъ прежде, чуточку похуже». Хотя хозяиномъ земли по земкодексу вновь стало общество, но хутора и отруба пріобрѣли безспорное право гражданства и въ общинѣ сталъ продолжаться начатый указомъ 9 ноября 1907 года процессъ ея распаденія, задержанный революціей — сначала робкій (дробленіе общины на поселки и выселки), а затѣмъ бурный, вылившійся въ кличъ: «Даешь хутора, даешь отруба».

Сѣятель воспрянулъ духомъ и съ благожелательностью сталъ смотрѣть на измѣнившуюся въ его глазахъ совѣтскую власть, во многомъ ей содѣйствуя. Однако, при возвратѣ вла-

 

сти къ курсу на соціализмъ только въ теченіи двухъ лѣтъ оть этого благосостоянія ничего не осталось. Путемъ насильственной коллективизаціи и раскулачиванія деревня экономически была совершенно разгромлена.

Понятіе о совѣтскомъ «кулакѣ» ни въ какой степени не соотвѣтствуетъ этому термину. Крѣпкій, иниціативный крестьянинъ, составляющій стержень трудового крестьянства, ничего общаго съ кулачествомъ въ нашемъ смыслѣ не имѣющій, — вотъ кто такой совѣтскій кулакъ.

Самый процессъ раскулачиванія не является актомъ простого ограбленія. Ограбленіе здѣсь играетъ второстепенную роль, ибо изношенный за годы революціи инвентарь не имѣетъ почти цѣны, запасы одежды истрачены. Нѣтъ, не экономическія пріобрѣтенія двигали власть на грабежъ крестьянства, а скрытая цѣль физически уничтожить «мелкобуржуазную стихію». Это именно такъ, ибо, если у иниціативнаго крестьянина имѣется имущество — его грабятъ, называютъ кулакомъ, если же имущества не имѣется, то такого бѣдняка подвергаютъ одинаковой съ кулакомъ участи, но называютъ «подкулачникъ». Послѣ ограбленія кулакъ и подкулачникъ вмѣстѣ со всей семьей отправляется на спецпереселеніе, въ ссылку или на каторгу (концлагерь).

Только за два года было раскулачено пять процентовъ крестьянскихъ хозяйствъ по первому разряду. Это значитъ, четыре съ половиною милліона людей были лишены всего своего достоянія и переброшены на гибель въ глухія мѣста сѣвера и, частью (одинъ милліонъ) въ концлагеря.

Въ 1929 году палачи деревни дошли до геркулесовыхъ столповъ. Крестьянство, разрозненное и неорганизованное отвѣчало на злодѣйства возстаніями и партизанскимъ терроромъ. Понадобилась для злодѣйской власти передышка въ видѣ лживаго письма Сталина («Головокруженіе отъ успѣховъ») обвиняющаго въ злодѣйствахъ (мягко называемыхъ «перегибомъ палки») низовой аппаратъ, дѣйствующій всецѣло подъ руководствомъ партійнаго центра.

Въ 1929 году передышка длилась всего нѣсколько мѣсяцевъ, и въ 1930 году прошла «сплошная коллективизація» — кровавый періодъ, идущій до 1932 года и закончившійся злодѣйскимъ умерщвленіемъ голодомъ восьми милліоновъ крестьянъ. Осенью 1932 года всѣ крестьяне, не вошедшіе въ колхозы, были ограблены до зерна представителями центральной власти (не низового аппарата.) На югѣ грабежъ произ-

 

велъ извѣстный Лазарь Кагановичъ. Обреченными на голодную смерть оказались: раскулаченные по второму разряду (15% или тринадцать милліоновъ едоковъ), подкулачники (5% или четыре съ половиною милліона едоковъ). Изъ этихъ восемнадцати милліоновъ обреченныхъ на голодную смерть дѣйствительно умерло около восьми милліоновъ. Въ подавляющемъ большинствѣ погибли русскіе, затѣмъ идутъ киргизы, менѣе пострадали татары и сѣверные инородцы. Совсѣмъ не пострадали не занимающіеся сельскимъ хозяйствомъ евреи.

Такъ было разгромлено крестьянство. Крестьянинъ превратился въ колхозника. Съ 1930 года крестьянство начало наводнять лагеря и стало использываться на всякаго рода «фараоновыхъ сооруженіяхъ». Заплечная машина не останавливается ни на минуту, тюрьмы и подвалы полны всегда.

Лживая власть все время вынуждена заниматься провокаціей для сваливанія вины въ своихъ постоянныхъ неудачахъ на кого то третьяго. Обычно, при крупныхъ неудачахъ создается такъ называемый «показательный процессъ». Люди — статисты этого процесса, доводятся спеціально-чекистскими пріемами до невмѣняемаго состоянія и клевещутъ на себя, обвиняютъ себя въ преступленіяхъ ими не сдѣланныхъ, то есть принимаютъ на себя преступленія власти.

Подоплека этого пріема съ раскаяніемъ заключается въ самихъ соціалистическихъ методахъ веденія хозяйства. Хозяйство (каждое, въ частности и государственное по совокупности) планируется въ расчетахъ на нормальный рабочій день и нормальную производительность машинъ и механизмовъ. Такъ называемый «промфинпланъ» составляется въ каждомъ хозяйствѣ и, по отдѣламъ промышленности, во всесоюзномъ масштабѣ. Если эти планы составлены идеально, то что съ ними будетъ при примѣненіи метода ударной и стахановской работы? Конечно, отъ плана этого ничего не остается. Но дѣло не въ нарушеніи плана, а въ колоссальной изнашиваемости машинъ и механизмовъ отъ ненормальнаго «ударнаго» и «ураганнаго» использованія.

Любого инженера, работающаго по промфинплану, сотрясаемому ударничествомъ и прочими вредительскими дѣяніями, можно обвинить во вредительствѣ. Отъ того и самый способъ изготовленія въ нѣдрахъ ГПУ вредительскихъ дѣлъ весьма простъ. На всякомъ производствѣ вредительская государственная система дѣлаетъ разрушенія, тщательно регистрируемыя сексотами ГПУ. Все это, конечно копится и ле-

 

житъ до какой нибудь массовой вредительской кампаніи. Арестованному инженеру обвиненія предъявляются по такой схемѣ.

1. Механизмы отъ варварскаго обращенія и перегрузокъ износились и даютъ бракованную продукцію.

Что можетъ возразить инженеръ противъ такого факта? Ничего, какъ только этотъ самый фактъ подтвердить.

2. Какъ глава технической стороны предпріятія инженеръ допустилъ это изнашиваніе и слѣдовательно онъ вредитель.

Инженеръ будетъ оправдываться, указывать на директивы и распоряженія сверху.

Чекисту только этого и надо. Теперь послѣдуетъ стереотипный вопросъ:

— А вы объ этихъ вредительскихъ распоряженіяхъ доносили въ ГПУ?

Конечно, инженеръ не доносилъ. А разъ это такъ, значитъ сознательно допускалъ вредительскіе акты и, стало быть, является вредителемъ!

Далѣе въ пассивъ такому инженеру вносятся всѣ нераскрытыя преступленія по вредительству на заводѣ, всѣ аваріи и многое изъ имѣющагося въ запасѣ освѣдомительнаго отдѣла ГПУ.

Такъ вотъ и создаются вредительскіе процессы съ раскаяніями и полными признаніями.

Такова природа вредительскихъ дѣлъ.

1930 годъ былъ годомъ по преимуществу коллективизаторскимъ, вредителей въ лагеряхъ было не много, зато появилась масса крестьянъ.

 

2. КОНЦЛАГЕРЬ ВЪ ТАЙГѣ

 

«Глѣбъ Бокій» съ трудомъ добрался до пристани на Поповомъ островѣ и мы выгрузили ящики съ животными и запасы кормовъ прямо на пристань. Морозъ все усиливался. Здѣсь на материкѣ настоящая зима — все покрыто снѣгомъ.

Ночью животныхъ погрузили въ три товарныхъ вагона. Первые два я заперъ на замокъ, а въ третьемъ помѣстился вмѣстѣ со всѣми спутниками, Гзелемъ и Васей Шельминымъ въ небольшомъ пространствѣ между клѣтками.

 

Незабываемыя ощущенія новаго наполняли меня, да и моихъ спутниковъ, повидимому, тоже, неизъяснимой радостью. Поѣздъ мчится куда то въ ночную тьму, останавливаясь на глухихъ полустанкахъ и захолустныхъ полярныхъ станціяхъ. На любой остановкѣ мы могли исчезнуть и нашего отсутствія не замѣтили бы, по крайней мѣрѣ, сутки. Но снѣга засыпали всѣ пути и карельская тайга вплотную надвинулась и къ путямъ и къ станціямъ. Куда идти въ эту тайгу безъ лыжъ, безъ компаса? А вотъ это ощущеніе возможности вырваться наполняло радостью. Только до теплыхъ дней остается обождать. Лѣтомъ тайга дастъ пріютъ и скроетъ отъ преслѣдователей.

На вторые сутки станція Медвѣжья гора приняла наши три вагона на одномъ изъ своихъ тупиковъ. Мы съ любопытствомъ осматривались. Смотрѣть было въ сущности не на что, но насъ радовалъ каждый пустякъ, особенно же одиночные, незнакомые прохожіе, пробиравшіеся по тропинкамъ. Отсюда намъ предстояло ѣхать еще двадцать два километра въ глухую карельскую тайгу на самый берегъ Онежскаго озера.

Медгора — впослѣдствіи столица Бѣломоро-Балтійскаго лагеря, совсѣмъ небольшой поселокъ. Хотя въ немъ и красовались два двухэтажныхъ дома, однако, судя по казенной архитектурѣ, они принадлежали желѣзной дорогѣ. Главная Медгорская улица, увы, односторонняя, вела отъ вокзала къ болоту и начинающемуся тутъ же шоссе. . . Сидя «наверхотурьи» груженнаго кроличьими и транспортными ящиками автомобиля, я съ любопытствомъ посматривалъ на однообразные карельскіе пейзажи. Мы ѣхали по довольно широкому шоссе среди глухихъ лѣсовъ. Только двѣ карельскихъ деревушки попались на нашемъ пути. Шоссе шло къ старинному городу Повѣнцу. Но мы, не доѣзжая до Повѣнца пяти километровъ, свернули прямо въ тайгу на узенькую дорогу. Поѣздка принимала совсѣмъ фантастическій характеръ.

Изъ глухой тайги на одномъ изъ поворотовъ глухой дорожки неожиданно вынырнулъ людской муравейникъ-командировка. «Срокъ восьмой кварталъ». Здѣсь я впервые, лицомъ къ лицу, столкнулся съ новыми формами лагернаго быта. Это былъ типичный для «каторжнаго соціализма» лагерь, возникшій въ дѣвственной тайгѣ, гдѣ не только не было никакихъ построекъ, но даже и тропинокъ.

Первая тысяча заключенныхъ была выгружена изъ вагоновъ на станціи Медвѣжья гора въ августѣ мѣсяцѣ и шла

 

двадцать два километра прямо въ тайгу. Здѣсь прямо подъ открытымъ небомъ и начали они свою многотрудную жизнь. Первые дни строились въ болотистомъ грунтѣ землянки, просто сараи и, наконецъ, палатки. Сплошныя двухэтажныя нары давали возможность помѣститься каждому человѣку только при условіи расположенія вплотную, то есть, обычная для совѣтскихъ переполненныхъ тюремъ норма — восемьдесятъ, девяносто сантиметровъ (по ширинѣ) на человѣка, считалась достаточной и здѣсь.

Мы ѣхали по улицамъ «полотняно-земляночнаго» города. Палатки, повидимому, были пусты, ибо обитатели находились, конечно, на работѣ. Нашъ грузовикъ свернулъ опять въ лѣсъ по только что проложеннымъ просѣкамъ и, наконецъ остановился передъ стройкой. Большая поляна, расчищенная отъ растущаго лѣса, занята разбросанными всюду кучами, штабелями, розсыпью всякихъ сортовъ строительныхъ матеріаловъ. Большую же часть поляны заняли возводимыя изъ этихъ сырыхъ матеріаловъ сооруженія, частью уже похожія на дома, частью еще безформенныя. Передъ однимъ изъ такихъ сооруженій нашъ грузовикъ остановился. Быстро соскочивъ на землю, я первымъ дѣломъ побѣжалъ посмотрѣтъ нѣтъ ли тутъ хоть какой нибудь закугы для нашихъ животныхъ. Судя по нѣкоторымъ признакамъ, мы находились около строящагося крольчатника. Проемъ безъ дверей велъ въ длинный досчатый корридоръ, только что, очевидно, покрытый. Я былъ радъ хоть и этому пристанищу и вмѣстѣ со своими спутниками принялся поскорѣе перетаскивать ящики въ корридоръ, кормить животныхъ. Намъ нашлось помѣщеніе тутъ же, въ одномъ изъ только что слѣпленныхъ на скорую руку отдѣленій крольчатника.

Предоставивъ компаньонамъ устраиваться съ жильемъ, я пошелъ на поиски начальника лагпункта — агронома Сердюкова. Мнѣ было нужно добыть кормовъ для животныхъ и оформить нашъ пріѣздъ. Увы, агрономъ Сердюковъ оказался, въ концѣ концовъ, хуже чекиста, ибо былъ онъ изъ коммунистовъ. Продовольствіе для животныхъ онъ далъ мнѣ съ большимъ трудомъ.

— Какое мнѣ дѣло до вашихъ животныхъ? — говорилъ Сердюковъ. — Вы же не дѣлали сюда заявокъ на корма.

— Да, но вѣдь я прошу только объ отпускѣ кормовъ заимообразно, на нѣсколько дней, до перевозки сюда нашихъ запасовъ, — возражаю я.

 

Сердюковъ знать ничего не хотѣлъ. Ларчикъ съ его противодѣйствіемъ, впрочемъ, открывался весьма просто: до него дошли слухи о разногласіяхъ Туомайнена съ нѣкоторыми вліятельными чекистами, а по сему случаю Сердюковъ находилъ выгоднымъ Туомайнену пакостить. Типичный продуктъ «марксистскаго вывиха мозговъ», агрономъ Сердюковъ (и не плохой агрономъ!), зачеркнувъ у себя всякаго рода буржуазныя понятія и чувства, вотъ вродѣ чести и совѣсти, дѣйствовалъ въ дѣлахъ государственныхъ, руководствуясь показной «коммунистической цѣлесообразностью», въ личныхъ же своихъ дѣлахъ и отношеніяхъ, онъ разрѣшалъ себѣ все, что могла вынести его небрезгливая натура: ложь, провокацію, предательство и многое другое изъ коммунистически-чекистскаго арсенала.

Я возвращался опять въ строящійся звѣросовхозъ вмѣстѣ со встрѣтившимся мнѣ въ конторѣ новымъ работникомъ питомника, приглашеннымъ еще Туомайненомъ — старымъ егеремъ князя Путятина, Трушнинымъ. Старикъ, попавшій сюда съ самаго основанія командировки, услужливо показывалъ мнѣ строящіяся сооруженія.

Высокій, плотный, досчатый заборъ съ метровымъ «фундаментомъ» изъ горбылей въ землѣ, уже выросъ вокругъ новаго питомника, расчитаннаго на пятьсотъ паръ лисицъ. Рядомъ строился «главный домъ» для администраціи, а по другую сторону дома — стройные ряды соболиныхъ клѣтокъ, также обнесенныхъ высокимъ заборомъ. Сзади питомника, ближе къ Онежскому озеру, маленькій питомникъ изоляторъ для больныхъ животныхъ и тутъ же домъ для ветеринарныхъ надобностей: аптека, лабораторія. Но самое большое зданіе было заложено тотчасъ же за соболятникомъ: маточные корпуса крольчатника длиною въ двѣсти съ лишнимъ метровъ и во всю ихъ длину сѣть кроличьихъ выгуловъ съ крытыми ходами, длиною въ сто пятьдесятъ метровъ каждый. Предполагалось ежегодно выращивать здѣсь тридцать тысячъ кроликовъ. Черезъ три мѣсяца упорной работы до наступленія зимы были сдѣланы только нѣкоторыя зданія, часть питомника. Но работа не останавливались и зимой — не въ обычаяхъ ГПУ соблюдать сезоны. У чекистовъ строительный сезонъ продолжается круглый годъ. Въ наскоро сколоченныхъ изъ сырого лѣса зданіяхъ затапливались желѣзныя печки, и шла въ морозъ даже кирпичная кладка. Можно представить себѣ видъ этихъ сооруженій, сляпанныхъ зимой! Покосившія-

 

ся, разсохшіяся постройки требовали капитальнаго ремонта послѣ перваго же лѣта.

Зимою командировка строителей помѣщалась въ палаткахъ, землянкахъ и, наскоро сколоченныхъ, досчатыхъ сараяхъ съ двухэтажными нарими. Въ постоянномъ полусумракѣ этихъ сараевъ, среди копошащихся группъ людей, такихъ же, какъ и онъ самъ, «кулаковъ», текла жизнь работника строительства, мерзнущаго часовъ десять-двѣнадцать на морозѣ и не имѣющаго возможности спать иначе, какъ не раздѣваясь и ничего съ себя не снимая.

Жизнь этого приполярнаго пункта начиналась съ шести часовъ. Дневальный около дежурки ударялъ въ колоколъ, снятый съ древней церкви въ Повѣнцѣ, и все приходило въ движеніе. Охотниковъ умываться, конечно, было мало. У кипятильниковъ быстро вырастали очереди. Въ воздухѣ стояло крѣпкое слово. Шпана всюду была перемѣшана съ каэрами и, какъ всегда, бранилась самыми послѣдними словами. Вторая очередь вырастаетъ за утренней кашей (со слѣдами масла). Такъ изъ очереди въ очередь путешествуетъ ошалѣлый каторжанинъ и едва успѣваетъ наскоро поѣсть и выпить кружку горячаго кипятку.

Ровно въ семь, послѣ повѣрки, начинается разводъ на работы — какъ вездѣ дѣлается онъ въ лагеряхъ. Передъ строемъ рабочихъ выходятъ десятники, вызываютъ согласно составленныхъ наканунѣ нарядовъ — заключенныхъ, составляютъ изъ нихъ группы и даютъ имъ заданіе (обычно — урочное). Отправляющіеся въ лѣсъ получаютъ пропускъ, отмѣчаются у дежурнаго стрѣлка и идутъ, если они возчики, къ завгужу^* въ конюшни-землянки за лошадьми.

Въ двѣнадцать часовъ три удара въ колоколъ собираютъ всѣхъ работающихъ, вновь выростаютъ очереди около кухни и кипятильни. Въ шесть вечера въ послѣдній разъ дается кипятокъ.

Какъ и всюду въ лагеряхъ — на командировкѣ есть «красный уголокъ» съ портретами и бюстами вождей, газетами и книжнымъ шкафомъ съ «массовой» литературой, то есть брошюрами по вопросамъ, изложеннымъ въ «азбукѣ коммунизма».

Командировкой вѣдаетъ начальникъ, обычно изъ чекистовъ. Въ его распоряженіи находится и охрана — «вохръ».

 

Но задачи охраны теперь совершенно иныя, чѣмъ въ старосоловецкія времена. Она несетъ сторожевую службу и въ жизнь заключенныхъ и работу не вмѣшивается.

Тотчасъ за командировкой проведена отъ берега Онежскаго озера до небольшой рѣчки — граничная линія и прорублена просѣка. На просѣкѣ стоитъ два поста («двѣ попки») — вотъ и вся охрана. Настоящую же охрану несутъ внѣ лагеря опергруппы путемъ разстановки засадъ.

Старосоловецкіе обычаи отошли въ область преданій. Больше уже никого не убиваютъ за сапоги, а при дѣйствительномъ убійствѣ (даже при побѣгѣ) ведется дознаніе — не было ли предумышленнаго убійства. Только въ спеціальныхъ командировкахъ, какъ вотъ на Куземѣ (неисправимая шпана изъ малолѣтнихъ) остается режимъ разстрѣловъ, но и его, этотъ режимъ, хранятъ въ тайнѣ. Теперь на сцену выплылъ иной факторъ — тяжелый, трудно выполнимый урокъ. Съ выполненіемъ урока связана выдача самаго необходимаго продукта — хлѣба. Борьба за хлѣбъ ведетъ къ потерѣ трудоспособности, къ опусканію на дно лагерной жизни и къ смерти въ одной изъ лагерныхъ мориленъ, какъ вотъ на островѣ Анзерѣ. Истребленіе людей пошло въ увеличивающейся прогрессіи, но чекисты оставались въ сторонѣ: людей губила созданная чекистами лагерная система.

Инымъ сталъ и строй лагерной жизни. Напримѣръ, роль ротныхъ командировъ совершенно перемѣнилась. Если раньше ротный былъ на одной ногѣ съ чекистомъ, то теперь онъ сталъ козломъ отпущенія за неполадки по обмундированію и кормежкѣ заключенныхъ. Безпардонная шпана не ставитъ его и въ грошъ, ругаетъ самыми послѣдними словами, обращается къ нему со всякими требованіями о своихъ нуждахъ. Практически, конечно, отъ всѣхъ этихъ требованій командиръ отдѣлывается ссылками на аппаратъ, а ругатель все равно идетъ на работу и безъ обуви, ибо, если онъ не пойдетъ, то не получитъ хлѣба.

Такъ постепенно уходила въ область преданій старая каторга, на ея смѣну шелъ «каторжный соціализмъ».

 

3. КОЛЛЕКТИВИЗАТОРЫ И КОЛЛЕКТИВИЗИРУЕМЫЕ

 

Раннее утро. Въ большой комнатѣ съ окнами подъ потолкомъ, похожей на сарай и предназначавшейся для кроликовъ, спятъ на деревянныхъ топчанахъ и сѣнникахъ мои ком-

 

паньоны: Гзель, Серебряковъ, Вася Шельминъ и бывшій завгужъ соловецкаго сельхоза Викторъ Васильевичъ Косиновъ, перешедшій теперь на работу въ питомникъ. Я смотрю на большое сырое пятно на потолкѣ. Оно сильно уменьшилось противъ вчерашняго. Эту комнату закрыли потолкомъ только третьяго дня и отъ топки желѣзной печи стѣны и потолки отпотѣли, а теперь понемножку подсыхаютъ.

На соломѣ, около желѣзной печки, спятъ четверо бѣлоруссовъ-крестьянъ, рабочихъ крольчатника: Говоровскій, Волотовскій, Сементковскій и Пинчукъ. Я выхожу изъ комнаты въ холодный корридоръ, не имѣющій даже еще и дверей, брожу между транспортными ящиками съ кроликами. Вносить ихъ въ теплое сырое помѣщеніе — значило бы погубить. Но и здѣсь имъ не легче; клѣтокъ нѣтъ и они сидятъ въ узкихъ отдѣленіяхъ транспортныхъ ящиковъ, не будучи въ состояніи даже лечь во всю длину.

Изъ дверного проема корридора появляется фигура молодого человѣка въ черномъ пальто.

— Вамъ что?

— Мнѣ бы хотѣлось устроиться сюда на работу, — говоритъ онъ, развязно растегивая пальто и доставая изъ внутренняго кармана бумажку.

— Гдѣ вы теперь работаете?

— Въ КВЧ. Да тамъ какая работа? Никакой работы нѣтъ. . . Мнѣ бы хотѣлось научиться настоящему дѣлу.

Это мнѣ понравилось. Бумажка оказалась заявленіемъ отъ имени Степана Гонаболина.

— Ну, что-жъ, я поговорю съ директоромъ.

Спустя нѣсколько минутъ въ корридоръ вошелъ высокій брюнетъ въ полупальто и шапкѣ-малахаѣ. Въ рукахъ — папка. Поздоровался со мною и отрекомендовался Ричардомъ Августовичемъ Дрошинскимъ.

— Я встрѣчалъ эту фамилію въ Казани. Не вы ли были въ семнадцатомъ году комиссаромъ отъ совѣта въ Казанской губернской чертежной?

— Это мой братъ. Онъ разстрѣлянъ большевиками. Я, собственно, сѣлъ въ лагерь за отправку его дѣтей въ Польшу.

Дрошинскій также хотѣлъ работать въ крольчатникѣ.

Тѣмъ временемъ проснулись рабочіе и мы принялись за работу.

Мы взяли себѣ за правило сначала кормить животныхъ, а затѣмъ уже завтракать самимъ. На питомникѣ повѣрокъ

 

не было и мы распредѣляли работу какъ было удобнѣе для насъ.

Мои новые рабочіе работали усердно, ибо кормились вволю. Въ моемъ распоряженіи были хлѣбъ, мука, овощи и даже молоко. Разумѣется я не ходилъ въ ИСО справляться могу ли я брать для своего пропитанія изъ кроличьихъ продуктовъ, но ѣлъ самъ и кормилъ своихъ рабочихъ. Тутъ же на желѣзной печкѣ мы варили свой обѣдъ и всѣ вмѣстѣ ѣли.

— Вы не знаете — кто такой Гонаболинъ? — спросилъ я у Косинова за ѣдой.

— Кажется изъ «своихъ» (т. е. изъ шпаны), — неувѣренно сказалъ онъ.

Пришелъ Туомайненъ. Онъ поселился въ Повѣнцѣ и сюда только пріѣзжалъ.

— Дѣло скверное, — говорю я ему. — Если не будетъ доставлено для кроликовъ клѣтокъ — животныя передохнутъ.

Туомайненъ пожалъ плечами.

— Это дѣло фибролитной фабрики. Почему она не доставляетъ клѣтокъ я не знаю.

У Туомайнена были какія то счеты съ кѣмъ то изъ лагернаго начальства, и онъ, какъ будто, даже былъ доволенъ сквернымъ оборотомъ дѣла съ клѣтками.

Новыхъ людей онъ принять разрѣшилъ и черезъ нѣсколько дней они перешли въ наше помѣщеніе въ секторъ крольчатника.

 

* * *

 

Ричардъ Августовичъ Дрошинскій, сынъ ссыльнаго поляка, считалъ себя казанцемъ, Онъ прожилъ въ Казани долгое время и, конечно, сидѣлъ въ Казанскомъ подвалѣ. Его разсказы о разстрѣлахъ въ почти родной мнѣ Казани, были для меня неожиданностью. Оказалось: десять лѣтъ спустя послѣ крестьянскаго вилочнаго возстанія, начавшагося въ Заинской волости Мензелинскаго уѣзда, возглавленнаго мною и Миловановымъ. Миловановъ былъ изловленъ и ему учиненъ въ Заинскѣ показательный судъ. Судъ приговорилъ его къ десяти годамъ концлагеря, вѣроятно, потому, что я не былъ разстрѣлянъ и сидѣлъ въ Соловкахъ. Какъ водится, въ волнѣ послѣ этого процесса, были разстрѣляны многія тясячи крестьянъ ничуть не причастныхъ къ возстанію, уже забытому за давностью.

 

— Въ 1930 году подвалы были набиты до отказа, — разсказываетъ Дрошинскій. Вели все новыхъ и новыхъ. Спросишь при удобномъ случаѣ — кто такіе, — отвѣтъ—одинъ вилочники. И каждую ночь ихъ группами разстрѣливали въ извѣстномъ вамъ сараѣ.

И такъ, мы съ Миловановымъ, два главаря возстанія, активно боровшіеся съ властью, — оставлены живыми, а обыкновенные рядовые, большею частью неграмотные крестьяне, гибли подъ пулями палачей, по чекистскимъ «оперативнымъ заданіямъ».

Но таковъ чекистскій шаблонъ. За главнымъ процессомъ надъ всякаго рода вредителями, каэрами и диверсантами идетъ волна подвальныхъ избіеній съ гибелью множества ни въ чемъ неповинныхъ людей.

— При мнѣ было разстрѣляно много монаховъ, — продолжалъ Дрошинскій. — Вотъ я вамъ на дняхъ покажу: у меня тутъ есть возчикъ одинъ. Парень молодой изъ монастырскихъ послушниковъ. Два его родныхъ дяди и одинъ монахъ изъ Семиозерной пустыни разстрѣляны были на его глазахъ.

Федя Бородулинъ дѣйствительно не потерялъ своего послушническаго облика и остался застѣнчивымъ и богобоязненным молодымъ парнемъ.

— Поступайка къ намъ на работу, — сказалъ я, хлопнувъ его по плечу.

— Да, не знаю какъ, — мнется Федя. — Въ клѣткахъ они, какъ арестанты, эти самые кролики. Жалко ихъ.

— Вотъ, чудакъ, такъ вѣдь ихъ иначе и держать нельзя — на волѣ они здѣсь зимой погибнутъ.

Впослѣдствіи онъ все же перешелъ на работу въ крольчатникъ.

У насъ были установлены ночныя дежурства для охраны животныхъ, находящихся въ корридорѣ безъ единой двери. Дежурный черезъ извѣстное время ходилъ между ящиками и затѣмъ сидѣлъ около желѣзной печки и поддерживалъ въ ней огонь. Какъ только желѣзная печь переставала топиться, въ нашемъ сыромъ, наскоро сколоченномъ помѣщеніи становилось холодно.

Обыкновено дежурный изъ бѣлорусской четвёрки дѣлалъ все обстоятельно и время зря не терялъ. Онъ водружалъ на печку большой котелокъ и ночью варилъ горохъ; Когда снѣдь оказывалась готовой, дежурный будилъ остальныхъ изъ своей четверки и вся четверка, общими усиліями

 

опоражнивала котелокъ. Послѣ этого ночного пиршества дежурный начиналъ варить новую порцію гороху къ завтраку, а остальная братія ложилась спать. Долгая голодовка по подваламъ, тюрьмамъ и этапамъ такъ истощила этихъ здоровяковъ, что имъ еще долго пришлось здѣсь возстанавливать свои силы. Какъ же чувствовала себя остальная масса лагернаго люда, такъ-же голодавшая, да еще и выбивающая здѣсь трудный урокъ!

Иногда и я сиживалъ у этой желѣзной печки и въ бесѣдахъ постепенно узналъ исторію всей «четверки».

Самый старшій изъ нихъ — Пинчукъ, попалъ сюда какъ кулакъ, не желавшій идти въ колхозъ. Волотовскій (комсомолецъ и активистъ) бѣжалъ, но неудачно изъ колхоза. Говоровскій получилъ пять лѣтъ лагеря за соперничество съ нѣкіимъ сельскимъ секретаремъ комячейки въ соисканіи благосклонности нѣкой комсомолки. Побѣдителемъ оказался секретарь, ибо сумѣлъ его упрятать въ лагерь и тѣмъ завоевать комсомолку. Сементковскій бѣжалъ изъ спецпоселка.

Волотовскій весьма неохотно разсказываетъ про свои приключенія, но все же разсказываетъ.

— У насъ село не такое и большое, — нехотя повѣствуетъ онъ, — и расположено недалеко отъ границы. Активъ у насъ былъ большой. Какъ только началась кампанія по коллективизаціи — мы, почитай что, всѣхъ соблазнили въ коллективъ идти. Потому — у насъ до коллективизаціи ненадежный элементъ каждый годъ понемногу отправляли въ ссылку. И вотъ приходитъ распоряженіе нашему всему селу переселиться на Кубань. Обѣщали намъ тамъ дать дома, хозяйства на ходу, отобранные отъ тамошнихъ кулаковъ. Ну, и воть привозятъ насъ туда въ пустое село. Въ томъ селѣ ни одной-то живой души нѣтъ — пустое совсѣмъ село. Можетъ быть кого убили, а кто съ голоду умеръ: только въ иной хатѣ или бо на дворѣ мертвецы были. Ну, а хаты для житья не гожи совсѣмъ... Привезли насъ уже осенью, холода начались.

— Почему же жить нельзя въ хатахъ?—интересуюсь я.

— Да хаты тѣ поломаны: печи разрушены, не только оконъ — косяковъ — ни дверныхъ, ни оконныхъ — нѣтъ. А тамъ въ лѣсъ не пойдешь — лѣсовъ тамъ нѣма. Да и починки въ тѣхъ хатахъ столько — лучше наново построить.

— Какъ же устроился вашъ коллективъ?

— Да такъ и устроился. Бабы плачутъ. Хозяину ни къ

 

чему приступиться нельзя — неизвѣстно съ какого конца дѣло начать. И опять неизвѣстно: на долго сюда пригнали, али бо нѣтъ. По Кубани, да и у насъ, такое шло — не разобрать... Тѣхъ туда погнали, этихъ сюда... А тутъ еще надо на колхозную работу идти... Ну, я посмотрѣлъ — толку на тѣхъ мѣстахъ не будетъ... Что тамъ въ томъ колхозѣ горе мыкать? Взялъ я, да и утикъ въ городъ... Да малость оплошалъ: документъ свой старый оставилъ. По документу меня нашли, да въ лагерь и отправили...

Было ясно — парень что то не договаривалъ о своихъ активистскихъ грѣхахъ.

Пинчукъ и Сементковскій говорили о своемъ дѣлѣ мало и неохотно. Оба они были ограблены при раскулачиваніи и семьи ихъ полностью погибли въ спецпоселкахъ отъ голода. Про происходящее на волѣ оба разсказываютъ съ печалью. Тюрьмы полны и безпрерывно идутъ этапы въ лагеря и ссылку. Всѣ заключенные голодны: помогагь имъ некому — семейства разорены и уничтожены... Въ тюрьмахъ сплошь крестьяне. Губятъ ихъ, какъ скотъ и нѣтъ конца этому горю.

 

* * *

 

Молодой человѣкъ Гонаболину, велъ себя примѣрно. Ничто не обнаруживало въ немъ яраго комсомольца, сексота и вора. О своемъ комсомольствѣ онъ всегда говорилъ вскользь. Я, по своей довѣрчивости, относился къ нему хорошо, помогалъ, чѣмъ могъ. Однажды ночью, помогая мнѣ въ работѣ съ животными, онъ разсказалъ о себѣ.

— Не жизнь у меня была, а жестянка. Отца я не знаю, матери не помню. Выросъ въ воспитательномъ. А тамъ попалъ въ безпризорники. Одно время въ Ленинградѣ даже на кладбищѣ зимовалъ. Заберемся компашкой въ какой нибудь склепъ, да и живемъ. Желѣзную печь достанемъ — и совсѣмъ хорошо выходитъ. Но, однако, на югѣ зимовать куда лучше выходитъ. Такъ и катались зайцами: зимой — на югъ, а на лѣто — въ столицу. Любилъ я въ столицѣ жить.

— А сюда какъ попали?

— За раскулачиваніе. Видите ли, записался я въ комсомолъ. Ну, устроили меня на службу по бронѣ. Вездѣ вѣдь есть броня для комсомольцевъ, въ любомъ учрежденіи. Послали меня потомъ въ деревню раскулачивать кулаковъ...

 

Сталъ я жалѣть, не до чиста обирать... Донесли, конечно, на мейя. Я было оправдываться, до скандала дѣло дошло. А меня сюда. Спасибо еще пятьдесятъ восьмой статьей не наградили.

— Здѣсь въ лагерѣ кулаки знаютъ о вашей работѣ по раскулачиванію?

— Нѣтъ, нѣтъ... — поспѣшно сказалъ Гонаболинъ. — Я объ этомъ только вамъ говорю. Что вы: тутъ какъ узнаютъ — того и гляди голову проломаютъ.

—      Значитъ есть за что? — спросилъ я.

Гонаболинъ вздохнулъ.

— И наше положеніе, — развелъ онъ руками, — разъ посылаютъ, какъ не поѣдешь? И еще хорошо — въ лагерь попадешь... А вѣдь можно просто пулю получить.

— Ого, дѣло, стало быть, серьезное.

— Да, ужъ лучше бы безпартійнымъ остаться, — вздохнулъ Гонаболинъ.

— Стало быть и безпризорники попадаютъ теперь въ лагеря? — спросилъ я.

— Сколько угодно. Теперь уже не поѣдешь подъ вагономъ въ собачьемъ ящикѣ, — живо арестуютъ. Если по первому разу попалъ — значитъ въ исправительную колонію, а если вторично, то въ лагеря.

 

4. БЕРНАРДЪ ШОУ. ПОЭТЪ КАТОРГИ

 

Въ наше общежитіе сталъ заходить иногда знакомый Дрошинскаго, Перегудъ, бывшій священникъ, тщательно скрывающій свое званіе. Онъ приносилъ съ собою всегда ворохъ всякихъ новостей. Какъ только мы оставались одни, онъ ихъ выкладывалъ. Надо отдать справедливость — его освѣдомленность была изумительна. Однажды въ февралѣ 1931 года, онъ пришелъ со значительнымъ видомъ и, улучивъ минуту, шепнулъ мнѣ:

— Новостн замѣчательныя.

— А ну?

— Происходитъ что то странное. Весь Паракдозскій и Ухтинскій тракты — самый центръ лѣсозаготовокъ — очищаются въ самомъ срочномъ порядкѣ отъ заключенныхъ. Въ двадцать четыре часа уничтожаются всѣ лѣсозаготовительныя командировки, сносятся наблюдательныя вышки. Людей цѣлыми поѣздами увозятъ въ неизвѣстномъ направленіи.

 

И у насъ на командировкѣ стало тревожно. Откуда то прибыло большое подкрѣпленіе нашей охранѣ и охрана торчала всюду. Намъ строго воспретили отлучаться съ мѣста работъ и слѣдили за нами неотступно.

Каторжане притихли. Хорошаго изъ этихъ таинственныхъ приготовленій никто не ожидалъ. Боялись, какъ бы дѣло не закончилось общей расправой. Можетъ быть эти слухи распространяли чекисты?

Только спустя двѣ недѣли мы узнали въ чемъ дѣло. Въ «Извѣстіяхъ» появилась смѣхотворная статья Бернарда Шоу о его путешествіи въ Совѣтскую Россію. Онъ пространно повѣствовалъ, какъ въ буфетахъ на всѣхъ попутныхъ станціяхъ могъ доставать все необходимое, наблюдалъ даже изобиліе припасовъ, выбрасывалъ изъ вагона коробки, банки, свертки съ провизіей, врученные ему друзьями при отъѣздѣ изъ Англіи. Писанія эти понятны: почтенный старецъ, очевидно, не былъ жуликомъ, а, стало быть, не имѣлъ понятія о быстротѣ и ловкости рукъ чекистскихъ жуликовъ. Приготовить нѣсколько бутафорскихъ буфетовъ и станціонныхъ базаровъ съ продажею продуктовъ на иностранную валюту было вѣдь совсѣмъ просто. Значительно труднѣе было убрать лагеря изъ района лѣсозаготовокъ и перебросить ихъ въ другое мѣсто. Но и это было выполнено, чтобы оставить въ дуракахъ Бернарда Шоу и его спутниковъ.

Именно тогда у чекистовъ возникла мысль использовать освободившіяся отъ прекращенія лѣсозаготовокъ толпы заключенныхъ на проведеніе въ жизнь стариннаго проекта (1867 г.) соединить Бѣлое и Балтійское моря воднымъ путемъ посредствомъ канала отъ Онежскаго озера къ Бѣлому морю. Ко времени пріѣзда, «знатныхъ иностранцевъ» на станціи Медвѣжья гора на всѣхъ лагерныхъ учрежденіяхъ и баракахъ съ заключенными появились новыя вывѣски;

— Бѣломоро-Балтійскій каналъ.

Между тѣмъ работы на каналѣ начались спустя, только нѣсколько мѣсяцевъ послѣ отъѣзда Бернарда Шоу и не сразу.

Чекистамъ надо было «доказать вздорность обвиненія» будто они на заготовку экспортнаго лѣса употребяютъ въ качествѣ рабочей силы заключеннихъ. И они это доказали съ большой пользой для себя и ловкостью, такъ что даже Бернарда Шоу нельзя обвинить въ соучастіи и укрывательствѣ чекистскихъ злодѣяній.

 

Вскорѣ мнѣ пришлось встрѣтиться съ заключенными, переброшенными въ срочномъ порядкѣ съ Парандовскихъ лѣсозаготовокъ. На нашу командировку они были присланы для осушительныхъ работъ.

Я подошелъ къ группѣ землекоповъ.

— Вы съ Парандова?

— Да. Съ тридцать седьмой, — отвѣтилъ высокій, несуразный парень съ веснушчатымъ лицомъ.

— Натерпѣлись, должно быть, съ переселеніемъ?

— И не скажите, — говоритъ парень теноркомъ, — думали на край свѣта увезутъ, а оно — повезли, повезли, да въ лѣсъ, да въ лѣсъ. Верстъ двадцать пѣшкомъ перли. Въ какіе-то пустые бараки пришли. Мудрено, — закончилъ онъ, почесавъ затылокъ.

— Ты, Карпъ Алексѣевичъ, разсказалъ бы это самое въ стихахъ, — посовѣтовалъ парню сухощавый старикъ, повидимому, кулакъ, втыкая лопату и одолжаясь у Карпа Алексѣевича табакомъ. — Онъ это можетъ, — обратился старикъ ко мнѣ.

— Вы пишите стихи? — удивился я, приглядываясь къ нескладной фигурѣ парня.

— За это и сижу — усмѣхнулся Карпъ Алексѣевичъ.

— Онъ свои стихи на память жаритъ, — продолжалъ сухой старикъ. — Ну, чего не начинаешь?

Карпъ Алексѣевичъ бросилъ лопату и, посмотрѣвъ на меня свѣтлыми глазами, сказалъ:

— Ну, вотъ хоть на мотивъ «Трансваль, Трансваль» есть у меня.

И зачиталъ наизусть звучное, полное огня, стихотвореніе. И по мѣрѣ того, какъ онъ читалъ, его настроеніе передавалось слушателямъ. Истомленные работой, оставивъ свои лопаты, молча слушали ближайшіе рабочіе эти звенящіе ихъ слезами, горящіе ихъ скорбыо, звучныя строфы, съ частымъ припѣвомъ:

Глумится сила темная

надъ Родиной моей.

Карпъ Алексѣевичъ Поляковъ, человѣкъ, едва умѣющій писать, не имѣющій понятія о законахъ стихосложенія, былъ поэтъ — Божьею милостію!

Я постарался вытащить его со дна и устроить въ крольчатникѣ.

 

5. НАШИ БУДНИ

 

Мѣсяцы шли за мѣсяцами, а клѣтокъ для кроликовъ все нѣтъ. Животныя сидятъ все еще въ транспортныхъ ящикахъ. Начался падежъ.

Въ первый мѣсяцъ пало десятка полтора, въ январѣ уже пятьдесятъ, а въ февралѣ двѣсти. Развилась самая ужасная кроличья болѣзнь — леписепсисъ. Ея возбудитель — биполярный авоидъ относится къ чумнымъ бактеріямъ.

— Для насъ это дѣло можетъ кончиться скверно, — говорю я старику Федосѣичу, — кролики дохнутъ и дохнутъ. Въ концѣ концовъ въ крольчатникѣ останемся въ живыхъ вы да я.

Федосѣичъ разводитъ руками.

— Что же тутъ можно сдѣлать? Если бы были клѣтки для кроликовъ, тогда другое дѣло. Будемъ бить тревогу.

Мы били тревогу — писали Туомайнену рапорты и снимали шкурки съ дохлыхъ кроликовъ. Трупы ихъ варили и кормили ими сельхозскихъ свиней.

Наконецъ, наѣхали съ Медвѣжьей горы чекисты, начался вокругъ падежа кроликовъ «бумъ». Конечно, начали искать виновниковъ вредителей и дѣло пошло бы обычнымъ чекистскимъ порядкомъ. Но кто то сверху потянулъ за невидимую нитку, чекисты смолкли и исчезли съ горизонта. Появились кроличьи клѣтки и кролики перестали дохнуть... Однако, опять объявилаоь напасть съ другой стороны — черезъ нѣсколько мѣсяцевъ кроликовъ стало такъ много, что не хватало опытныхъ рукъ для работы въ крольчатникѣ... Нужно было какъ то приготовить опытныхъ людей.

Туомайненъ собралъ, по обыкновенію, совѣщаніе съ участіемъ представителей культурно-воспитательной части. Поднятъ былъ вопросъ объ организаціи курсовъ по подготовкѣ кролиководовъ и звѣроводовъ. Долго обсуждали программу курсовъ, способъ обученія и, конечно, забыли самое главное — людей. Пришлось мнѣ объ этомъ напомнить.

— Все это очень хорошо: будутъ у насъ вечерніе двухмѣсячные курсы, но будутъ ли въ состояніи люди, выполнившіе тяжелый урокъ, еще и учиться. Затѣмъ есть еще и второе затрудненіе: намъ нужны люди для будущаго расширеннаго хозяйства и теперь, сразу, всѣхъ курсантовъ использовать мы не можемъ. Но и упустить обученныхъ людей тоже нельзя.

 

Выхода, какъ будто, не находилось. Наше начальство, какъ и вообще всякое совѣтское начальство, не желало брать на себя никакой отвѣтственности. Но все же, въ концѣ концовъ, рѣшили принять на курсы больше того количества людей, какое теперь требуется для обслуживанія крольчатника и уменьшить на время курсовъ ихъ рабочій урокъ.

Выяснилось еще одно неожиданное обстоятельство: на курсы можно было принимать, по классовому принципу, только уголовниковъ.

Я не сталъ по этому поводу разговаривать: сама жизнь заставитъ сдѣлать обратное. Уголовники большей частью неграмотны и къ ученію не стремятся. Будутъ учиться, слѣдовательно, въ большинствѣ каэры. Въ видѣ опыта, по моему настоянію, рѣшили принять на курсы и въ крольчатникъ на работу четырехъ женщинъ.

Постройки, между тѣмъ, росли какъ грибы. Однимъ изъ первыхъ зданій была возведена кроличья кухня, могущая обслуживать тридцать пять тысячъ кроликовъ.

Въ кухню вели широкія двухстворчатыя двери справа и слѣва. Черезъ эти двери, пересѣкая кухню и проходя по всему корридору вдоль крольчатника, шелъ рельсовый путь для вагонетокъ. Рельсовымъ путемъ кухня дѣлилась на двѣ неравныя части: правая — небольшая площадка со столикомъ дежурнаго, дверями въ селекціонную комнату, кроличыо контору и лѣстницу на мансарду, — лѣвая состояла изъ двухъ половинъ — собственно кухни и моечнаго (дезинфекціоннаго) отдѣленія. Въ кухнѣ вдоль вагонеточнаго пути длинный оцинкованный столъ въ видѣ прилавка, съ вѣсами. Далѣе отопительные приборы. На полу кухни большія кадки обрѣзы для замѣшиванія кормовъ. Далѣе въ углахъ — машины для рубки корнеплодовъ, дробленія жмыховъ. Сосѣднее моечное отдѣленіе сообщалось съ кухней широкимъ окномъ для подачи оттуда чистой дезинфекцированной посуды. Мы жили пока въ конторѣ, а рабочіе въ селекціонной комнатѣ.

Послѣ послѣдней раздачи кормовъ кроликамъ мы собираемся въ нашу комнату. Солнце еще свѣтитъ, а дальше будетъ бѣлая ночь. Я лежу на своей постели, помѣщающейся у большого двухсвѣтнаго, единственнаго окна комнаты и разговариваю съ забредшимъ къ намъ Федосѣичемъ.

Федосѣичъ разсказываетъ про своихъ бутырскихъ спутниковъ — новороссійскихъ инженеровъ.

— Инженеры, какъ инженеры. Русскіе, конечно. И ни-

 

чемъ особеннымъ отъ своихъ коллегъ не отличаются.

— Ты хочешь сказать, Федосѣичъ — типичные инженеры.

— Ну, да. Обвинили ихъ видите-ли вотъ въ чемъ: при постройкѣ различныхъ сооруженій въ Новороссійскомъ порту, они проектировали эти сооруженія такъ, что ихъ можно было использовать для другихъ цѣлей, напримѣръ, поставить тяжелое орудіе.

— Обвиненіе, какъ обвиненіе, — сказалъ я. — Чѣмъ оно хуже, напримѣръ, обвиненія бактеріологовъ въ культивированіи ими у себя въ лабораторіяхъ «бактерій для истребленія рабочаго класса»?

— Да, это вѣрно. Но, вотъ новороссійскимъ инженерамъ пришлось выступить передъ особой комиссіей, назначенной Сталинымъ для ревизіи ГПУ на мѣстахъ. Предсѣдатель этой самой комиссіи Серго Орджоникидзе. Началъ онъ ревизію какъ разъ съ Новороссійска. А, нужно сказать, инженеры уже полный подвальный курсъ прошли — черезъ конвейеръ, всякія чудеса въ рѣшетѣ видѣли и, конечно, уже чувствуютъ и поступаютъ не какъ нормальные люди. Такъ вотъ, передъ тѣмъ какъ предъявить инженеровъ комиссіи, ГПУ отпустило ихъ прямо изъ камеры домой — къ женамъ и дѣтямъ. Обезумѣли люди отъ счастья.

— А вы бы, Федосѣичъ, не обезумѣли, — лукаво подмигиваетъ Карпъ Алексѣичъ, копающійся у печки.

— Не отъ чего, другъ, вотъ что. У меня семьи нѣтъ. Я на свѣтѣ одинъ.

Федосѣичъ продолжилъ разсказъ о допросѣ побывавшихъ дома инженеровъ въ присутствіи экспертовъ. Допрашивалъ самъ Орджоникидзе.

— Правда ли, будто вы вредители? — спрашиваетъ предсѣдатель.

— Правда, — отвѣчаетъ каждый по одиночкѣ и всѣ вмѣстѣ.

Орджоникндзе даже опѣшилъ. Ему спѣшитъ на выручку экспертъ.

— Позвольте — вы говорите, что устраивали фундаменты для цистернъ и бассейновъ съ цѣлью использованія ихъ для артиллеріи. Но развѣ вообще эти фундаменты по другому устраиваются? Развѣ вообще всякое бетонное основаніе нельзя использовать для артиллеріи?

Инженеры дружно стоятъ на своемъ вредительствѣ. Такъ и въ Соловки съ этимъ пріѣхали.

 

Федосѣичъ закуриваетъ махорочную папиросу, вставленную въ прокуренный, старый мундштукъ. Я начинаю ворчать на него за порчу воздуха.

— Ага, вотъ и еще курильщикъ мнѣ въ помощь, — обращается Федосѣичъ ко входящему Константину Людвиговичу. Въ рукахъ у него маточникъ съ кроличьимъ гнѣздомъ.

— Подождите, — отмахивается тотъ и начинаетъ вынимать изъ гнѣзда маленькихъ крольчатъ.

Федосѣичъ нѣкоторое время молча наблюдаетъ, поглядывая на Константина Людвиговича, занятаго кроликами.

— А что, господинъ полковникъ, если бы вашимъ солдатамъ показать васъ за этакимъ занятіемъ?

Въ глазахъ у Федосѣича мелькаютъ веселые огоньки.

— Посмотрите какой, — говоритъ Гзель, поднося барахтающагося малыша почти къ самому носу Федосѣича.

Федосѣичъ отстранился:

—      Дурачье лопоухое вырастаетъ и больше ничего.

Ричардъ Августовичъ пришелъ со своимъ пріятелемъ капитаномъ Карлинскимъ. Они усаживаются и пьютъ чай съ прѣснымъ кроличьимъ пшеничнымъ хлѣбомъ, выпекаемымъ, главнымъ образомъ, для людей.

— Замѣчательный хлѣбъ, — хвалитъ Карлинскій.

— Не для спиритовъ, — шутитъ Федосѣичъ.

— И не для сказателей веселыхъ анекдотовъ, — парируетъ Карлинскій.

Федосѣичъ офиціально сидѣлъ за разсказы противосовѣтскихъ анекдотовъ (десять лѣтъ концлагеря!), Карлинскій вмѣстѣ съ группой спиритуалистовъ сидѣлъ за свой спиритуализмъ. Срокъ у него былъ шпанскій — три года.

Мы дружно разсмѣялись. Вошедшій какъ разъ въ это время Перегудъ остановился.

— Не стѣсняйтесь, отецъ Александръ, проходите, — сказалъ Дрошинскій.

— Будетгь вамъ, Ричардъ Августовичъ, сказки разсказывать, — съ неудовольствіемъ замѣтилъ Перегудъ.

— Что новаго? — спросилъ я.

— Ничего особеннаго. Да мнѣ не до новостей. Жену жду на свиданіе. Не знаю, гдѣ найти помѣщеніе для нея.

— Въ чумномъ отдѣленіи лисятника, — смѣется изъ своего угла Дрошинскій.

— Тамъ мѣста забронированы для соціалъ-демократовъ,— сердито отзывается Перегудъ, уходя прочь.

 

Два пріятеляполяка продолжали свои споры за чашкой чая. Убѣжденія ихъ діаметрально противоположны: Дрошинскій безбожникъ, Карлинскій — наоборотъ, и при томъ еще спиритуалистъ. Карлинскій оперируетъ по преимуществу фактами изъ свсего обширнаго спиритуалистическаго опыта. Дрошинскій старается его высмѣять. Изрѣдка въ ихъ разговоръ вмѣшивается Федосѣичъ.

— Вы совершенно зря не вѣрите никакимъ разсказамъКарлинскаго, — замѣчаетъ онъ. — Вотъ уже тотъ фактъ, что онъ сидитъ исключительно за свой спиритуализмъ, за вредительство властямъ спиритуалистическими средствами, говоритъ за признаніе спиритуализма даже людьми, вѣрующими въ діалектическій матеріализмъ.

Дрошинскій скептически улыбается.

— Весьма слабое доказательство. Здѣсь въ лагеряхъ не за преступленія сидятъ. Былъ бы человѣкъ, а статья найдется.

— Не думаю, чтобы то была случайность, — возражаетъ Федосѣичъ. — А Чеховской на Соловкахъ, Пальчинскій и вообще, московскіе спиритуалисты — тоже случайность? Не слишкомъ ли много случайностей?^*

 

6. КАТОРЖНЫЙ СОЦІАЛИЗМЪ.

 

Лагерная жизнь дѣлала все болѣе и болѣе крутые повороты. Сначала сильно сократилась охрана, которая теперь несла, главнымъ образомъ, караульную службу. Сѣрое стадо заключенныхъ вдругь получило производство въ рангъ «лагерниковъ» и права рабочихъ соціалистическаго отечества. Общія собранія рабочихъ, производственныя совѣщанія, тройки и всевозможныя комиссіи твердо вошли въ лагерный обиходъ. Во главѣ всего стала незамѣтная ранѣе организація КВЧ (культурно-воспитательная часть). Выгонка пота изъ заключенныхъ была поставлена этой почтенной организаціей на должную высоту. Группу рабочихъ стали называть бригадой, а старшаго рабочаго бригадиромъ. Въ моду вошелъ бригадный способъ работы. На сцену выплыло «соціалистическое соревнованіе». Бригады заключали между собой договоръ (понуждаемые къ тому КВЧ) о повышеніи урочной выработки. КВЧ, заключавшее эти договоры вело точный учетъ ра-

 

 

боты, содѣйствуя выкачкѣ изъ рабочихъ всѣхъ силъ въ порядкѣ «соцсоревнованія». Въ зависимости отъ результатовъ этого соревнованія давались разрѣшенія на свиданіе сь пріѣзжавшими въ лагерь близкими, право на дополнительныя письма (сверхъ разрѣшаемаго одного письма въ мѣсяцъ), на преміальное денежное вознагражденіе и прочія блага. Жизнь усложнялась. У заключеннаго, оттягченнаго работой и «культ-нагрузкой» совершенно не оставалось времени для себя. Грамотные и имѣющіе образованіе, должны были учить неграмотныхъ, участвовать въ спектакляхъ, читать лекціи. Все это считалось «культ-нагрузкой». Наконецъ, въ рукахъ КВЧ оказался еще одинъ стимулъ къ выкачиваяію пота — зачетъ рабочихъ дней. Каждые три мѣсяца, проведенные заключеннымъ въ ударной работѣ, могли считаться КВЧ за четыре, пять и даже, въ отдѣльныхъ случаяхъ, болѣе.

Въ лагерной работѣ вводился общій для всего Союза порядокъ, но рабочій понуждался къ работѣ изъ всѣхъ силъ столь энергичными средствами, какъ голодъ и зачетъ рабочихъ дней. Создавалось вопіющее противорѣчивое неравенство въ положеніи между рабочими и привиллегированными людьми, — администраціей и спеціалистами. Спеціалисту, нужному въ работѣ, предоставлялись всякія льготы, включительно до жизни въ лагерѣ съ семьей. Рабочему — ничего. Усиленная работа быстро переводила его въ разрядъ инвалидовъ, и рабочій выходилъ въ тиражъ. Цѣнность рабочаго равна нулю, цѣнность спеціалиста — огромна. Однако, не нужно думать, будто положеніе спеціалиста въ этой системѣ прочно. Во всякое время и всякій спеціалистъ можетъ очутиться на днѣ въ роли рабочаго.

Доведённую до апогея эту систему мнѣ пришлось наблюдать на Бѣломоро-Балтійскомъ каналѣ и тамъ же я узналъ настоящій вкусъ хлѣба соціализма.

Производственныя совѣщанія были средствомъ понуждать спеціалистовъ къ болѣе энергичной работѣ. На этихъ совѣщаніяхъ спеціалисты и бригадиры дѣлали доклады о своей работѣ и о планѣ предстоящихъ работъ. Съ критикой должны были выступать бригадиры и рабочіе. Въ концѣ концовъ дѣло шло опять таки о наиболѣе дѣйствительныхъ способахъ выкачиванія пота изъ рабочей массы, а въ средѣ начальственной и полуначальственной сводилось къ склокѣ и подсиживанію.

Шаблонъ соціалистическаго строительства требовалъ про-

 

веденія всякой работы кампаніями. Всякой работѣ предшествовала подготовка кампаніи, а затѣмь и ея проведеніе. Такъ, напримѣръ, послѣ гибели большей части крестьянскаго скота въ колхозахъ — всесовѣтскій фермеръ спохватился и рѣшилъ большевицкими мѣрами возродить животноводство. Началась животноводческая кампанія. Центральныя и мѣстныя газеты заполнены спеціальными статьями по животноводству, написанному, конечно, не спеціалистами, а людьми партійными, твердо вѣряшими въ основное положеніе всякаго коммунистическаго мѣропріятія: для коммуниста невозможнаго не существуетъ. Читать большинство этихъ статей было бы забавно, если бы онѣ помѣщались въ сатирическихъ журналахъ, а не въ «Извѣстіяхъ» и «Правдѣ». Въ статьяхъ этихъ отыскивались новые корма для скота, рекламировалось кормленіе безлиственными вѣтками, мхомъ. Тутъ же можно было ознакомиться съ химическимъ составомъ новыхъ кормовъ, но о переваримости и физіологически полезной энергіи ни слова.^* Одно время эта газетная кампанія, наконецъ, докатилась до вопросовъ вывода новыхъ породъ и формъ сельскохозяйственныхъ животныхъ. Было написано по этимъ вопросамъ много несообразнаго, нелѣпаго и, разумѣется, не научнаго. Эти вопросы автоматическн сдѣлались предметами обсужденій производственныхъ совѣщаній. На нашей командировкѣ они стали муссироваться въ примыкающей къ звѣросозхозу сельскохозяйственной фермѣ (сельхозѣ).

Бригадиры селхоза на производственномъ совѣщаніи, возглавленномъ агрономомъ-коммунистомъ Сердюковымъ, занялись обсужденіемъ вопроса о выводѣ новыхъ формъ и породъ сельскохозяйственныхъ животныхъ. Но, разсуждая о скрещиваніяхъ различныхъ животныхъ, бригадиры въ объекты своихъ опытовъ включили и разводимыхъ у насъ звѣрей. Пришлось имъ свои предположенія послать къ намъ въ звѣросовхозъ. Какимъ образомъ обсуждались эти вопросы чистой біологіи я не знаю, но списокъ опытовъ начинался съ перечисленія заданій. Сельхозцы хотѣли имѣть:

1.        Корову съ мясомъ кролика и съ мѣхомъ соболя.

2.        Овцу съ мѣхомъ черно-серебристой лисицы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1.        Свинью съ кожей лошади.

Списокъ этотъ былъ довольно длиненъ, но я, къ сожалѣнію, его не запомнилъ.

Федосѣичъ, разсматривая списокъ, долго думалъ, къ какому элементарному руководству по генетикѣ отослать авторовъ этихъ измышленій. Я посовѣтовалъ ему просто послать ихъ къ чорту.

 

6. Я ОТКЛАДЫВАЮ ПОБѣГЪ

 

Весной, проходя мимо строящагося крольчатника, я лицомъ къ лицу встрѣтился съ плотникомъ Найденовымъ.

— Давно ли здѣсь? — удивился я.

— Съ первымъ пароходомъ, — сказалъ онъ и, кивнувъ на крольчатникъ, замѣтилъ: — Вы, я вижу, раздуваете здѣсь кадило на страхъ врагамъ.

— Есть такое дѣло, — отвѣтилъ я, смѣясь. — Вотъ сожалѣю — не все предусмотрѣли мы съ вами передъ моимъ отъѣздомъ сюда. Въ ящикахъ съ кроликами можно было вывезти все, что угодно. Хотя бы и винтовки.

— Безполезное это теперь дѣло — бѣгство. Коммунисты одной ногой уже стоятъ въ гробу. Такіе эксперименты, какъ насильственная коллективизація во всероссійскомъ масштабѣ, зря не проходятъ.

Мы пошли ко мнѣ въ крольчатникъ, въ укромный уголокъ.

Найденовъ методически сталъ развертывать передо мной картину происходящей въ деревенской Россіи драмы. Я въ душѣ чрезвычайно удивлялся его поразительной освѣдомленности и сказалъ, въ концѣ концовъ, объ этомъ Найденову. Веселые глаза его заулыбались.

— Если все въ мірѣ подчинено волнообразности, то волна жестокости родитъ волну отмщенія. Такъ вотъ и мы въ этой волнѣ отмщенія. Наша освѣдомленность хороша не только потому, что у насъ не плохая связь, но этому благопріятствуетъ и сама структура организаціи. Когда то вмѣстѣ съ вами я хотѣлъ идти на рискъ побѣга съ Соловковъ. Я вамъ тогда вѣрилъ, да и теперь вѣрю. Знаю, какъ вы освѣщены и въ ИСО.

На мой удивленный взглядъ Найденовъ продолжалъ:

— Мы отлично освѣдомлены о работѣ ИСО, ибо даже въ вашемъ маленькомъ ИСО имѣемъ своего агента. Васъ,

 

 

между прочимъ, освѣщаютъ какъ активнаго и агрессивнаго контръ-революціонера. Берегитесь. Волотовскій — сексотъ. У васъ есть въ крольчатникѣ и другіе сексоты, рангомъ поменьше, но этотъ находится около васъ и освѣщаетъ каждый вашъ шагъ. Туомайнененъ также подъ большой слѣжкой, но дѣло о немъ въ Москвѣ..

— Драпать изъ лагеря теперь никакъ не могу вамъ посовѣтовать. Назрѣваютъ великія событія, и каждый патріотъ долженъ принять въ нихъ участіе. Всѣ силы большевики бросили на деревню. Происходитъ послѣдняя схватка — или деревня, или они. Кулакъ, держащій всю власть, сжатъ съ максимальнымъ напряженіемъ. Ловкій ударъ по нему сразу обезглавитъ коммунистическую заплечную машину. Намъ ли уклоняться отъ боя въ столь рѣшительные дни?

Я хотѣлъ спросить Найденова болѣе подробно о его организаціи, но удержался. А Найденовъ продолжалъ говорить о близкомъ возрожденіи Россіи. Представить себѣ по настоящему эту захватывающую картину возрожденія Родины можно только находясь здѣсь, въ мѣстахъ наибольшаго сжатія человѣческихъ устремленій — въ лагерѣ.

Я съ удовольствіемъ смотрю на крѣпкую фигуру Найденова, заражаюсь его вѣрой въ близкое избавленіе и оставляю мысль о побѣгѣ.

 

8. ѢДУ ВЪ ПЕТРОЗАВОДСКЪ

 

Зоотехникъ питомника Серебряковъ отсидѣлъ девять лѣтъ, — годъ ему скинули «по зачетамъ». Его выпустили на свободу, продавъ предварительно «Союзпушнинѣ». Въ этой организаціи онъ сталъ инструкторомъ по звѣроводству и ѣздилъ по питомникамъ крайняго сѣвера. На освободившееся мѣсто Туомайненъ назначилъ вновь прибывшаго заключеннаго, крупнаго коммунистическаго дѣятеля изъ Союзпушнины, Емельянова, бывшаго эсера, знакомаго еще съ довоенной ссылкой. Емельяновъ, типичнѣйшій продуктъ коммунистическаго болота, — сразу освоился со своимъ новымъ положеніемъ, — сдѣлался прежде всего агентомъ ИСО. Узнавъ о неладахъ Туомайнена съ лагернымъ начальствомъ, Емельяновъ рѣшилъ использовать благопріятную обстановку и самому занять его постъ. Съ этой цѣлью онъ потихоньку сталъ подкапываться подъ Туомайнена.

Дѣла звѣроводнаго хозяйства шли по внѣшности хорошо,

 

лисицы давали рекордные приплоды, соболя стали регулярно размножаться въ неволѣ, кролики, оставшіеся въ живыхъ послѣ эпизоотіи, умножились до внушительной цифры. Слава о питомникѣ распространилась по заинтересованнымъ въ этомъ дѣлѣ совѣтскимъ кругамъ, и въ хозяйство наше стали пріѣзжать научные работники, политическіе дѣятели, высшіе сановные чекисты изъ Москвы и Петербурга.

— Придется тебѣ, Смородинъ, ѣхать въ столицу Кареліи, — Петрозаводскъ, — сказалъ однажды мнѣ Туомайненъ. Тамъ у Карелпушнины не идетъ дѣло съ кроликами. Ты поможешь наладить. Я за тебя поручился. Не подведешь?

Черезъ нѣсколько дней я шелъ въ Медвѣжью гору за командировочными документами для поѣздки въ Петрозаводскъ.

Впервые послѣ вывоза съ Соловковъ я одинъ съ пропускомъ въ карманѣ шелъ по лѣсной дорогѣ. Километра черезъ два дорога выходила на широкій трактъ изъ Повѣнца въ Медгору. Мнѣ оставалось еще пройти двадцать километровъ.

Вотъ она свобода — совсѣмъ близко. Стоитъ мнѣ пройти нѣсколько километровъ за Медвѣжью гору и я буду внѣ власти ГПУ. Съ удовольствіемъ всматриваюсь въ лѣсную чащу, дышу теплымъ весеннимъ воздухомъ, готовъ кричать отъ радости. По дорогѣ иногда попадаготся «вольные», ѣдущіе въ разныхъ направленіяхъ. Они съ любопытствомъ смотрятъ на незнакомаго человѣка. На мнѣ нѣтъ ничего лагернаго — я въ штатскомъ, но они чувствуютъ инстинктивно во мнѣ чужого.

Около дорожнаго моста изъ за кустовъ выходитъ охранникъ и требуетъ пропускъ. Пока онъ читаетъ бумажку, я всматриваюсь въ его лицо. Подавая ее обратно, онъ киваетъ головой. Какая необычайная разцкца съ прежними порядками.

Въ управленіе вторымъ отдѣленіемъ СИКМИТЛ'а, куда относится наша командировка, по обыкновенію людно и накурено. Мнѣ быстро приготвили документы и выдали путевые деньги. Оставалось только начальнику подписать мой личный документъ. Секретарь Якименко исчезъ гдѣ то въ лабиринтѣ дверей. Черезъ полчаса онъ, вызвавъ меня къ себѣ въ кабинетъ, коратко, сказалъ:

— Идите обратно.

— А путевые деньги?

— Сдайте.

Я былъ въ полномъ недоумѣніи. Туомайненъ, выслушавъ мой докладъ, начал звонить по телефону, съ кѣмъ то вести разговоры.

 

Только на слѣдующей недѣлѣ послѣ вторичнаго путешествія я получилъ, наконецъ, документъ съ помѣткой на немъ: «Слѣдуетъ безъ конвоя».

На желѣзнодорожной станціи Медвѣжья гора была обычная сутолока. Я вмѣшался вь толпу, жадно всматривался въ лица встрѣчныхъ, прислушивался къ разговорамъ.

Въ вагонѣ по преимуществу крестьяне и совѣтскіе служащіе. Я разспрашиваю о житьѣ въ деревнѣ. Комсомольцы и вообще мрлодежь разсказывала объ успѣхахъ коллективизаціи. Крестьяне предпочитали отдѣлываться общими фразами:

— Идетъ коллективизація, какъ же. Только вотъ посѣять толкомъ не успѣли...

Въ Петрозаводскѣ, на станціи, въ бывшей жандармской дежуркѣ, скучающій чекистъ прочиталъ мой документъ и сказалъ, куда явиться на регистрацію.

Иду по улицамъ Петрозаводска. Въ толпѣ прохожихъ на меня никто не обращаетъ вниманія, — это меня радуетъ. Иду я совершенно машинально, свертывая изъ одной улццы въ другую, останавливаясь передъ афишами, читаю всякія объявленія. Вотъ большая церковь. Въ оградѣ построены какіе то досчатые сараи. Въ церковь входятъ и изъ нея выходятъ люди, по большей части съ папиросами въ зубахъ. Надъ вратами церкви доска съ надписью:

— Столовая № 2 Петрозаводскаго нарпита.

Вѣтромъ наноситъ противный запахъ, присущій совѣтскимъ столовкамъ. Я ускоряю шаги и ухожу къ Онежскому озеру на пристань. Здѣсь базаръ. Десятка полтора бабъ и стариковъ продаютъ кошачьи порціи масла, яйца и крупу въ маленькихъ мѣшочкахъ. Цѣны на все убійственныя: масло двадцать рублей кило и въ такомъ же родѣ все остальное. При заработкѣ въ пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ, чернорабочій разумѣется, и мечтать не могъ купить что либо на этомъ базарѣ. Продукты пітанія выдаются ему по картрчкамъ и, разумѣется, въ срвершенно недостаточномъ количестве. Стояла глухая пора разгара коллективизаціи. Изголодавшійся обыватель былъ весь погруженъ въ гаданія о томъ, по какому талону и когда будутъ выданы какіе нибудь дополнительные пайки или пуговицы, нитки и прочіе предметы «ширпотреба».

 

Я внимательно всматриваюсь въ лица. Ни одной улыбки. Въ толпѣ нѣтъ веселаго шума: все сѣро, однотонно.

Часа черезъ два я зарегистрировался у какого то сосланнаго сюда совѣтскаго сановника и направился къ мѣсту работы.

Надъ воротами, въ длинномъ и сѣромъ заборѣ, у самаго берега Онежскаго озера, я отыскалъ нужную мнѣ вывѣску: «Карелбаза кролиководства».

Обширный, размѣромъ въ нѣсколько гектаровъ участокъ мѣстами засѣянный злаками, мѣстами поросшій травой. Посреди большой сѣрый домъ: крольчатникъ карелбазы со складами и квартирой зава.

Базой завѣдывала комсомолка, бывшая замужемъ за нѣмцемъ, бывшимъ русскимъ офицеромъ-артиллеристомъ, нынѣ краснымъ командиромъ въ отставкѣ.

Невеселыя были дѣла въ карелбазѣ. Уже третій годъ, какъ однѣ и тѣ же пятьдесятъ самокъ сидятъ въ клѣткахъ, а приплодъ большею частью гибнетъ, не доживая до реализаціоннаго возраста. Комсомолка кончила московскіе курсы кролиководовъ, училась тамъ цѣлыхъ четыре мѣсяца. Ее напичкали разнаго рода знаніями, мало относящимися къ кролиководству и не научили работать съ кроликомъ. . . Былъ уже іюнь мѣсяцъ, на дворѣ росли высокія травы, а кролики не получали зеленаго корма.

—      Почему же вы имъ не даете травы? — недоумѣваю я.

Комсомолка говоритъ что то мало вразумительное о своемъ недосугѣ. Послѣ, когда мы узнали другъ друга поближе, она созналась: боялась отравить кроликовъ. Она не имѣла никакого понятія о травахъ — главномъ питаніи кроликовъ.

Вечеромъ мы втроемъ пошли въ кино. Демонстрировался длиннѣйшій фильмъ съ участіемъ предателей эсеровъ и эсдековъ, съ раскаявшимися инженерами-вредителями, работающими на соціалистическихъ стройкахъ и прочей дребеденью совѣтскаго агитаціоннаго хлама.

— Понравилось, — спрашиваетъ меня комсомолка на обратномъ пути.

— Нѣтъ, — откровенно сознался я.

— Почему? — удивляется комсомолка.

— Я видывалъ настоящее, хорошее кино прежнягавремени.

Комсомолка помолчала, потомъ, взглянувъ на молча шедшаго рядомъ мужа, сказала:

 

 

— Эмиль никогда не разсказывалъ мнѣ про прежнее кино. А ужъ какъ бы мнѣ хотѣлось посмотрѣть.

Мужъ поспѣшилъ перевести разговоръ на другую тему.

Двѣ недѣли проработалъ я въ крольчатникѣ, привелъ животныхъ въ порядокъ, научилъ комсомолку необходимымъ пріемамъ по уходу за кроликами, ознакомилъ съ раціональнымъ кормленіемъ. Дѣло кролиководства въ карелбазѣ имѣло всѣ шансы на развитіе. Однако, вышло совсѣмъ наоборотъ. Послѣ моего отъѣзда комсомолку командировали на другую работу, а новая работница принялась за дѣло по своему и крольчатникъ влачилъ вновь жалкое существованіе, какъ и большинство крольчатниковъ въ Союзѣ.

Съ тяжелымъ чувствомъ ѣхалъ я обратно въ лагерь. Одно меня утѣшало въ моей печали: развязка близка. Атмосфера вокругъ коммунистовъ была накалена и взрывъ могъ произойти каждую минуту.

 

9. СКЛОКА НАЗРѢВАЕТЪ

 

Емельяновъ дѣйствовалъ энергично. Его секретно агентурные доносы содержали множество свѣдѣній, большею частью вымышленнаго характера, о питомникѣ, о сотрудникахъ-каэрахъ, будто бы тайно собирающихся въ бактеріологической лабораторіи, чтобы обсуждать способы вредительства. Свѣдѣнія эти попадали Туомайнену черезъ его агента имѣющаго близкое касательство къ ИСО. И Туомайненъ началъ оборонительную войну.

Послѣ разгрома научныхъ учрежденій въ 1930 году, въ лагеряхъ оказалось много старой профессуры и вообще работниковъ науки. Туомайненъ постарался извлечь нѣкоторыхъ изъ нихъ съ общихъ работъ и, прикрывшись ихъ авторитетомъ въ вопросахъ раціональнаго веденія хозяйства и здоровья животныхъ, хотѣлъ повести наступленіе на группу Емельянова. Отношенія Туомайнена къ лагерному начальству оставляли желать лучшаго: его только терпѣли. Однако, съѣсть директора не могли по двумъ причинамъ: во первыхъ, онъ вольный, а во вторыхъ, у него есть блатъ въ ГУЛАГѢ.

Начальникъ сельхоза Сердюковъ оказался также въ рядахъ противниковъ Туомайнена и даже очень не прочь былъ бы занять его мѣсто. Назрѣвала типичная совѣтская склока со сложной интригой и множествомъ участвующихъ персонажей.

 

Звѣроводное хозяйство, между тѣмъ, развивалось, лисицы давали рекордные приплоды, кролики заполнили всѣ сооруженія громаднаго крольчатника, обслуживаемаго ста двадцатью рабочими. Въ крольчатникѣ велась борьба по ликвидаціи послѣдствій прошлогодней эпизоотіи путемъ выдѣленія элитнаго и абсолютно здороваго стада. Однако, Емельяновъ въ своихъ доносахъ въ ИСО всякій разъ подчеркивалъ свои указанія на вредительскій характеръ работы въ крольчатникѣ и лисятникѣ, на искусственное зараженіе стада.

Туомайненъ, опираясь на научныхъ работниковъ, писалъ по начальству безконечное количество всякихъ рапортовъ, снабженныхъ работами разныхъ производственныхъ троекъ, возглавленныхъ какимъ нибудь изъ заслуженныхъ ученыхъ съ европейскимъ именемъ. Ни одна зооферма въ мірѣ не имѣла такой плеяды научныхъ работниковъ, какъ Повѣнецкая зооферма ГПУ. Въ 1932 году въ хозяйствѣ работали.

Б я л ы н и ц к і й-Б и р у л я А. А , профессоръ-зоологъ, 75 лѣтъ. Осужденъ на пять лѣтъ концлагеря.

В о с к р е с е н с к і й Н. М., профессоръ Кіевскаго университета по кафедрѣ генетики. Разстрѣлъ съ замѣной десятью годами концлагеря.

К о н д ы р е в ъ Л. В., профессоръ, извѣстный спеціалистъ по коннозаводству (зоотехникъ). Пять лѣтъ концлагеря.

П о л я к о в ъ Н. А. Профессоръ-зоологъ (орнитологія). Пять лѣтъ концлагеря.

В и н о г р а д о в а-Ш и р я е в а Н. И. Профессоръ-геоботаникъ. Пять лѣтъ концлагеря.

Л ю б у ш и н ъ А. А., профессоръ ветеринарнаго института, бактеріологъ. Три года концлагеря.

Б ѣ л и к о в ъ А. П. Профессоръ-бактеріологъ. Разстрѣлъ съ замѣной десятью годами концлагеря.

Н е в о д о в ъ А. П. Профессоръ-бактеріологь. Разстрѣлъ съ замѣною десятью годами концлагеря.

Л а п и н с к і й П. Г., профессоръ (физикъ). Пять лѣтъ концлагеря.

Кн. Ч е г о д а е в ъ, ученый лѣсоводъ. Пять лѣтъ концлагеря.

Не подумайте, однако, будто эта ученая компанія была призвана учредить на зоофермѣ университетъ. Каждый изъ нихъ дѣлалъ свою скромную работу, по большей части не имѣющую никакого отношенія къ его спеціальности. Такъ, напримѣръ, физикъ Лапинскій былъ одно время пастухомъ въ

 

сельхозѣ, а потомъ писцомъ въ канцеляріи. Виноградова-Ширяева была статистикомъ въ крольчатникѣ, Капустинъ (инжеяеръ-архитекторъ) завхозомъ въ крольчатникѣ, князь Чегодавъ въ качествѣ рабочаго-звѣровода кормилъ лисицъ, въ лабораторіи педагогъ Малышева работала какъ санитарка, а художникъ Ваулинъ былъ просто сторожемъ. Первоклассные русскіе ученые занимали мѣста рабочихъ и читали («культнагрузка») лекціи пестрой обывательской толпѣ, согнанной въ красный уголокъ все той же пружиной КВЧ, а на кафедрахъ въ вузахъ изощрялась «коммунистическая смѣна».

Званіе профессора теперь въ СССР могъ получить всякій. По этому поводу остряки приводили вопросъ изъ анекдотической совѣтской анкеты:

— А если вы не занимали командныхъ должностей, то въ какомъ вузѣ читали лекціи?

Старыя культурныя силы были разбросаны всюду по лагерямъ. Очень часто можно было встрѣтить среди канцеляристовъ и счетоводовъ профессоровъ-экономистовъ. Юристы и историки были рады и канцелярской работѣ. Все же это лучше, чѣмъ тяжелыя физическія работы. Ту же участь несли и священники. Они вынуждены были даже скрывать свое званіе, дабы избавиться отъ травли хулигановъ-уголовниковъ. Среди нихъ наряду съ мучениками за вѣру, встрѣчались иногда и агенты ИСО. Такъ, въ крольчатникѣ изъ четырехъ священниковъ — два (оба — живоцерковники) были агентами ИСО: Васильевъ и Воскресенскій (изъ Чистополя).

Удалить сексота съ производства дѣло не легкое, но иногда это удавалось, какъ вотъ въ приводимомъ далѣе, случаѣ съ Васильевымъ.

Прислали какъ то на работу въ крольчатникъ нѣсколько женщинъ и среди нихъ ругательницу Туньку. Попала Тунька въ селекціонное отдѣленіе, гдѣ работалъ Бялыницкій-Бируля съ помощникомъ Висильевымъ и нѣсколькими рабочими. Тунька, какъ только ввалилась въ отдѣленіе, загнула трехэтажное ругательство и, обратившись къ Васильеву, сказала:

— Ну, чортова башка, чего тутъ у васъ работать? Васильевъ вскипѣлъ и тоже выругался не хуже Туньки.

Завязалась у нихъ перебранка. Васильевъ звалъ на помощь.

—Профессоръ, профессоръ, что же это такое?

Изъ дальняго угла спѣшитъ старый Бируля.

— Что у васъ тутъ такое? — говоритъ онъ, поднимая на лобъ очки.

 

— Да вотъ тутъ еще васъ только не хватало, профессоръ кислыхъ щей, — заявляетъ Тунька, подбоченившись фертомъ.

Бялыницкій безпомощно машетъ руками, приговаривая:

—      У, невоспитанная... у, невоспитанная.

Тунька еше разъ обругала Васильева и заявила:

— Не желаю работать съ этимъ... — онъ обругалъ беззащитную женшину.

Обыкновенно на подобныя хулиганства никто не обращаетъ вниманія, но тутъ Туомайненъ воспользовался случаемъ и потребовалъ у ИСО удаленія съ работы агента, «ругавшаго беззащитную женщину».

На другой день Васильевъ исчезъ съ командировки навсегда.

 

10. СКЛОКА РАЗВИВАЕТСЯ

 

іСтроящійся Бѣломоро-Балтійскій каналъ начинался отъ Онежскаго озера у Повѣнца, въ шести километрахъ отъ звѣросовхоза. Обслуживающая постройку трехсотъ тысячная армія заключенныхъ образовала Бѣломоро-Балтійскій лагерь или, сокращенно, Бѣлбалтлагь, съ управленіемъ въ Медвѣжьей горѣ. Наше звѣроводное хозяйство было изъято отъ УСИКМИТЛ'а и причислено къ Бѣлбалтлагу. Чекисты, враждебные Туомайнену, перешли также въ Бѣлбалтлагъ и возстановили противъ него лагерное начальство. Звѣросовхозъ долженъ былъ ожидать всякихъ репрессій и они, разумѣется, не замедлили.

Прежде всего управленіе лагеремъ потребовало отъ хозяйства откомандированія на каналъ большей части мужчинъ и замѣны ихъ женщинами.

На командировку начали прибывать этапы женщинъ. Въ нихъ «кулачки» и монашки были перемѣшаны съ проститутками, воровками-рецидивистками, хипесницами. Были тутъ и комсомолки, и бывшія партійки, и учительницы.

Эта женская толпа рѣзко отличалась отъ прежней соловецкой. Въ той было много аристократокъ, а въ этой ихъ не было совсѣмъ. Но зато прибавился новый элементъ: бывшія попутчицы коммунистовъ на поприщѣ углубленія революціи.

Появились на работахъ женскія бригады, вступавшія въ соцсоревнованіе съ бригадами мужчинъ. Женскимъ нашествіемъ былъ больше всѣхъ доволенъ поэтъ Карпъ Алексѣе-

 

вичъ Поляковъ. Его жиденькій тенорокъ можно было слышать всюду, даже тамъ, куда поэту не полагалось ходить. Я сталъ укорять его за пристрастіе къ женщинамъ.

— Великое это дѣло — женщина въ нашей жизни, Семенъ Васильичъ. Хоть поговорить и то пріятно. Да, и кто съ этимъ не согласится? Вотъ, скажу я вамъ, пришлось мнѣ однажды въ моихъ скитаніяхъ попасть къ скопцамъ. Порядочно прожилъ я у нихъ. И ужъ стали они меня уговаривать принять обрядъ. Совсѣмъ, какъ видите, я имъ понравился, да и самому мнѣ интересно было. И вотъ, однажды, вижу я, какъ въ уединенномъ мѣстѣ встрѣтился ихній оскопленный молодой парень съ дѣвкой. . . И стоятъ это они рядкомъ. Что, думаю, могутъ они дѣлать, этакъ обнявшись? Подошелъ я ближе и вижу — цѣлуются они, да какъ то не понастоящему: языки держатъ другъ у друга во рту. Вотъ видите — какова сила любви. Ничто ее не утушитъ.

Я махнулъ на поэта рукой.

Мнѣ было трудно справляться съ большимъ хозяйствомъ. Моего помощника Гзеля срочно послали на Соловки. Оставленный въ крольчатникѣ Соловецкаго питомника Абакумовъ угробилъ кроличье стадо. Гзель долженъ былъ поправить дѣло. Вмѣсто Гзеля со мною работалъ агрономъ Михаилъ Николаевичъ Юреневъ. Но онъ плохо ладилъ съ женщинами, и я часто вспоминалъ неоцѣнимаго въ этомъ отношеніи Гзеля.

Работа начиналась въ семь утра. Кухонная бригада работала съ пяти часовъ. Она приготовляла корма, развѣшивала ихъ и въ ведрахъ развозила на вагонеткахъ по секторамъ крольчатника. Секторовъ было тринадцать, затѣмъ два обширныхъ отдѣленія: селекціонное и откормочное. Безъ четверти семь всѣ собирались въ большое помѣщеніе кухни, разсаживались на барьерѣ у вагонеточныхъ путей, курили, обмѣнивались новостями.

По сигнальному удару колокола рабочіе устремлялись въ свои отдѣленія и начиналась утренняя раздача воды и корма. Послѣ раздачи шли на три четверти часа завтракать. Въ десять часовъ опять сигнальный звонъ на раздачу овса, въ двѣнадцать комбинированный кормъ, въ три подкормка и въ семь опять кормъ на ночь. Въ промежуткахъ надо было успѣть вычистить клѣтки, оправить гнѣзда, осмотрѣть животныхъ, отдѣлить больныхъ, продѣлавъ еще множество всякихъ мелочей.

 

Нѣкоторыя отдѣленія работали и ночью — часовъ до двѣнадцати, до двухъ — по покрытію самокъ сразу цѣлаго отдѣленія. Кролики появлялись на свѣтъ у большинства самокъ черезъ мѣсяцъ. Бывали дни, когда на протяженіи трехъ дней рождалось въ крольчатникѣ по три тысячи маленькихъ. Всѣхъ ихъ надо было немедленно разсортировать, оставивъ матери пять-шесть штукъ. Остальные шли въ отборъ и отдавались лисицамъ.

Постоянная оправка гнѣздъ, наблюденіе за правильнымъ кормленіемъ подсосныхъ кроликовъ давали огромную работу. Только благодаря такой работѣ и такому уходу, у насъ дѣло шло блестяще, несмотря на интриги Емельянова и недоброжелательство лагернаго начальства.

 

* * *

 

Изъ Москвы стали пріѣзжать въ хозяйство цѣлыя экспедиціи чекистовъ, совѣтскихъ писателей и коммунистическихъ вельможъ въ сопровожденіи киносъемщиковъ.

Я жилъ въ крольчатникѣ наверху и занималъ отдѣльную комнату. Однажды ночью просыпаюсь отъ необычнаго свѣта въ комнатѣ. Привстаю. Ко мнѣ подходятъ чекисты — начальникъ ИСО и его помощникъ.

— Гдѣ ваши вещи? Одѣньтесь.

Встаю, одѣваюсь, предъявляю свои вещи. Чекисты все пересматриваютъ, перечитываютъ уже процензурованныя письма, отбираютъ ножи, бритву, хотя все это продается въ лагерныхъ ларькахъ. Перерывъ все и обыскавъ меня, чекисты удалились. Такая операція производилась всегда передъ пріѣздомъ высокаго начальства.

Дѣйствительно, на другой день запыхавшійся поэтъ Карпъ Алексѣевичъ, вбѣжавъ ко мнѣ наверхъ, сообщилъ:

— Пріѣхали. Автомобилей понаѣхало!

— Кто пріѣхалъ?

— Начальство изъ Москвы.

Къ крольчатнику направлялась цѣлая ватага чекистовъ. Впереди шелъ средняго роста сѣдоватый Ягода — главный палачъ русскаго народа. Рядомъ съ нимъ толстый и представительный секретарь Троцкаго Степуховичъ, заключенный въ лагерь на пять лѣтъ. Далѣе слѣдовали члены коллегіи ГПУ, утверждающіе смертные приговоры, главные инспектора лагерей Коганъ и Раппопортъ. Между ними шелъ начальникъ

 

Бѣлбалтлага Александровъ. За ними валила цѣлая толпа чекистовъ высокихъ ранговъ.

Степуховичъ знакомилъ Ягоду съ хозяйствомъ, разсказалъ его краткую исторію и попросилъ меня продемонстрировать животныхъ. Раппопортъ неожиданно обратился ко мнѣ самымъ любезнымъ тономъ:

—      Ну, Смородинъ, вашихъ кроликовъ теперь признали.

Видя мое недоумѣніе, онъ пояснилъ:

— Начинается кампанія за внѣдреніе кролика въ совѣтское хозяйство.— Степуховичъ проявлялъ необычайное проворство. Онъ затмевалъ своей фигурой и короткаго Когана и медлительнаго Раппопорта. Фотографы то и дѣло снимали его съ Ягодой. Впослѣдствіи, однако, онъ за это поплатился. Мстительный Коганъ перевелъ его на общія работы на каналѣ.

Ягода — нервный и сухой, равнодушно разсматривалъ жесткимъ взглядомъ и хозяйство, и животныхъ, лишь изрѣдка бросая короткія фразы:

— Это намъ надо... Такъ продолжать.

Окружающіе ловили каждое его слово. Стоило ему взглянуть въ сторону любого чекиста, какъ тотъ молча вытягивался.

Въ домѣ дирекіора, у Туомайнена произошла схватка съ начальникомъ лагеря Александровымъ. Туомайненъ началъ жаловаться Ягодѣ на притѣсненія со стороны лагерной администраціи. Александровъ энергично оборонялся и, въ общемъ, побѣда осталась за нимъ... Московское начальство уѣхало въ Москву и Александровъ началъ принимать срочныя мѣры, чтобы съѣсть Туомайнена.

 

11. ОПЯТЬ НА ДНО

 

По сигналу изъ центра по всему пространству Совѣтскаго Союза началась кроличья кампанія. Нужно было въ срочномъ порядкѣ организовывать кроличьи совхозы. Строители соціализма, засучивъ рукава, принялись за новое дѣло. Однако, оно шло, и не могло не идти, изъ рукъ вонъ плохо. На лицо не оказалось даже настоящихъ любителей кролиководства, а спеціалистовъ по промышленному кролиководству не было совершенно. Туча брошюръ и листовокъ по кролиководству вносили въ дѣло только путаницу. Кролики гибли массами. Въ мѣстахъ заключенія уже появились кролиководы-вредители, сидѣвшіе за «сталинскихъ быковъ», какъ острили крестьяне.

 

Между тѣмъ въ Повѣнецкомъ звѣросовхозѣ численность кроличьяго стада достигла пятнадцати тысячъ головъ (тридцать тысячъ ежегодной продукціи). Въ хозяйствѣ были свои кадры опытныхъ промышленныхъ кролиководовъ, подготовленные на цѣломъ рядѣ курсовъ.

Члены Карельскаго правительства, во главѣ съ Гюллингомъ, посѣщавшіе неоднократно крольчатникъ, обратились къ Туомайнену съ просьбой организовать въ Повѣнцѣ курсы для подготовки кролиководовъ для Кареліи. Съ одобренія ГУЛАГ'а Туомайненъ принялъ это предложеніе и поручилъ дѣло мнѣ. Туомайненъ собственно этимъ ходомъ произвелъ нѣкую диверсію. Я не могъ дѣлать два дѣла: вести курсы и хозяйство. Слѣдовательно, нужно было меня хотя на время въ крольчатникѣ замѣнить. Туомайненъ вытребовалъ съ Соловковъ Михайловскаго, приказалъ ему принять питомникъ пушныхъ звѣрей, а Емельянову принять крольчатникъ. Емельяновъ все время писавшій доносы, оказался въ затруднительномъ положеніи. Теперь отъ него потребуютъ лучшей постановки дѣла. Между тѣмъ изъ крольчатника уже были взяты мои лучшіе ученкки: Чавчавадзе командированъ въ Москву, въ Николо-угрѣшскій совхозъ, Дрошинскій въ Свирскій пограничный военный совхозъ, Гзель — въ Соловецкій питомникъ. Оставался только агрономъ Юреневъ, человѣкъ новый. Однако, Емельяновъ храбро принялся за дѣло, пользуясь помощью вновь появившагося на звѣрхозскомъ горизонтѣ провокатора, ветеринарнаго врача Бѣлякова, мечтавшаго устроиться въ питомникѣ на мѣстѣ простяка Федосѣича. Въ крольчатникѣ началась обычная коммунистическая вакханалія. Налаженное съ такимъ трудомъ хозяйство быстро стало приходить къ упадку въ рукахъ невѣжественныхъ сексотовъ. Туомайненъ, собственно, этого и хотѣлъ, чтобы отомстить своимъ врагамъ.

Каждое утро ходилъ я въ Повѣнецъ въ отведенную для кролиководныхъ курсовъ школу. На обширномъ школьномъ дворѣ былъ устроенъ прямо подъ навѣсомъ временный практическій крольчатникъ на сто десять производителей. Здѣсь проходили практическія работы курсанты. Крольчатникомъ вѣдала одна изъ моихъ ученицъ — бригадиръ Полина Грачева. Она знала свое дѣло до тонкости, была изъ лучшихъ работницъ. Ея привѣтливые синіе глаза, милое русское лицо и московская простая рѣчь никогда не навели бы на мысль, будто она сидитъ въ лагеряхъ за воровство. А между тѣмъ она была воровка-рецидивистка.

 

Пятьдесятъ курсантовъ были командированы на Повѣнецкіе курсы крупными карельскими хозяйственными организаціями. Въ большей своей части они были или комсомольцами или коммунистами. Среди нихъ — десятка полтора женщинъ.

Подъ вечеръ около животныхъ оставались только двое дежурныхъ. Закончивъ работы, мы ведемъ тихіе разговорыоо нашей жизни, о будущихъ условіяхъ работы.

— Какъ бы не попасть на ваше мѣсто, — вздыхаетъ комсомолка. — Какъ начнутъ дохнуть кролики — и не оправдаешься.

— Что-жъ, и въ лагеряхъ люди жувутъ. На свободѣ хлѣба иной разъ не достанешь, а въ лагерѣ паекъ каждый день,— утѣшаетъ комсомолецъ.

Эту зависть къ заключеннымъ я встрѣчаю не впервые. Ее высказывали и крестьяне к совѣтскіе служащіе.

Времена были тугія. Курсантовъ кормили кое какъ. Присмотрѣвшись къ курсантамъ, я нашелъ среди нихъ не мало людей, скрывшихъ подъ личиной комсомольца или комсомолки совсѣмъ иное, враждебное власти лицо. Жестокая жизнь гнала обезумѣвшихъ отъ ужаса людей искать спасенія гдѣ только можно. . .

Два мѣсяца промелькнули незамѣтно. Курсанты благополучно выдержали экзаменъ и разъѣхались. Я вернулся на работу въ звѣросовхозъ. . .

Туомайненъ продолжалъ вести неравную борьбу съ лагернымъ начальствомъ, но просчитался. Во время его отъѣзда въ служебную командировку въ Москву, Александровъ произвелъ въ звѣросовхозѣ чистку и лишилъ Туомайнена ближайшихъ сотрудниковъ-заключенныхъ.

Въ одинъ изъ октябрьскихъ холодныхъ дней 1932 года ко мнѣ вошелъ стрѣлокъ.

— Смородинъ, Семенъ Васильевичъ,—прочиталъ онъ по запискѣ.

Я понялъ все. Значитъ настала и моя очередь.

Мнѣ дали полчаса на сборы. Я собрался, наскоро простился съ пораженными неожиданностью происходящаго друзьями и отправился съ вещами въ дежурку. Тамъ уже поджидалъ меня Федосѣичъ. Я взглянулъ на его согбенную дряхлую фигуру и забылъ про свои несчастья. Я еще полонъ силъ, а изъ него лагерь уже вымоталъ всѣ силы и теперь толкалъ старика въ могилу.

 

Черезъ часъ мы въ сопровожденіи конвоира ѣхали на грузовикѣ въ Медвѣжью гору. Насъ отправляли на каналъ на общія работы. Я попадалъ снова на дно лагерной жизни въ одно изъ самымъ гиблыхъ каторжныхъ мѣстъ — Бѣлбалтлагъ.