Счастливый билет

 

Вскоре заглохли эти разговоры. Их заменили другие: поступили сведения о расформировании всей лагерной системы в Дудинке. И исходили они уже от официальных властей.

У очень многих людей (как заключенных, так и ссыльных) воскресли надежды. У меня — тоже.

 

Только в тот год крутого перелома я уже не спешил напоминать о себе правоохранительным органам.

И обратился в последний раз не с просьбами, а с претензиями и протестом.

Снова у меня начался отсчет недель, месяцев, только в этот раз без прежних переживаний.

Прошло довольно много времени с того дня, как я обратился в самую высшую инстанцию прокурорского надзора на предмет пересмотра моего дела.

Уже давно не стало Берии, вслед за ним отправили с постов многих его сподвижников, а ответа все не было и не было. Впрочем, не только мне. Многим ссыльным, что обращались с подобными заявлениями и просьбами в различные судебные и прокурорские органы, также не поступало никаких ответов.

Иногда кое-кто извещал: «Ваше дело рассматривается». Казалось, ничего не изменилось, несмотря на то, что все руководство силовых министерств было обвинено во всех смертных грехах и заменено совсем другими людьми.

Однажды теплым августовским днем, когда солнце далеко перевалило за середину неба, как-то незаметно, будто выросла из земли, появилась в дверях почтальонша. Порывшись в сумке, протянула письмо и листок бумаги. Сказала, чтобы расписался. Я уже хотел поставить свой автограф (подпись). Молоденькая разносчица, стараясь изобразить серьезный вид (тогда всех заставляли серьезно относиться к своим обязанностям, добросовестно), предупредила: «Поразборчивей, пожалуйста».

Сказала и засмущалась (видимо, своей непривычной еще серьезности). Я повиновался. Взял после этого со стола конверт. Он был весь в штампах.

Хотел спросить: — Откуда? (Хотя уже сам прочитал обратный московский адрес).

Но девушка успела упорхнуть так же незаметно, как и пришла. Я повертел конверт в руках. Стал распечатывать. Но какой-то подспудный голос остановил: «Ну что хорошего будет, когда прочтешь ледяной отказ?! Пусть полежит, а сам ты с надеждой будешь думать, что там, внутри, находится твое освобождение».

Я положил конверт на стол. Повернул лицевой стороной вниз, чтобы не смущал.

Задумался. Мне всегда присылали отказы, ничего

 

иного не ожидал и сейчас. Но! В душу вкрадывалось тревожное сомнение: «А может, открыть? Нет! Пусть полежит».

Но искушение усиливалось и стало так велико, что пересилить его не хватило сил. Распечатал. Посмотрел на текст. Он был коротким. Начал читать, но смысл его дошел не сразу. Мысли разбежались. Почему-то взгляд упорно был прикован к верхнему штампу на левой стороне титульного листа: «Прокуратура СССР, Пушкинская, 15 «а». Москва». Медленно, все еще не до конца осознавая, вчитался:

«Одинцову Николаю Алексеевичу. На Вашу жалобу сообщаю, что ссылка в отношении Вас отменена, и от нее Вы будете освобождены по получении соответствующих документов спецкомендатурой.

Зам. начальника отдела по спецделам, Государственный советник юстиции 3 класса Сучков. Авг. 1954 год».

Прочитал еще. Но странно: долгожданное освобождение в первые минуты не принесло ощутимой радости, только сделалось как-то легко и пусто.

Так же, как у человека, после долгой и трудной дороги сбросившего тяжелый груз. Вместе с тем возникло ощущение растерянности.

А что дальше? И правда ли?..

Посмотрел еще раз на штамп. Уверовав в действительность свершившегося, непроизвольно воскликнул:

— Наконец-то!

Сделалось жарко и душно. Я положил документ в карман, вышел на улицу. В растерянности и нерешительности постоял возле завалинки. Чтобы развеяться и обрести спокойствие, я обошел вокруг дома и бездумно побрел в тундру. Мне почему-то захотелось в полном уединении прочитать еще раз скупые строчки, в которых была моя судьба.

Я медленно шел по чуть протоптанным тропкам, прижимая в кармане «счастливый билет». Наконец, подошел к небольшому озерку, возле которого часто по весенней поре в первые годы ссылки таился под кустами в надежде подстрелить (причем без всякого разрешения) перелетную утку. В ту пору их много гнездилось совсем близко от крайних домой дудинского селения. Охотников-то тогда было мало. Правда, мне за все время промысла удалось добыть 3 или 4 штуки. Добытчик был неважный.

Места здесь были очень красивыми.

Природа тундры удивительна во все времена года.

 

Но особенно прекрасна в осеннюю пору, когда ее сказочный наряд нетронутой красоты начинает блекнуть и в густоте непролазной чащи появляются первые расцветки осенней желтизны.

В золотой бахроме стоят низкорослые лиственницы, зеленеют редкие елочки, одиноко белеют хрупкие карликовые березы, по косогорам то тут, то там горят махрово-красные гроздья рябины.

Куда ни кинь взгляд, простираются во все стороны, уходя за горизонт в бескрайние дали, густые заросли кустарников, сливаются в огромный зеленый ковер, украшенный серебристыми зеркалами бесчисленных озер, по причудливым берегам которых стелется густая сочная трава, а чуть поодаль от них все пригорки усыпаны пурпурно-розовыми цветами иван-чая.

Тихо-тихо.

Разлилось повсюду невозмутимое безмолвие. И нет конца божественному величию.

А как только к закату склонится дневное светило, замрет суровая целомудренная неподступность в крадущихся тенях вечернего сумрака.

Невыразимая чарующая панорама!

Я стоял на берегу совсем недалеко от воды. Было тепло. Ветерок чуть-чуть рябил поверхность озера, волны лениво накатывались на берег, обнимая и лаская его, откатывались назад, снова и снова бесшумно набегая.

Я смотрел на игру плескавшейся воды, колыхнувшуюся от ее волнения у берегов озерную осоку и думал: «Сколько тысяч лет так повторяется из года в год. И чего только не произошло за это время?!».

А вокруг прозрачная тишина, только еле слышно шелестели листья тальника, в которых изредка порхали какие-то пичужки да невысоко пролетели стаи уток: скоро им предстоит расставание с обетованными землями; наверное, птицы тоже любят покой и уединение, иначе зачем бы они прилетали сюда за тысячи верст из теплых краев.

Мне же хотелось раствориться в бесконечном просторе и невидимо полететь за ними в поднебесные дали.

Возвращаясь обратно, встретил мою Шуру. Она шла настречу. Я не удивился этому, так как часто уходил в свободное от работы время в тундру и ей были известны места, где мы бродили с ней, собирая морошку или грибы.

 

Когда подошел совсем близко, увидел ее восторженное и радостное лицо. Совсем тихо проговорила: «Рассыльный из комендатуры приходил, сказал, чтобы ты пришел к ним. Поступило из Москвы освобождение на тебя».

По щеке у нее скатилась слезинка. У меня к горлу подступил комок. Хотелось (очень) заплакать. Ведь радоваться и плакать от счастья людям приходится редко.

Но не получилось. За тринадцать (13!) с лишним лет я разучился плакать.

Была среда, 25 августа 1954 года. В тот день я перешагнул последние ступени подневольной жизни.