В «родных» застенках

 

Во время войны мы жили мечтой: «Вот окончится война, тогда...». У жителей оккупированных земель была еще одна дополнительная мечта: «Вот окончится оккупация, тогда...». В августе 1943 г. мы почувствовали, что эта мечта значительно приблизилась - начались ожесточенные бои за Донбасс. Наступательную операцию осуществляли войска Юго-Западного и Южного фронтов под командованием генералов армии Р.Я.Малиновского и Ф.И.Толбухина. Оборонялись, отступая, 20 дивизий группы армий «Юг» под командованием генерал-фельдмаршала Э.Манштейна. Такие точные данные стали нам известны потом из прессы. А тогда мы просто

 

знали, что наши успешно наступают, что немцы «драпают нах вестен», а мы... мы очутились в огненном кольце - сверху бомбы, со всех сторон - артиллерия и «катюши», и город наш вот-вот сравняется с землей!

Несмотря на все прифронтовые ужасы, мечта «вот окончится оккупация, тогда...» стала действительностью. Мы встретили эту мечту особенно трепетно, ведь наш город четыре раза переходил из рук в руки: при отступлении наших в 1941 году, во время прорыва Красной Армии и при его ликвидации в феврале и наконец теперь, в сентябре 1943 года, при окончательном освобождении Донбасса. Кончилась оккупация, ну и что же дальше? Дальше должно наступить «светлое будущее», что так настоятельно обещали листовки, которые разбрасывали советские самолеты над несчастной оккупированной территорией.

Для меня лично «светлое будущее» означало университет. После окончания 10-го класса я послала свой аттестат отличника в ЛГУ, но началась война, университет готовился к эвакуации, и абитуриенты получили свои документы назад. Из-за оккупации мне пришлось пропустить два учебных года, что воспринималось мной как ужасная трагедия. Теперь путь в университет открыт - так мне казалось. Однако освободить нас освободили, но свободы передвижения мы не получили. Для выезда из мест, которые находились «под немцами», требовалось специальное разрешение. Освободители с первых же дней дали почувствовать свое недоверие к населению, которое имело несчастье оказаться в оккупации. Зазвучали страшные слова: предатели, изменники Родины, пособники оккупантов, фашистские прихвостни, фашистские гады и т. п. Начались массовые аресты. Мне бы призадуматься и поразмыслить над реальным положением дел. Но мною владело неудержимое стремление: в университет! В университет! Я не чувствовала за собой никакой вины, наоборот, я спасала людей, рискуя своей жизнью. Чего же мне бояться?

Мне и в страшном сне не могло присниться, что меня могут арестовать. Напротив, я была уверена, что моя деятельность в оккупации будет оценена совсем по-другому.

Гвардии майор медслужбы А.Н.Ульянов составил на меня боевую характеристику, в которой отражалось мое участие в спасении раненых. Правда, эта характеристика была написана в марте и не затрагивала событий, связанных со снабжением документа-

 

ми скрывавшихся от немцев бойцов и командиров. Эти события произошли позже. Но, тем не менее, в характеристике было достаточно информации, чтобы понять «кто есть кто». Привожу с сокращениями текст этой характеристики:

 

Н.К.О. Боевая характеристика на Иванову Елену. Отдельная лыжная бригада 20.03.43.

Тов Иванова Е., 1923 г. рождения, русская, имеет среднее образование, отличница, член ВЛКСМ. За время пребывания частей Красной Армии в г. Красноармейске работала медсестрой в полевом госпитале добросовестно, с любовью с 11.02 по 18.02.43г.

В период отступления частей Красной Армии 18.02.43 в городе осталось пять госпиталей, из них четыре были уничтожены, а госпиталь при ж. д. поликлинике с тяжело ранеными бойцами и командирами гвардии Красной Армии благодаря героизму и настойчивости медсестры и переводчицы Ивановой был не тронут эсесовскими частями. Поэтому были спасены жизни 76 (семьдесят шесть) бойцов и командиров. Тов. Иванова сама лично спасла двух командиров-орденоносцев (ст. лейтенант Воронов, ст.сержант Васильев Н.И.) и до сих пор подвергается гонению со стороны жандармерии. /.../

Страна, Советская власть, Красная Армия не должны никогда забыть о тов. Ивановой, так как она сыграла большую роль в спасении гвардейцев бойцов и командиров (76 человек) 31-ой гвардейской бригады, 8 танковой бригады, 11 и 14 танковых бригад, 7 отдельной лыжной бригады и др.

Об этом подвиге знает весь г. Красноармейск.

Начальник Сан.службы госпиталей и частей Красной Армии г.Красноармейска группы генерала Попова гвардии майор мед.службы А.Ульянов.

 

Но эта характеристика не сыграла роли охранной грамоты, когда я пошла в соответствующие органы за разрешением на выезд. Переступив порог, я почувствовала, что каждый, кто сюда войдет, должен оставить надежду выйти. «Оставь надежду всяк, сюда входящий...».

 

- Почему вы остались на оккупированной территории? Ждали немцев? Почему сотрудничали с оккупантами?

Мои попытки объяснить, что я пошла работать на биржу труда для спасения бойцов и командиров, которые скрывались среди населения после февральского прорыва, и которых я действительно спасла... - все это осталось без внимания.

- Отведите ее на мельницу, - прозвучал приказ.

«На мельницу? Что это значит? Наверное, в камеру пыток!» - такие мысли мелькали в моей голове. Но меня отвели именно на городскую мельницу (большое здание мукомольного комбината), обширные подвалы которой были битком набиты арестованными. Город лежал в руинах, тюрьма сгорела при отступлении немцев, вот и оказались мельничные подвалы подходящим местом для содержания «фашистских гадов».

Если описать наш подвальный быт, то ни одна деталь не будет соответствовать стереотипным представлениям о тюрьме. Маленькое окошечко с «намордником»? Не было у нас никаких окошечек, в наше подземелье не проникал дневной свет. Яркая электрическая лампочка, которая не давала спать? Электростанцию еще не успели восстановить, так что в городе вообще и в наших подвалах, в частности, электричества не было. Приходилось довольствоваться коптилками и полумраком. Знаменитая «параша»? И этого тюремного благоустройства нас лишили - выводили два раза «до витру» (как говорят на Украине), а если кому-то становилось невтерпеж, то прямо так, на полу... Трехразовое питание и кипяток? Ничего подобного! Снабжение продовольствием еще не было налажено, водокачка взорвана, все население голодает, можно ли в таких условиях регулярно кормить и поить «фашистских гадов»? О том, чтобы умыться или помыться, не могло быть и речи - трудности с водой и отсутствие умывальников делали эту проблему неразрешимой. Прогулки? Тюремного двора ведь не было... Вот и копошились мы в темноте и сырости, грязные, голодные, мучимые жаждой, находясь в условиях, пригодных для жизни разве что подземных гадов.

Но было нечто, что объединяло наш подвал с понятием «тюрьма» в бытовом отношении: арестанты были набиты как сельди в бочке. А новые пополнения все поступали и поступали. Каждую ночь зачитывались списки «на выход». Никто из них не возвращался. Поползли слухи: выводят на расстрел...

 

Имели мы и одно преимущество. Оно состояло вот в чем. В тюрьмах заключенные разных камер не встречаются друг с другом. Если одного ведут по коридору, а другой попадается навстречу, то его ставят лицом к стенке или отправляют в бокс. На мельнице отсутствовала коридорная система, и в общей неразберихе и суматохе узники иногда сталкивались друг с другом. Особенно большой эффект производили встречи мужчин и женщин. Были случаи, когда муж встречал жену, брат- сестру, жених- невесту. Завязывались знакомства, появлялись симпатии. Переброситься словами удавалось редко, обо всем говорили взгляды. Вот и я заметила, что на меня кто-то внимательно смотрит. Вначале я возмутилась - здесь, в страшном тюремном подвале эти пылающие взоры... Что за бред! Но потом я поняла, нет, это не бред, это защита от страшной действительности. Нас унизили, у нас отняли свободу, но никто не властен над нашими душами, никто не в силах запретить любовь! Когда вокруг тьма, свет может исходить лишь от нас самих.

Да, тьма и грязь вокруг были отменными, в этом отношении наш подвал мог бы соревноваться со средневековыми местами заточения.

Нас быстро одолели вши, чесотка и различные кожные болезни. Я как-то расчесала ногу, вокруг расчеса появилась краснота. На следующий день чувство жжения не давало покоя, начал бить озноб, повысилась температура. Среди нас оказалось несколько медиков. Все они пришли к единому мнению - я заболела рожей. Из мужского отсека мне передали стрептоцид и кружку воды.

- Это тебе от мальчика, ну, который смотрит на тебя светящимися глазами, - сказала соседка.

Кружка воды очень помогла мне ночью, когда я сгорала от высокой температуры.

Утром вызвали тюремного врача. Он подтвердил -да, это рожа, инфекция переносится контактным путем, меня необходимо изолировать, чтобы не допустить массового заражения. Но куда меня отправить? Тюремной больницы, как и самой тюрьмы, еще не существовало. С большим трудом удалось добиться, чтобы меня выпустили из подвала под подписку с поручительством за меня моей мамы. Она ручалась, что я не совершу побег и буду полностью изолирована от контактов с внешним миром. Под домашним арестом я должна была находиться до полного выздоровления.

 

Так я оказалась дома. И со мной была кружка из тюремного подвала.

Нарушая хронологию, расскажу об этой зеленой эмалированной кружке. Она прошла со мной все тюрьмы, этапы, пересылки и лагеря. Я с ней освободилась в 1953 году и отбывала ссылку. После снятия судимости в 1956 году я приехала в родной Киев. Гостила у двоюродной сестры Нины, дочери моего дяди Витольда Корибута-Дашкевича. Нина жила на Соломенке в старом кирпичном доме. Я любила утопающие в буйной зелени старые киевские дома. Они напоминали мне мое киевское детство. Кружка тоже приехала в Киев. Нина с удивлением взглянула на неказистую кружку с оббившейся эмалью. Она, видимо, решила, что я по бедности не могу купить более приличную кружку. Однажды вечером, собираясь чистить зубы, я не нашла свою кружку на обычном месте. Там красовалась новенькая белая кружка с яркими цветочками - подарок Нины. Я бросилась искать мою старую кружку, с которой были связаны и страшные, и светлые воспоминания (светлый луч во тьме тюремного подвала). Но Нина выбросила кружку, она ведь не знала...

Вернемся в 1943 год. Итак, я оказалась под домашним арестом. Недели через две я излечилась от рожистого воспаления, но еще долго не могла оправиться от подвального шока. Меня потрясли не только ужасы подземелья, но сам факт массовых репрессий. Первым действием «освободителей» стали не попытки облегчить жизнь многострадального населения, перенесшего оккупацию и прифронтовые бои, а стремление наказать и расправиться со своим же народом! И как охотно, с какой жестокостью принялись за эту расправу! Не было тюрьмы, так набили подвалы. Еще не начали следствие, но уже поставили клеймо предателя! В каждом жителе оккупированной территории видели изменника Родины...

Приближался декабрь, обо мне как будто бы забыли. Мною опять овладело желание вырваться из Красноармеиска и поехать учиться. Я начала уверять себя, что «органы», вероятно, разобрались в моей невиновности, поэтому и не приходят за мной. Не могу же я допустить, чтобы еще один учебный год прошел мимо меня и т. д. От непреодолимого желания учиться на меня нашло затмение. Ведь знала же я, чем окончился мой первый визит «туда», но опять, по доброй воле, повторила этот путь. Взяла с собой «Боевую характеристику», выданную мне гвардии майором медслужбы Ульяновым. По собственной воле отправилась в пасть удава...