В пути на спецпоселение

Для милиции и НКВД я не был тем, который ухудшал криминогенную обстановку. Поэтому мне дали закончить учебный год, получить документ об образовании и только тогда решили отправить на спецпоселение в Таджикистан. Тут проглядывает какое-то сочувствие ко мне. Да иного отношения к себе я и не мог

 

вызвать. Ведь я только хотел учиться и ради этого бежал со спецпоселения. А знания использовать на службу Родине.

И вот впервые в жизни я, почти 22-летний молодой человек, оказался в тюрьме. Узнал, что это такое и для чего существует параша, тюремная баланда. Узнал обитателей этого непрестижного страшного учреждения, осуществляющие насилие над людьми во имя примата государства.

Первая ночь. Сосед всхрапывает, а мне не спится на тюремной койке. Особенность моего организма, которая не раз проявлялась, состоит в том, что на новом месте, в новой обстановке я не мог спать первую ночь. То же произошло и в тюрьме. После дневных расспросов друг друга — кто, за что и почему, ночь утихомирила бедолаг. Мой сосед по койке — рослый подросток — начитался рассказов Максима Горького, решил отправиться в странствие по стране. За бродяжничество попал сюда. Он ни о чем не печалится, крепко уснул, всхрапывая. В правом от меня углу кто-то во сне разговаривает. В остальном прослушивается только сопение.

"Только не спится мне".

О будущем много думать не приходится. Там, на спецпоселке, с твоим пожеланиями и стремлениями, какими бы они не были, считаться не будут. Конец мечтам о высшем образовании и о более эффективном служении Родине. Там нет прав, а только обязанности трудиться там, где определено властью, НКВД, комендантом. Там на практике осуществляетоя примат государства над личностью.

А как все задуманное успешно осуществлялось, хотя, конечно, с большими материальными трудностями. Но они не в счет. Сам выбрал свою судьбу, на себя и пеняй. Успешно прошел лунной ночью побег с Иваном Лемешкиным летом 1937 года. В районе. Красном Яру, получил паспорт и военный билет, обрел статус свободного человека. Поступил в гидромелиоративный техникум в городе Камышине, с премией закончил первый курс.

Летом 1938 года на каникулы приехал в город Кушву, где обосновалась мать, совершив побег вслед за мной. Мать и сестра Настя, работавшая парикмахером, помогли мне экипироваться обувью, рубашками, одеться в новенький черный шевиотовый костюм. Впервые в жизни вырядился в такой костюм. Теперь шансы на продолжение образования равны нулю. Так думал я, лежа на тюремной койке.

Через несколько дней меня с другими арестантами переправили в тюрьму Челябинска, затем Оренбурга, Ташкента-Сталинабада. Конечным пунктом этапа был поселок № 8. расположенный недалеко от реки Пяндж, определяющей границу с Афганистаном. Здесь находилась

 

главная комендатура спецпоселений. Больше всех запомнилась Оренбургская пересылка. Небольшая камера была набита арестантами, как селедками в бочке. Невыносимая жара заставила нас снять с себя все, кроме трусов. Недостаток кислорода заставлял организм учащенно дышать. Казалось, вот-вот погибнешь от воздушного голодания. Часто наведываешься в туалет, где будто бы прохладнее.

Обитатели камеры здесь были люди более солидные, в возрасте среднем и, по-видимому, из врагов народа. Немало они порассказали друг другу драматичных, порой забавных историй, которые вызывали улыбки или даже смех, о действиях работников грозной НКВД.

Один рассказ,, похожий на анекдот, с подробностями запомнился мне. Приезжает в областной центр Казахстана в город Актюбинск из Москвы представитель ЦК партии. Созывает бюро обкома. Выступает с грозной речью перед работниками, обвиняя первого секретаря в двурушничестве, во враждебных действиях против социализма. Третий секретарь, казах по национальности, поддерживает москвича и требует сурово наказать "фашистского наймита". Обвиняемый единогласно исключается из партии и за свои враждебные действия отдается под суд.

Представитель Москвы вновь выступает. Теперь он обвиняет второго секретаря обкома.

— И ты враг народа?! — возмущается третий секретарь, — а я тебя в гости приглашал. Исключить и этого фашистского наймита, — требует он.

Покончив со вторым секретарем гость снова выступает. Теперь он обвиняет третьего секретаря, казаха, в двурушничестве и прочих враждебных делах.

— О-о, зачем так, — только и мог возразить он. Так обком партии в Актюбинске был полностью обезглавлен. В арестантском вагоне, который отправлялся из Оренбурга в Ташкент, были новые друзья по несчастью. Опять знакомство друг с другом, расспросы за что и почему, и куда. Одним из спутников был тощий, высокий, сгорбленный, как коромысло, седой старик. Бороду и щеки его лица покрывала седая щетина. Это оказался Лев Панфутич Чебышев, сын великого русского математика прошлого века Панфутия Львовича Чебышева.

— Я был главным консультантом у Орджоникидзе, — рассказывал он, а я с напряженным вниманием слушал.

— Ни один завод без моего заключения не строился и не пускался. Все проходило через меня. Теперь меня ссылают в Казахстан.

— А за что? — спросил я.

 

— А кто их знает, — ответил он.

К врагам народа я относился равнодушно, как-то не одобряя и не осуждая репрессий против них. Несмотря на то, что наша семья была раскулачена, дважды ссылалась, я все же верил, что в целом делается в стране все правильно. Но факт отстранения ученого от дела и его ссылка у меня не укладывался в голове. "Как же так, — думал я, — такого ценного человека для строительства социализма репрессировали".

— Почему же так поступили с вами? — опять я обратился к Чебышеву.

— Не знаю, — ответил он.

А когда я в третий раз заговорил об этом, ученый вспылил и резко сказал:

— Вот доедешь, возьми билет до Москвы и спроси их: почему они так сделали?

После этого я, конечно, замолк. Недавно написал письмо в Академию наук Казахстана, просил сообщить о судьбе ученого, ответа не получил.

Не сохранила память чем и как кормили в пересыльных тюрьмах и в дороге. Но когда прибыл в главную спецпереселенческую комендатуру на поселок № 8, произошло следующее: работники комендатуры поручили мне шлангом полить цветочные клумбы и площадки для усиления влажности раскаленного от солнца воздуха. Мимо меня, голого, в одних трусах, проходила женщина, остановясь, покачала головой и спросила:

— Что это с тобой? Остались кожа да кости.