Первый побег

За день или два стало известно о раскулачивании нашей семьи и выселение та неизвестные, далекие суровые края. Одной из проблем стали дети. Опасно брать всех шестерых детей в возрасте от 15 до одного года в неизведанную и малоперспективную даль (об этом говорил опыт первых переселенцев в Коми АССР). В конце концов, родственники решили двоих из нас оставить у себя. Десятилетнюю сестру Лизу бабушка и дедушка — родители матери — приютили у себя. Брат матери Дмитрий Федорович, у которого был всего один сын Миша, взял нашего брата, восьмилетнего Сашу, своего крестника. Четверо детей — старшие Анастасия и Петр и младшие шестилетний Владимир и годовалый Виктор, вместе с матерью были увезены в райцентр — поселок Рудня.

 

Прибывавшие из сел и деревень района раскулаченные сосредотачивались табором около реки Терса. Лето. Тепло. Здесь удобнее за нами присматривать милиции и комсомольцам, сюда родственники репрессированных приходили на свидания, приносили продукты для пропитания и вещи, необходимые в далекой дороге. Несколько дней здесь коротал время и я.

Но вот приходит к нам жена брата матери Федора, молодая цветущая женщина. Она принесла нам кое-что поесть и увести меня в Н-Добринку. Сестра матери, для меня — тетя Поля, решила взять меня к себе. У нее было два беленьких малыша — четырехлетний Володя и двухлетний Коля. Я буду помогать ей присматривать за ними.

Я охотно согласился остаться на родине. Но как уйти из табора незамеченным? Мы, пацаны, от безделья, как говорят, били баклуши, бросая в воду камни и гоняя лягушек. Занимаясь этим, я стал уходить вдоль берега все дальше и дальше от табора переселенцев. Никто меня не остановил и я скрылся от охраны за буграми. Сюда подошла тетя Нюра и мы поспешно двинулись в Н-Добринку.

Но возникла в селе новая проблема. Если власти и комсомольцы во главе с Боровком — активистом раскулачивания, узнают о моем побеге, то меня снова туда отправят. Проблему помог решить мой лучший друг и компаньон по разведению кроликов Иван Овчинников, по-уличному Лепин. Через сорок шесть лет мы с ним встретились на свадьбе его племянника, которая проходила в его родовом доме. Иван со двора повел меня в сад и огород, который примыкал к реке Добринка.

— Вон там, в камышах и терновнике, — указал он рукой, — около реки я соорудил укрытие и носил тебе туда еду.

Так напомнил он забытый мною эпизод.

Родителей увезли, и меня приютила тетя Поля Мурзова, которая на протяжении всей жизни, добрая и сострадательная, стала мне второй матерью. У нее с мужем Федором Ивановичем было два беленьких малыша. Вот за. ними я присматривал и с ними возился, когда их родители работали в колхозе. Федор Иванович кузнечил в колхозной мастерской, а тетя трудилась на земле колхоза или в своем огороде. Мой дед Василий помог им лесом построить небольшой дом, в котором они прожили всю жизнь. Иногда они, с благодарностью вспоминая своего благодетеля, называли его Гамаюном. — Ты воду не пей, — говорила тетя. И в жаркое время вынимала из погреба кувшин холодного молока и наливала мне в кружку.

Кроличий колхоз наш с Иваном расширился. К нам присоединились соседи Лениных, сверстники — Миша Червяков, по прозвищу Тына, ко-

 

торый был у нас самый бойкий, сильный вожак и Миша Бочков, по-уличному Данилин. Всех кроликов мы поместили в конюшне и хлевах у Лепиных. Мои товарищи работали в колхозе, убирая сорняки, урожай. Забота же о пушистых, белых, серых, черных зверьках легла на меня. Позавтракав, я брал траву и бросал ее кроликам, которых кормил также овощами и зерном. Моим пацанам интересно было наблюдать за маленькими ушастыми животными. К тому же у Лениных был такой же пацан — Коля.

Отца из Камышина переправили к семье в Рудню. Затем весь табор погрузили в телячьи вагоны и направились в Казахстан. Среди переселенцев была семья Кулапиных из нашего села. Их привезли на целинные земли обширных степей тогда Акмолинскои области, которая потом стала называться Целиноградской.

Первое письмо, которое мы получили от переселенцев, было бодрым. Отец-крестьянин писал, что земли здесь хорошие, есть даже черноземные. Кругом степь, да степь, но в семи километрах от поселка протекает река Ишим, приток Иртыша. Около нее растет лес. Будто жить там можно.

Затем поступило письмо грустное, тревожное. Умер годовалый Витя. Заболел отец. Ныне здравствующая Мария Федоровна Кулапина вспоминает:

— Вначале мы жили в палатках. Затем мы стали делать бараки. Вырубали лопатами плиты из дерна, таскали их и поднимали на стены. Бараки построили, но со стен сыпалась земля. Иногда они разваливались, начались холода, а дров, топлива никакого не было. Люди стали болеть от простуды, скученности, антисанитарии, непривычной воды, голода.

— Мы пропадем здесь, пропадем, — часто стали слышаться разговоры. Пока не поздно решили бежать. Еще есть на что купить билеты.

Это было в начале зимы. Отец смастерил немудреные санки. На них погрузили мешки с более ценными пожитками. Окольными путями ночью по вспаханной земле, покрытой небольшим слоем снега, преодолевая валы из зерна, направились к Акмолинску, ныне Астане, столице Казахстана.

Отец, ослабленный расстройством желудочно-кишечного тракта, с трудом передвигался. Мать и шестнадцатилетняя сестра Настя, часто спотыкаясь, с трудом тащили санки. Семилетний Володя то шел сам, а то садился на санки, груженые семейными пожитками. Впереди них натужно тащили санки более молодые супруги, односельчане Кулапины:

Иван и Маша, которая, как и моя мать, испытает еще высылку в Таджикистан, а ныне проживает в родном селе Н-Добринка Волгоградской области.

 

Не удалось советской тоталитарной власти освоить целинные земли в Акмолинской области насильственным путем с помощью раскулаченных крестьян. Жертвы репрессий разбежались или повымерли. Эту задачу пришлось решать более успешно в 50—60-е годы, во времена Н. Хрущева и Л. Брежнева с помощью добровольцев.

В Акмолинске обе супружеские пары, как говорится, разошлись, как в море корабли. Как оказалось, навсегда. Репрессии разрушили семьи. Женщины, не имея документов, с детьми поехали на родину, а мужчины в города.

Отец взял билет до города Кушва, расположенного в Свердловской области. Здесь родственники помогли ему нелегально достать документы и устроиться работать на металлургический завод. Он был грамотный, красиво писал и впоследствии получил должность контролера ОТК в мартеновском цехе, проработал здесь до 1955 года, до смерти.

Мать приехала с детьми в Н-Добринку и мы, ребетня, вновь соединились в одном гнезде. Много раз неграмотная мать со слезами на глазах рассказывала родственникам и знакомым как у нее в Акмолинске шпана украла мешок с лучшими пожитками семьи, одеждой, обувью, бельем. Помогая Володе при посадке в вагон, мать на мгновение отвернулась от него. В этот момент воришки умыкнули его. Как говорится: "Чик-чирик — и чемоданчика нет". Так что и последнее имущество из-за раскулачивания было потеряно. Уж так мать ревела об этой потере, больше чем обо всем конфискованном состоянии.

Напротив дома тети Поли, в переулке опустел небольшой дом, в котором жила моя няня Маша и ее сестра. Родителей у них не было, а сестры вышли замуж. Сестры охотно разрешили нам его заселить.

В 1932—1933 годах в отношении к раскулаченным было некоторое послабление. Власти нас не трогали. А весной нас, пятерых детей, приняли в колхоз и разрешили поселиться на нашем дворе в избенке. В доме же колхозный столяр Леляков Федор по прозвищу Федосей делал рамы, строгал доски для колхоза имени Горького.

Зима и весна в этот год были голодноватыми. Тем более для нашей семьи, не имевшей из съестного ничего. Голодуха в 1932—1933 годах никогда не забудется.

В голодный этот год к Чернецовым из города приехала чета. Главой по исторической случайности был Григорий Распутин. Про себя он говорил: "Я молярник". Это новое для сельчан слово запомнилось и передавалось друг другу. Никаких запасов у семьи не было: ни денег, ни хлеба, ни овощей. Голодают. Но вот где-то Григорий заработал пуд муки. Вместо того, чтобы этот пуд растянуть на долгое время, добавляя в нее

 

какие-либо суррогаты, Распутин с женой шиканули и стали печь блины и другую вкусную снедь. Конечно, мука скоро кончилась и пришлось снова пухнуть от голода.

У нас собрались три женщины — кухарки — ив разговоре осудили такое неэкономное расходование продуктов. Присутствовавшая при этом разговоре 11-летняя сестра Лиза поняла так или утрировала этот факт и будто сразу из всего пуда муки Распутин с женой испекли один блин. Она потом долго вспоминала и смеялась: "Испекли на пуд блин", "Вот какой блин — на пуд". Сама сестра была очень бережливой. Сладости, которые у нас были на праздники, мы быстро поедали. У нее же они долго сохранялись. Порой у нее просили: "Лиза, дай! Поделись!". Вызывали у Лизы смех колоритные осуждающие людей словечки, услышанные от матери, такие как "плетуханка", "сплелся" и другие.

Лиза родилась вместе с Федей, который вскоре после рождения умер. Она была более миниатюрной, чем братья и сестра Настя. Она больше всех нас возилась с кошкой. Мы ее любовно называли Киска, Лелька, а если серчали на нее, то — Пилеличьиха. Мать часто, по приглашению и без, посещала родственников, которые давали ей по пригоршне муки, овощей. На мельнице доставали дранку — кожуру от проса, мололи ее на ручной мельнице, изготовленной в голодный год деревенскими умельцами. Дранку добавляли в муку и пекли хлеб, который получался рыжим и колючим. Но и его мы ели за милую душу. Весной и летом хлеб был зеленым "из-за лебеды, которую добавляли в него".

Во время еды мать давала нам по кусочку (грамм 50 или 70) такого хлеба и по кружке (стакана полтора) супа, приготовленного из овощей или крупы. Я был жадным до еды и моментально поглощал свою долю, а потом у кого-нибудь просил поделиться. Сестра Настя за это называла меня "глотом", "волком". Голодуха была.

Особенно почему-то голодали немцы из поселка Линево, немецкое его название Хузенпах, расположенного в семи километрах от Добринки. За пригоршню овощей они отдавали хорошие одежды — шубы, пальто и другое. Часто на окраине села добряне находили трупы мертвецов, опухшие с голоду. Появилось много нищих. Сбор их был, конечно, из-за скудости дающих, скромным. Жители села давали по одной картошке или свекле. Хлеба самим не хватало у сельчан. Помню одну молодую нищенку, женщину или девушку, которая побиралась милостыней, посещая дворы крестьян. У нее был недостаток в речи. Прежде чем произнести какое-то слово она издавала звуки: "ды-ды-ды". Обращаясь за милостыней она говорила: "Ды-ды-ды-клеба! Ды-ды-ды-хлеба!".

Моя одиннадцатилетняя сестра Лиза и ее подруга Червякова Маша,

 

а по-уличному Нуждова, которая и сейчас живет в Н-Добринке, сочинили про эту нищенку частушку:

"А я выйду на крыльцо

И гляжу на небо.

Вон дыдыкалка идет,

Дай кусочек хлеба".

А у доброй тети Поли появился новый опекаемый мальчик лет семи или восьми из села Красный Яр. Он, выпрашивая подаяние, плясал, пел. Ночевал у тети Голи. Через несколько лет приходил, благодарил тетю.

Весной мать нас, детей, мобилизовала на посадку своих овощей. Кроме огорода, который нам отдали, мы находили целинные клочки земли и лопатами их раскапывали. Посадочным материалом были семена и кожура с ростками от картофеля, которым нас снабжали все те же родственники. Я и сестра Настя весной пошли на работу в колхоз. В поле в большом котле варили для всех обед и выдавали грамм по двести хлеба. Варевом почти всегда была затируха, приготовленная из муки, запущенной в кипящий котел.

— Опять тирух, — говорил Вася Лындин.

Весов не было, и булки хлеба на глазок старался один из мужиков разрезать на равные пять частей. Затем кто-нибудь отворачивался от хлеба, а хлеборез указывая на кусок, спрашивал отвернувшегося:

— Кому?

— Иванову.

— Кому?

—Тебе.

— Кому?

—Мне.

— Кому?

— Петрову. И т. д.

Случалось, что хлеб из Н-Добринской пекарни не привозили в поле. Среди мужчин слышались тревожные голоса:

— Хлеба нет, вари крутую! — требовали они от колхозного повара. Нас, пацанов, иногда заставляли уничтожать вредителей полей — сусликов. Этих серых зверьков, похожих на крыс, развелось в поле очень много, питались они зерном и таким образом опустошали поля. Мы ведрами таскали воду из луж и реки Добринка, выливали в норы. Суслики выскакивали из нор и становились нашей добычей. Сняв с них шкуру, клали в котелки и варили. С голодухи мясо сусликов казалось вкусным.

Кроличий колхоз наш распался. Свою долю зверьков я принес в хле-

 

вы Мурзовых. Надеясь на их быстрое размножение, я обещал вырастить немало вкусного кроличьего мяса. Но маленьких животных, крольчат, уничтожали кошки, а большие почему-то сами погибали. Так что длительного успеха в кролиководстве не было. У товарищей они тоже перевелись.

Пути-дорожки с лучшим другом Иваном у меня стали часто расходиться. Бригады были разные, в поле приходилось работать порознь. Затем он пытался учиться на рабфабрике города Камышина.