Пересылка на Предшахтной: мы стали каторжанами

 

Наш этап, сформированный в окончательном виде в Котласе, прибыл на Воркуту в июле 1944 г. Ехали мы в скотских вагонах, останавливаясь возле каждого столба. Железнодорожная ветка на Воркуту тогда только осваивалась. Движение началось в декабре 1941 г. Строили ударными темпами - Воркута должна была обеспечить углем европейскую часть СССР вместо оккупированного немцами Донбасса. Нам рассказали бывалые зэки, что дорога построена на костях заключенных.

Выгрузили нас на воркутинской пересылке «Предшахтная». Вышки, забор с колючей проволокой, черные деревянные бараки с нарами, клопами и крысами... и таким будет мой «дом» на отведенные судом 15 лет? Разве возможно прожить здесь хотя бы год?

На пересылке нас продержали 3 дня. Прежде всего - санобработка. Опять, как и в тюрьме, голых женщин выстраивали в ряд и прогоняли мимо мужиков-парикмахеров, которые на большой скорости соскребали волосяной покров с «интимных» мест. На сей раз мы лишились волос даже на голове. За считанные минуты превратились в жалких гологоловых каторжников. Трудно сказать, почему нас остригли. Либо таков «каторжанский этикет», либо причиной явилась завшивленность. В тюрьмах и пересылках нас атаковали вши всех видов и оттенков, вши платяные и вши головные, вши нас съедали. Мы постоянно чесались, как мартышки. Головные вши, которых мы выращивали от рождения на собственной голове (выращивали из гнид), окрашивались под цвет волос хозяйки. Когда я вычесывала вши густым гребешком, предусмотрительно переданным мне мамой, я сразу же опознавала - вот эти светленькие маленькие, это мои собственные, недавно родившиеся. А черные большущие - пришлые, приползли из чьих-то темных волос. Не только к тюрьме и суме привыкаешь, но и ко вшам тоже. Мы уже не удивлялись их разнообразию - результату потрясающей изобретательности природы: в бровях поселялись вши-карлики. Несмотря на свои крошечные размеры, они окрашивались под цвет волос. В нижней части тела располагалось жизненное пространство вшей-«черепашек».

После санобработки начался медосмотр. Определялась «трудовая категория» новоприбывших: ТФТ - тяжелый физический труд, СФТ - средний, ЛФТ - легкий. Все каторжане должны были

 

заниматься только физическим трудом. Работа по специальности запрещалась. Молодые, а таких было большинство, получили ТФТ. Они направлялись на подземные работы в шахтах. Пожилые женщины получили СФТ. Они имели шанс работать на поверхности, например, на породоотборке. ЛФТ никто не получил, хотя в этапе родились истощенные и больные. «Вы новенькие, у вас еще есть силы. Поработаете в шахте, тогда, может быть, и дадим кое-кому другую «категорию», - слышали мы в ответ на наше удивление, что всех загоняют в шахту. С первых же шагов по воркутинской земле нам вбивали в голову, что каторжане, как самые злостные преступники, изменники Родины, фашистские гады, должны направляться на самые тяжелые и опасные работы. И пусть они все там передохнут, ибо нет им прощения за измену Родине.

На Предшахтной нас переодели в лагерную форму, а личные вещи приказали сдать в каптерку. Летней формы в наличии не оказалось, выдали нам зимнюю одежду (в июле!): ватные стеганые штаны, мужское нижнее белье, телогрейку, бушлат, шапку-ушанку и чуни. Все это «сорокового срока», грязное, потрепанное, в дырах. Сделать хотя бы косметический ремонт мы не могли - каторжанам запрещалось иметь режущие и колющие предметы, в том числе и иголки. Нам выдали их на несколько минут, чтобы пришить номера. Вот тут-то мы и узнали, что впредь нас станут различать не по фамилиям, а по номерам! Мы собственноручно должны были себя заклеймить: на одежде вырезать прямоугольную дырку и нашить на это место белую прямоугольную тряпицу с нарисованным на ней номером. Он состоял из буквы и трехзначного числа. Наш этап нумеровался на букву «Е». Поскольку буквы шли в алфавитном порядке, то это означало, что до нас прибыло на Воркуту 5 тысяч каторжан. Мой каторжанский номер «Е-105». Я была пять тысяч сто пятым каторжанином на воркутинской каторге по нумерации 1944 года. «Коллеги» прозвали меня «Елена сто пятая».

Теперь в литературе царит большая путаница в отношении каторги. Пишут о «Соловецкой каторге» или о сроке 3 года каторги и т. д. Много неясности внесло учреждение в 1948 г. особых (строго режимных) лагерей для политзэков, когда всем повесили номера и заперли бараки (ввели тюремный режим). До этого это делали только с каторжанами. В воспоминаниях политзэков, прошедших такие лагеря, можно встретить утверждение, что они находились на каторге.

 

Привожу о каторге официальные справки. Каторжные работы на срок от 15 до 20 лет были введены Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и их пособников». Каторга была мерой чрезвычайно строгого наказания для особо опасных политических преступников, т.е. осужденных по 58-й статье УК РСФСР или по ее аналогам в уголовных кодексах союзных республик. Меня, например, осудили на 15 лет каторжных работ по ст. 54-1 а УК УССР (украинский аналог 58-й статьи УК РСФСР).

Каторжные отделения были организованы в Норильском, Северо-Восточном и Воркутинском лагерях, причем воркутинское было самым большим. В каторжных отделениях был установлен специальный режим: особо строгая изоляция, удлиненный рабочий день, использование каторжан на тяжелых работах в угольных шахтах. Для превращения Воркуты в «Заполярную кочегарку» - столицу Большеземельской тундры, рабочая подневольная сила была обеспечена!

До войны о Воркуте мало кто слышал. Ее роль возросла во время войны. Донбасс и Подмосковный бассейн были полностью разгромлены при отступлении наших войск, часть шахтного оборудования успели вывести. Остальное уничтожили, чтобы не досталось врагу. Шахты взрывали и затапливали. Все было настолько основательно разрушено, что после освобождения Донбасса от немецкой оккупации на его восстановление нужно было потратить много сил. Роль «угольной житницы» должна была исполнять Воркута. Вольнонаемные в тех условиях не могли бы работать. Вся тяжесть добычи угля в заполярных шахтах выпала на долю каторжан.

Через два дня после прибытия на пересылку я заболела. Появился озноб, сильно болела голова, повысилась температура. На левой ноге появилась яркая краснота, чувствовалось жжение. Вызвали врача. Пришла молодая тоненькая женщина с пышными темными волосами. Измерила температуру - 38 С. Принялась тщательно изучать мою распухшую красную ногу. При надавливании пальцем краснота не исчезала.

- Диагноз ясен - это эриматозная рожа с острым воспалительным процессом на левой ноге. Краснота разлилась по коже с чет-

 

ким рисунком. Так называемая «географическая карта». Очень характерны «языки пламени». Болезнь инфекционная, требуется немедленная госпитализация, постельный режим, интенсивное печение. (Рожа у меня рецидивировала. Первый раз я заболела осенью 1943-го года, когда меня арестовали в Красноармейске).

Она вызвала медсестру, чтобы сделать мне перевязку и начала оформлять бумаги для моей госпитализации. Мы познакомились. Айя Абрамовна недавно попала в лагерь из действующей армии, где была военврачом с начала войны. За кратковременное нахождение в плену получила «десятку». У медсестры Любы Сапоговой аресту предшествовала романтическая история. Она всю жизнь прожила в Архангельске. Во время войны в их городе появилось много военных из войск союзников. Начались романы с местными девушками. Как будто бы это не запрещалось - союзники все-таки! Через какое-то время начались аресты. Любу тоже постигла эта участь. За шпионаж в пользу Англии получила «десятку». Люба была настоящей северной красавицей с голубыми глазами, золотистыми волосами, нежным овалом лица. Глядя на каторжан, они возблагодарили судьбу за свои десять лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Оказывается, их могла постичь и более тяжелая участь! Мне же это кратковременное знакомство с местными медиками запомнилось потому, что я осознала всю разницу нашего лагерного положения уже по одному нашему внешнему виду. Я без волос и в мужской одежде сорокового срока. А они в своих домашних платьях, воротнички которых выглядывали из-под халатов, в туфельках, и, самое главное, их головы украшали чудесные пышные волосы! Они выглядели женственными, красивыми, очаровательными. Мы же не могли узнать друг друга из-за страшного каторжанского обрамления.

Пока я собиралась отправиться в стационар, пришел приказ готовить каторжанок на этап. Меня тоже вызвали на отправку. Айя Абрамовна пыталась отстоять меня, доказывая начальнику режима, что я не в состоянии осилить пеший этап, что болезнь развивается бурно, что меня как инфекционную больную необходимо немедленно госпитализировать.

- Ничего не могу поделать, каторжан приказано изолировать от зэков, ее нельзя положить в ваш стационар.

- Поймите, если мы не начнем ее лечить сейчас же, у нее может развиться гангренозная форма рожи, ей придется ампутировать ногу!

 

- Ничего не могу поделать.

- Она не в силах передвигаться, организуйте хотя бы транспорт.

- Для каторжан транспорт не предусмотрен.

- Но она ведь задержит весь этап!

- Этап прибудет вовремя.

(Здесь он должен бы добавить: «Если она начнет отставать, конвой ее пристрелит». Но это было ясно без слов даже нам, новичкам).

Айя Абрамовна не смогла меня отстоять, но я навсегда сохранила чувство благодарности к ней за ее горячее участие в моей судьбе. В тот страшный час, когда мы стали каторжанами и очутились на самых нижних кругах лагерного ада, такая моральная поддержка была очень нужна.

Во время формирования нашей колонны было очень важно, на каком месте я окажусь. Если бы я попала в последний ряд или оказалась крайняя в ряду, это могло бы быть для меня роковым. Малейшее нарушение хода колонны - конвой стрелял без предупреждения. Мне на выручку пришла незнакомая до этого женщина, оказавшаяся моей соэтапницей. Она была намного старше меня и, видимо, сообразила, как важно меня поставить в середину колонны. И она это сделала. В пятерке она стала рядом со мной. Взяла мой узелок. Он много не весил, нашу домашнюю одежду забрали в каптерку. Но для меня и он казался тяжким грузом.

Куда нас гонят? Долог ли путь? Дойду ли я? Нога невыносимо болит. Тяжелая, большая, будто бы не моя. Это нога слона... (При рожистом воспалении ноги развивается «слоновость». Это один из симптомов рожи). Я с трудом передвигаю ногу слона, тащу ее за собой. А на плечи мои словно свалился непомерный груз - меня придавило отчаяние, безысходность и унижение. Но нужно идти, нужно тащить ногу слона, нужно нести на своих плечах обломки разбитой вдребезги жизни...

Когда я была маленькой, мой папа говорил: «Если тебя что-то огорчило и ты собираешься заплакать, постарайся отвлечься, ну, начинай что-нибудь внимательно рассматривать или читай стихи, но только не плачь». И я никогда не была плаксой. Вот и сейчас мне нужно отвлечься. Буду рассматривать тундру...

Начало июля, а тундра еще не покрылась зеленью. Черная голая равнина. Бурый мох покрывает кочки болот. День дождливый, иногда срывается снег, ветер злой, хлещущий. И это - лето? Вокруг болота, болота...

 

Там, где чернеет тундра

В завесах мутных дождя,

Там, где дышать мне трудно,

Там, где желать нельзя...

Там, где и дали и выси

Скрыты туманною мглой,

Там, где тяжелые мысли

Низко ползут над землей

Там, где дороги уходят

В черные топи болот...

Это моя первая дорога по воркутинской тундре. Она уводит в черные топи болот... Лай собаки, кричит конвой. Это начало моего каторжного ПУТИ...

Идем мы в ночь. Ряды редеют

Под крик конвоя, лай собак.

И смерть тому, кто лишь посмеет

Вправо-влево сделать шаг...

Нас пригнали к воротам зоны шахты № 9. Дойти до зоны - еще е значит войти в нее. Приходилось долго ждать, пока всех несколько раз пересчитают, потом вызовут по формулярам. Фамилии при этом не называют - только номер. Каторжанский номер. А я уже не могла ждать, подойдя к зоне, я свалилась.

Голова моя раскалывалась на части, лицо пылало, долго сдерживаемая тошнота сменилась неудержимой рвотой. Как сквозь туман помню, что возле меня суетились люди в белых халатах. Прямо с вахты меня отправили в лагерную больницу - в стационар. Во время осмотра до меня доносилось: «Температура выше сорока. Языки пламени поднялись выше колена. А здесь, внизу, нога почернела. Рожа перешла в гангренозную. Нужно ампутировать»... Я хотя и плохо соображала, но когда услышала «нужно ампутировать», то в отчаянии начала кричать: «Не нужно ампутировать, нужно лечить, у меня уже было так, и вылечили, это рецидив, не нужно ампутировать, нужно лечить!»

Пришла я в себя через несколько дней. Схватилась за ногу - слава Богу, нога на месте! Меня, как инфекционную, недели две держали в боксе. Дежурным врачом была Аня Сегеда. «Цела твоя

 

нога! Ты так вопила, что пришлось из-под земли доставать для тебя лекарства. Спасибо вольняшки выручили!»

Аня Сегеда - первый человек, с которым я познакомилась в зоне. Она постепенно вводила меня в курс «каторжанского дела», была первой моей учительницей и советчицей. Аня прибыла предыдущим этапом. До войны она училась в мединституте, успела закончить четвертый курс. Во время оккупации жила у родных в Полтаве, стала женой немецкого офицера, за что и получила пятнадцать лет каторжных работ. Судили ее, конечно, не как «жену», а как немецкую шпионку. Меня поразил ее неунывающий вид и очень бойкое поведение.

- Аня, нам на пересылке сказали, что каторжане не имеют право работать по специальности, а только под землей в шахтах, правда ли это?

- Да, правда. Но начальник санчасти добился разрешения не скольким врачам работать в стационаре. Очень много больных, врачей-зэков не хватает. А с медсестрами поступают так: попадет кто-нибудь из них в стационар больной, а после выздоровления Буждан их некоторое время придерживает, и они работают медсестрами, а числятся больными. Вот ты поправишься, и тебя можно будет какое-то время оставить здесь работать, ты же по формуляру медсестра. Если, конечно, ты понравишься Буждану, - сказала, смеясь, Аня.

- А кто такой Буждан? Странная фамилия...

- Буждан - начальник санчасти. Он еврей, поэтому и фамилия странная.

- Он что, тоже каторжанин?

- Ну что ты! Он заключенный. Попал в заключение в 1937-м. Срок его скоро окончится...

Когда я поправилась, Аня мне сказала:

- Буждан оставил тебя работать медсестрой. У тебя будут ночные дежурства.