Два вечера
(быль)
По бульварам-чарам Магадана
Я бродил однажды вечерком
И вошел негаданно-нежданно
В дом, который не был мне знаком.
Совершилось маленькое чудо:
Я увидел общество цыган
За большим столом. "Ты кто, откуда?'
Хрипнул бородатый старикан.
"Он — зэка, — раздался женский голос.
Проходи, да будь как друг семьи".
Я прошел, немножко беспокоясь,
И присел на краешек скамьи.
Женщина здесь выглядела главной,
Поднесла мне чарку и балык.
"Я расконвоирован недавно", —
Обронил невольно мой язык.
"Знаю, видел в лагере Местпрома,
Как ты ловко старосту обвел, —
Паренек с улыбкою знакомой
Протянул мне руку через стол. —
Я уж срок отбыл, зовут Кондратом,
А сегодня вот гульнуть решил".
Ободренный дружеским пожатьем,
Я бокальчик свой опустошил.
"За здоровье наше — в горло ваше!"—
Женщина шутя произнесла.
Бородач нахмурился:
"Наташа, Ты как не с цыганами росла!
Если бы в своем мы жили доме,
Я б тебе, пожалуй..." — И умолк.
А Наташа — брови на изломе,
Губки — бантик, деда в губы — чмок!
"Милый, не серчай на хулиганку,
Помни, что тебе внушала мать:
Коли полюбил полуцыганку,
Должен полурусскую прощать".
Со стены сняла она гитару
И Кондрату властно поднесла.
Песня "Соколовский хор у Яра",
Как река, волнуясь, потекла.
У седой старушки засверкали
Слезы на глазах, а бородач
В радостно-улыбчивом оскале
Колыхнулся: "Бабушка, не плачь.
Ты сама однажды мне сказала:
"Жизнь летит, лови веселый миг!"
Выскочив на середину зала,
Превратился в юношу старик.
Струны уж "Цыганочку" бренчали,
Сапоги мелькали тут и там
И ладони хлопали-стучали
По груди, коленям, каблукам.
И тоски моей как не бывало,
Светом счастья вспыхнула душа!
Вдруг Наташа, вся сияя, встала
И пошла по кругу не спеша,
Поплыла, едва касаясь пола,
Полетела, руки — два крыла,
И меня улыбкою веселой,
Кажется, манила и звала.
Я стоял и вместе с ней, парящей,
Невесомым чувствовал себя,
Словно в мир ушел ненастоящий,
За предел земного бытия.
А потом она со мною рядом
За столом сидела в поздний час,
И робел я под лучистым взглядом
Нецыганских голубенных глаз.
Светлый голос в сердце мне струился:
"Милый мальчик, помнишь, как зимой
В женской зоне ты у нас трудился,
Печь топил, да бегал за водой?
А когда была я уж на воле,
Ты под сопкой мерзлоту долбил;
В ямке той похоронил мой Коля
Томочку, которую любил.
Горькую судьба дала нам чашу.
А меня ты помнишь хоть чуток?"
Все во мне воскресло, а Наташу
Силился припомнить, но не мог.
Мог ли я ее тогда приметить,
Если каждый день рычал конвой:
"Не попробуй бабу близко встретить,
Тут же враз ответишь головой!"
И теперь за вечер своевольный,
Если до начальства слух дойдет,
Будут бить на вахте долго, больно
И конвой усиленный прижмет.
И сквозь эту мрачную тревогу
Я сказал: "Не помню я тебя...
Извините, мне пора в дорогу,
От души спасибо вам, друзья".
Пьяная гулюшка сонно млела,
Бородач кивнул мне належу.
А Наташа высказалась смело:
"Я тебя немножко провожу".
На бульвары-чары Магадана
Наплывал туманец от реки.
Как-то ненавязчиво и странно
Развязались наши языки.
"Бородач - твой муле?" — "Гуляка грешный,
На счету девятая стою".
"А тебя-то любит он?" - "Конечно".
"А тебе-то мил?" — "И я люблю".
"Староват, пожалуй". - "Это с виду,
Только пятьдесят за бородой".
"Вдруг изменит?" - "За другого выйду,
Вон Кондрат, красивый, молодой".
"О, я тоже знаю, кто на свете
Самый красотенный человек.
Я его случайно нынче встретил —
В памяти останется на век.
У него, как небо, сини очи,
На щеках — румяный свет зари,
Волосы темнее темной ночи.
Может, знаешь имя — назови".
Поняла Наташа, засмеялась,
Смех ее ~ журчанье вешних струй,
Трепетно ко мне она прижалась,
Неясный подарила поцелуй.
Несколько восторженных мгновений
Я держал головку у груди,
А она шептала: "Будет время,
Не стесняйся, в гости приходи".
Я пришел... спустя четыре года.
Все же тот веселый вечерок
Подарил мне новую невзгоду:
Увезли в тайгу, добавив срок.
И весной, изведав муки ада,
Для свободы чудом уцелев,
Я пришел туда, где быть мне надо,
И... остановился, обомлев.
Вместо дома предо мною яма
С синевато-мутною водой,
Грязь и мусор. А за кучей хлама
Новый дом, красивый и большой.
Ни души поблизости не видно,
Плотно дверь закрыта на крыльцо,
Только из окошка любопытно
Смотрит чье-то смуглое лицо.
Неторопко подхожу поближе,
И тепло становится в груди:
«Добрый день, Кондрат! Тебя ли вижу?»
Парень улыбается: "Входи".
Смутное предчувствие явилось,
Лишь пустынный зал увидел я,
И само собою напросилось:
"Где же все товарищи-друзья?"
"Ай, дружок, недаром мать сказала:
"Жизнь у нас - то радуйся, то плачь".
Что дала, за то и наказала,
А всему начало - бородач".
"Что же с ним?" - "Решетка, да параша,
За язык воткнули десять лет..."
"А Наташа, где его Наташа?"
"И Наташи тоже больше нет.
Как ушел Колян на "новоселье",
Шибко запечалилась она:
Ведь любовь, известно, не в веселье –
В горе по-серьезному видна.
Николай-бедняга умер вскоре,
В лагере, сам знаешь, каково.
А она, бывало, в разговоре
Плачет: "Свет не мил мне без него".
Превратилась в белую цыганку,
Вся седая, бледная лицом.
Ну и вот... с моста да в Магаданку...
Далеко нашли ее потом".
Тяжело вздохнул Кондрат, и слезы
В сдержанных рыданьях потекли.
В тот же вечер мы купили розы
И вдвоем на кладбище пошли.
Вспоминал я тот далекий вечер
И один терзал меня вопрос:
Для того ль имел я радость встречи,
Чтоб испить за это горечь слез?
Неужели в этом мудрость жизни?
Неужели в этом нам урок:
Ищем блага в грешной дешевизне,
А итог — могильный холодок.
Душу надпись обожгла, как пламя:
"Спи спокойно, все к тебе придем".
Бугорок под алыми цветами
Поминальным запылал огнем.
Крест, как человек, стоял склоненно.
Словно безутешно горевал;
Этим скорбным видом сокрушенный,
Я его, обняв, поцеловал.
Сердцу показалось на мгновенье,
Что не крест - Наташа у груди,
Льнет и шепчет кротко:
"Будет время Не стесняйся, в гости приходи".
20-22 марта 1952 г.
Галимый, пос. ГЭС