Вяткин

 

В 1947 году, когда меня из Чунь-Чеша перевезли в шестое отделение концлагеря Тавды и определили в бригаду механизаторов, почти ежедневно приходилось часть пути на работу проделывать с другим бесконвойным — Вяткиным, белобрысым 35-летним моложавым мужиком набора 1937 года. Его круглое лицо с несколько вздернутым носом украшали широко распахнутые серые умные глаза, доброжелательно смотревшие на далеко не доброжелательную окружающую действительность. Вяткину оставалось два месяца до окончания срока. Работал он возчиком, управляя крупным рыжей масти битюгом, привезенным из Германии. Было заметно, что лошадей он любил. Для общения с конем выучил даже несколько фраз по-немецки.

— Чтобы сгладить животине тоску по родине, — пояснил возчик, улыбаясь, обнажая ровные белые зубы с заметной выемкой на верхнем резце.

По дороге Вяткин обычно рассказывал о своем житье-

 

бытье в концлагере. О жутких вещах говорил спокойно, не делая никаких выводов и обобщений. Это и понятно — до освобождения оставались считанные дни, а тут с легкостью необычайной можно и второй срок заполучить

Как-то, когда в обеденный перерыв кормил лошадь, он завел разговор о выщербленном зубе.

— Вот как увижу овес, — после некоторого раздумья заметил Вяткин, — всегда вспоминаю Сарапулку, где отбывал срок. Когда началась война, питание заключенных вначале резко ухудшилось, а затем началась страшная голодуха и мор.

Тогда в делянках возили лес на лошадях, я попал в обслугу на конюшню. Погибающих работяг запросто заменяли новыми, а лошадей приходилось кормить. Я обслуживал пять коняг. Каждой полагалось в сутки по два килограмма овса.

Заметил, что если давать овес сухим, некоторая часть его в желудках не переваривается, поэтому перед кормежкой варил зерно, смешивал с запаренным сеном. Усвоение было хорошим, животные выглядели справнее других, что и помогло удержаться на работе в конюшне и сохранить себе жизнь

Покажется, может быть, невероятным, но ни одного зернышка в зону не проносил, каш себе не варил. Правда, когда получал на складе положенный рацион, клал себе в карман несколько горстей овса и затем в течение дня лузгал, выдавливая зубами сердцевину из кожуры. И так каждый день в течение трех лет, в результате получилось вот что, — открыв рот, он провел ногтем по выщербленному зубу. — Вот освобожусь и поеду туда, где держат лошадей. Это же такие умницы, все понимают и добрые. У людей такое качество сейчас исчезло.

Глядя на то, как Вяткин обхаживал лошадь, подумал — это конелюб на всю жизнь. В первых числах мая главный механик Северураллага Сахно добился разрешения о моем переводе в отдел. С этого времени уходил из зоны рано, приходил поздно. Жить перешел в отдельный барак к придуркам — так называли в лагере всю конторскую братию. С Вяткиным встречаться больше не приходилось. И вот неожиданно узнаю от механизаторов, что он в следственном изоляторе, обвиняется в краже мешка овса. Происходит все за четыре дня до освобождения, после десятилетней отсидки.

Недельки через три случайно встретил Вяткина во

 

дворе лагеря. Выглядел он сильно постаревшим, подавленным. На вопрос, что же случилось, безнадежно махнул рукой, судорожно, со стоном выдохнул: «Снова десять лет», — и заплакал. Слова утешения были бы здесь, конечно, неуместными. Немного постояв, несчастный коневод молча повернулся и, шаркая подошвами, поплелся в барак.

Прошло примерно дней двадцать, когда, придя с работы, я был прямо-таки ошарашен сообщением. Сосед по койке, бухгалтер лагпункта, размахивая руками и повторяясь, рассказал, что сегодня в обеденный перерыв проходная выпустила из зоны человека в форме майора. Когда часа через полтора дежурные узнали у сменщиков, что никакой майор в зону не проходил, подняли тревогу. Вскоре выяснили, что под видом военного из лагеря ушел Вяткин.

Через двое суток Вяткина задержали в 50 километрах от Тавды. Утром доставили на развод для показа лагерникам в майорском облачении. Беглец безучастно смотрел на арестантов и опричников, словно находился уже в другом мире.

Вскоре Вяткину определили третий по счету срок наказания — 25 лет в лагерях строгого режима. Больше о нем никто ничего не слышал.

Как закончилась судьба человека, мечтавшего о спокойной жизни на лоне природы, среди лошадей, у тихой речки, остается только гадать.

1947-1960 гг.