Школьник

Восьмилетнего меня мать отвела и записала в школу, которая находилась в центре села. Просидев один урок, я рванул домой в Куток на окраине деревни: не шел, а летел от радости как на крыльях. Так легко и быстро я двигался в жизни только еще два раза.

Мать только вошла в дом, и я вслед за ней.

— Ты чего так быстро прибежал?

— Прозвенел звонок, все пошли из класса, и я ушел, —ответил.

Первой учительницей была Анна Ивановна — черноволосая, черноглазая женщина средних лет. Ее лицо и сейчас видится мне бледно-серым. Говорили, что она болеет чахоткой, то есть туберкулезом. Она была доброй, простой, но недостаточно строгой. При ней во втором классе произошел такой случай. Ученики были не одинакового возраста. Некоторые на два-три года опережали своих одноклассников. Рослой, холеной, недеревенской внешности выглядела одна девочка, которую называли «Манжурой». Кто-то узнал, что она носит трусы — тогда, в 1927 году, это было диковиной; до этого в нашей Добринке никто и никогда не носил трусов. У наших мальчишек разгорелось нездоровое любопытство. В перемену двое разложили ее на скамейке, задрали платье и посмотрели, что такое — трусы. Анна Ивановна пришла на урок и слишком любопытные получили наказание. Почему-то и меня причислили к ним. Всех четверых расставили по углам класса.

Затем наш класс обучал Георгий Иванович, небольшого роста учитель, живущий в доме рядом со школой. Он же был и заведующим шко-

 

лой. Лицо у него было суровое, а душа добрая. В третьем классе нас приняла молодая учительница Надежда Александровна Яшина. Она сильно повлияла на меня. Рассказала о Чернышевском, Добролюбове, внушая нам мысль о необходимости готовить себя к служению народу подобно этим писателям. Она говорила так страстно, что любимым писателем моим на всю жизнь стал Николай Гаврилович Чернышевский. Пафосом жизни стало одно — получить знания, чтобы быть полезным людям.

Худенькая, маленького росточка Надежда Александровна не раз появлялась в нашем Кутке, посещая учеников на дому. До конца жизни она прожила в Добринке, воспитав не одно поколение добрян, не имея своей семьи.

В школе я числился хорошистом. Был несмел и застенчив. Даже перед классом стеснялся продекламировать стихотворение. Тушевался. В пионеры меня не приняли: мои родители считались социально-опасным элементом, обкладывали наше хозяйство огромными налогами, лишали избирательных прав. В это время я впервые почувствовал, что я — не как все. Но неприязни от учительницы не было. Я старался учиться. Взрослые нашей семьи это заметили и строили свои планы. Отец говаривал:

— Петька у нас будет ученым, агрономом.

Наверное, он не ошибался: мое любимое увлечение сейчас — садоводство.

Троюродный брат Василий отдал мне свой гимназический мундир, надеясь, что я продолжу образование. Сам он, окончив гимназию, вскоре женился на тете Наде — сестре моей матери. Только один раз на пасху надел я эту господскую одежду. Я стеснялся в нем своих сверстников: такого тонкого черного сукна и так ладно сшитого мало кто у нас видел тогда.

До сих пор помню некоторые стихи, которые учили наизусть в школе. Вот одно из них, которое мне вспоминается, когда я попадаю в Екатеринбург, набитый автомобилями, троллейбусами, трамваями другой техникой.

«Как на улице в столице,

Стук и звон — кутерьма

Друг за другом вереницей

Мчатся красные дома.

Добегают до окраин

А потом бегут назад.

Впереди сидит вожатый

И ногою бьет в набат.