АВТОР О СЕБЕ

Я родился 25 апреля 1927 года в Маньчжурии. Каким образом оказались мои родители в этой местности, я не знаю, это они мне не объяснили, не желая, наверное, чтобы через меня кто-либо из посторонних был посвящен в дела нашего семейства, или даже, быть может, опасаясь этого: время было смутное, тяжелое, время провокаций, клеветы, массовых арестов по политическим мотивам.

Отец мой, Александр Алексеевич Александров, родился в 1899 году в семье врача в городе Тобольске. Окончил духовную семинарию, служил регентом, но, когда при Сталине храмы закрыли, вынужден был зарабатывать музицированием, дирижировал духовным оркестром, играл на скрипке по Читинскому радио (в Читу мы выехали в 1929 году, в период советско-китайского конфликта), а в Томске, куда переехали в 1933 году, он руководил хором в драмтеатре. 10 октября 1937 года его арестовали и осудили как врага советской власти - эту скупую справку мне зачитали в 1945 году во время моего пребывания в следственной тюрьме, но я уже знал более подробно из рассказа человека, который находился с моим отцом в одном концлагере где-то на Печоре: осудили на 7 лет лишения свободы без права переписки (по более поздним сведениям, он, отбыв этот срок, был задержан еще на два года "до особого распоряжения", как тогда принято было говорить). Что было с ним потом, лишь Богу ведомо.

Репрессирован был и мой дядя (старший брат матери), Георгий Николаевич Петров, которого замучили в одном из лагерей под городом Чибъю в 1940 году.

Не раз я слышал в семье такое: "Напрасно мы приехали в Россию, многие "кавэжэдинцы" предпочли заграницу, живут теперь, горя не знают".

Дед, отец матери, Николай Федорович Петров, происходил из казаков (родился в 1880 году в станице Урюпинской Царицынской губернии, ныне — город Урюпинск Волгоградской области), имел до революции крупное состояние.

Бабушка, Мария Казимировна Жевток-Миткевич (фамилия — в ее произношении), родилась в 1890 году в семье польского пана, имение которого находилось под Киевом, в местечке, именуемое, кажется, и поныне — " Пидъягодное". Когда в 1954 году я вернулся с Колымы, бабушка сказала мне, что в 1949 году посетила родное свое место, входила под кров бывшего отчего поместья, которое хорошо сохранилось и в котором располагалась контора колхоза.

Родителей отца я не знаю, так как он потерял их будучи ребенком и находился на воспитании своего отчима,

Сергея Александровича Грюнера, который тоже вскоре скончался, после чего отца взял к себе в семью учитель гимназии.

Возрастая в обстановке постоянных тревог и утрат, я рано начал понимать политическую обстановку в стране. Учась в школе, стал выкладывать на бумагу свои соображения, в возрасте девяти лет сочинил первое стихотворение далеко не детского содержания и потом все - в нелояльном духе. Мать не раз сжигала мои записки, даже наказывала меня за них, но я не оставлял своего занятия.

В 1944 году, оставив школу на девятом классе, я перешел в ТЭМИИТ (Томский электромеханический институт инженеров железнодорожного транспорта) на курсы ускоренного обучения и, получив в том же году аттестат о среднем образовании, подал заявление во ВГИК (Всесоюзный государственный институт кинематографии) на сценарный факультет и был допущен к вступительным экзаменам. Но 30 августа 1945 года получил "приглашение" в НКГБ, где после трех суток допроса мне предъявили ордер на арест.

При обыске ничего не нашли, так как предусмотрительная, много потерпевшая бабушка спрятала мои бумаги, и я обнаружил их лишь после ее кончины в 1965 году. Не веря даже хрущевскому времени, вообще не веря в постоянство советских законов, она из боязни потерять меня вторично, хранила свою тайну, уверяя, что все уничтожила. Хотя обыск ничего не дал, свидетели по моему делу дали показания, достаточные для обвинения меня как "врага народа": возводил злобную клевету на главу правительства Сталина, намеревался мстить Советской власти за репрессированного отца, высказывал пораженческие настроения в пользу англо-американской системы государственного строя, пророчил крах сталинского режима и многое, многое другое.

После изнурительных допросов, 24 ноября 1945 года. Томский областной суд приговорил меня к шести годам лишения свободы и трем годам поражения в правах, в то время как прокурор требовал десять лет. Мать потом рассказала мне, что друг нашей семьи, влиятельный человек, был знаком с работниками суда и ходатайствовал за меня.

Срок наказания отбывал на Колыме. По отбытии был освобожден, но лишен права выезда за пределы Магаданской области "до особого распоряжения", которое неизвестно сколько бы длилось, если бы не был схвачен в 1953 году Берия, после чего всем нам, бывшим каторжанам, разрешили выехать на "материк". Однако это была лишь полусвобода: жить мне было позволено только в провинции, я поселился в сельской местности на Тамбовщине, где женился, заимел троих детей. В 1986 году овдовел.

В какое-то время мне удалось опубликовать много своих стихотворений, большей частью лирических, но ни одного из тех, которые содержат мои политические убеждения, ибо даже в период "оттепели" многие мои строки звучали, да и теперь звучат слишком дерзко, не укладываются в рамки нашей демократии.

Меня спрашивают: почему я, в отличие от большинства своих сверстников, пошел по пути многотрудному и опасному, наперекор изуверским законам, выражая в стихах то, что лишь спустя многие годы было частично принято самой властью советской. Ответ прост: Господь поставил меня на этот путь! Один из следователей назвал меня пророком. Если это так, то истинно и другое: пророк не принимается в своем Отечестве.