В немецкой тюрьме

 

В августе 43-го немцы отступали под напором Красной Армии. По терминологии того времени пришел черед русских совершать «дранг на вестен» (Drang nach Westen). С территорий, которые пока еще находились под оккупацией, немцы эшелон за эшелоном отправляли в Германию остарбайтеров (восточных рабочих).

Надо сказать, что в первый год оккупации находились такие, кто добровольно поехал на работу в Германию. При отступлении наших войск были взорваны все промышленные комплексы, электростанции, водокачки, продовольственные склады, многоэтажные дома. Население обрекли на голод и холод. В Германии, которая была еще страной победителей, жизнь была сытнее и благополучнее. Остарбайтеров отправляли в чистых, удобных поездах. Их провожали с цветами и музыкой. Так было в самом начале. Потом добровольцы исчезли, мобилизация стала проходить принудительно. В 1943 г. фронт стремительно приближался, ждали наших. Чтобы избежать отправки, прятались, скрывались, калечили себя, симулировали заболевания и т. д.

Однажды по дороге на работу в арбайтсампт (на биржу труда) я увидела на центральной площади большую кричащую толпу. Это была молодежь из окрестных сел, которую согнали сюда для отправки в Германию. На площади формировались колонны, которые под конвоем направлялись на железнодорожную станцию для погрузки в эшелоны.

Самым разумным было бы обойти площадь стороной - от массовых акций следовало держаться подальше. Но я не отличалась

 

большой осторожностью и врезалась в кричащую толпу. Не успела я сделать и нескольких шагов, как меня остановила следующая сцена. На двухколесной повозке лежала бледная, худенькая девушка, возле нее причитала пожилая женщина: «Ой, лышенько! Ой, бидна моя донечко! Та вона ж зовсим хвора!» А разъяренный немец бил хлыстом по земле и казалось вот-вот начнет хлестать девушку и ее мать. Я стала объяснять немцу, что девушка больна, ее нужно отпустить. Старалась говорить спокойно, но мое заступничество еще больше разъярило немца, и он начал выкрикивать обидные слова относительно всех русских (русские свиньи, живут в грязи, работать не хотят, притворяются больными и т. п.) Тогда и я высказала свое мнение о немцах, которые считают себя высшей расой, а ведут себя как варвары, совершают одно зверство за другим и как им не стыдно так себя вести!

Немец замолчал, обернулся как бы ища кого-то. Неподалеку оказался украинский полицай. Он подозвал его и приказал отвести меня в гестапо «за агитацию и пропаганду против немецких властей». Когда мы шли малолюдными улочками, у меня вдруг вспыхнула надежда на спасение - я решила уговорить моего конвоира отпустить меня, начала объяснять ему, что выступила «за честь нашего народа», что ему мой порыв должен быть понятен, он ведь тоже довоенный школьник, и мы, может быть, посещали одну и ту же школу, и все в таком духе. Немец в суете даже не осведомился о моей фамилии, да и полицая видел, наверное, впервые, поэтому надежда вырваться на свободу казалась мне вполне реальной. Все зависело от доброй воли моего конвоира. У него было добродушное лицо и мне верилось, что мои слова затронули его душу. Но... он выругался матом, ускорил шаг и быстро доставил меня в полицию.

При оформлении бумаг дежурный полицай с нескрываемым удовольствием сказал:

- Ну, девка, долго возиться с тобой не будем, дня через два пустим в расход!

- То есть как в расход? За что?

- За агитацию против немецких властей! Речь на площади держала? Вот за это и пустим в расход!

Я угрюмо замолчала. Было ясно, что ему хотелось поиздеваться надо мной. Он несколько раз со смехом повторял:

- А ты что не знала, что делают в гестапо?

 

Всем в городе было известно, что делают в гестапо. Недавно повесили шесть человек из комсомольского подполья за диверсию на железной дороге. Красноармейск имел большое стратегическое значение как железнодорожный узел, через который шли поезда с запада на восток и с юга на север. Диверсии на железной дороге приносили немцам много неприятностей. Расправлялись с диверсантами они очень жестоко.

Меня отвели в крошечную камеру без окна, с цементным полом. Потом я узнала, что это называется карцером. Как же можно жить в такой клетке? Ни сесть, ни лечь... Что же ждет меня?.. Да, я очень хорошо знала, что делают в гестапо. Среди недавно повешенных участников комсомольского подполья была знакомая мне девушка. Звали ее Искра (родители-коммунисты дали ей такое имя в честь ленинской газеты «Искра»). С Искрой я познакомилась зимой 42-го года на курсах немецкого языка для переводчиков. Она сразу обращала на себя внимание - была самой красивой и лучше всех нас говорила по-немецки. И вот ее, такую красивую, девятнадцатилетнюю, повесили. Может быть она сидела в этой камере? Я представила себе ее лицо: пышная копна темных волос, большие карие глаза, очень яркие губы. Губы, как вишни... И еще в этой гестаповской тюрьме вспомнила я своего одноклассника Борю Орлова. Его тоже повесили немцы, только в Юзовке (так при немцах называли г.Сталино, ныне - Донецк). А когда мы учились в школе, нас постигло одинаковое несчастье - арестовали наших родителей. Его отец, начальник шахты, попал в тюрьму при «чистке» инженерно-технической интеллигенции. Его расстреляли энкаведисты за «диверсионную деятельность» на шахте. Потом принялись за учителей. В сентябре 1937-го арестовали моего отца и расстреляли как врага народа. И вот мы, дети врагов народа, попали в немецкие тюрьмы. Борю повесили. Что же день грядущий готовит мне? Время очень опасное - приближается линия фронта...

Звякнули ключи, скрипнула открывающаяся дверь:

- Собирайся с вещами!

Вещей у меня не было, я в ту же минуту выскочила в коридор из душной клетки. Лицо полицая показалось мне не столь отвратительным как у того, кто вчера издевался надо мной:

- Куда вы меня ведете? - решилась спросить я.

- Велено перевести тебя в гестапо.

 

Сердце мое дрогнуло. Я знала, что гестапо занимается только «особо важными преступниками» и решила, что гестаповцам стали известны мои прежние дела: незаконное снабжение аусвайсами (удостоверениями) скрывающихся бойцов Красной Армии, хранение в нашем доме личного оружия и партбилетов оказавшихся в госпитале командиров, и многое другое, за что немцы расстреливали или вешали. Каково же было мое изумление, когда во время допросов речь пошла только о «моем выступлении против немецкой власти» на площади. Следователь просил подробно рассказать об этом случае и ни о чем другом не спрашивал. Обращался со мной корректно: «фройляйн», а не «девка» как в полиции, и воздух не содрогался от мата. Это меня несколько успокоило, но, идя на очередной допрос, я не могла избавиться от мысли, что в этот раз раздадутся слова: «А теперь расскажите, чем вы занимались на бирже труда? На чьи фамилии заполняли удостоверения личности? Нам все известно!» Наверное, каждый, кто попадал в гестапо, внутренне готовился к смерти. Я не составляла исключения. Но колесо фортуны повернуло в другую сторону, и меня освободили! Я оказалась на воле! У ворот тюрьмы увидела мамочку и как во сне бросилась к ней. По дороге домой она, волнуясь от недавнего страха за мою жизнь, рассказала о событиях, которые способствовали моему освобождению.

А произошло вот что. Очевидцем моего выступления на площади оказалась одна наша соседка, пожилая женщина, которую все называли по отчеству - Мартыновна. Она проследила, куда меня повели, и побежала к нам домой, чтобы обо всем рассказать моей маме. Сбежались другие соседки, начались причитания. У мамы и так сердце разрывалось от горя, а тут еще эти причитания! Но Мартыновна в этот тяжелый момент дала дельный совет, за который мама и ухватилась. Несколько слов о Мартыновне. Она недавно (по отношению к описываемым событиям) потеряла дочь. Нет, она погибла не в гестапо, а «от своих». Во время очередного воздушного налета в ее дом попала бомба. Мартыновна даже не смогла собрать останки своей дочери. Только отдельные окровавленные куски удалось снять с деревьев. Самое ужасное в этих бомбежках было то, что бомбили ведь не немцы, а наши летчики. Муж дочери служил в авиации. Мартыновна в отчаянии повторяла: «Це вин убыв свою жинку!» Приходя к нам поделиться своим горем, она часто говорила, что про-

 

сит у Бога одного - скорейшей смерти, только «щоб мои кишки не бовталыся на деревах»...

У Мартыновны жила на постое «немкеня» (так местные жители называли немок). Нужно сказать, что на второй год войны из Германии начали приезжать женщины для службы в различных немецких организациях - комендатурах, биржах труда, гестапо и т. д. Оккупированная территория разрасталась, немецкие заведения множились, мужчин не хватало, они требовались на фронте. Так на многих должностях появились женщины. Проживающая у Мартыновны «немкеня» работала в канцелярии гестапо. Мартыновна и посоветовала моей маме попросить ее спасти меня, вызволить из гестапо. Благо мама говорила по-немецки (преподавала немецкий язык в школе) и для объяснений не нужен был переводчик. Трудно было надеяться на успех, но что оставалось делать?

«Немкеня» внимательно выслушала рассказ о моем выступлении на площади, отнеслась к маме очень доброжелательно и обещала поговорить со своим знакомым следователем гестапо. Но при этом предупредила, что, если за мной числятся еще какие-нибудь дела, более важные, чем мое выступление, то вряд ли что-то удастся сделать. Вот почему меня срочно перевели в гестапо, вот почему следователь «не копал» и обращался со мною корректно... Подействовала просьба «немкени». Следователь проявил милосердие и спас меня от страшной смерти. Через несколько дней начались бои за город, и немцы, отступая, подожгли тюрьму. Все узники сгорели заживо...