В стационаре шахты № 9

 

Что собою представлял стационар в каторжанском лагере образца 44-го года? Обычный барак, сплошные нары, до нельзя набитые больными. Больных много, места мало! В бараке выделено

 

место для небольшой женской палаты. Дело в том, что в мужском лагере при шахте № 9 находится один женский барак. Бараки день и ночь под запором. Каторжане в гости друг к другу не ходят. Летом 1944 г. каторжане могли бы отпраздновать своеобразный юбилей - годовщину введения каторги в Советском Союзе. Для работы под землей на Воркуту гнали в основном мужские этапы. Но попадались и женщины. Вот и я попалась! Пока нас было немного, мы помещались в мужской зоне. Но через два года нас перевели в специальную женскую зону при ОЛПе № 2.

Итак, я начала работать в стационаре. Страшная это была работа - ночью обычно умирало по нескольку человек. На ночном дежурстве я одна. Никого из медиков больше нет. Одна с глазу на глаз с умирающими. Помочь ничем не могу. Больные в основном умирали от дистрофии. В полевом госпитале в 1943 г. мне пришлось видеть много смертей. Это тоже было страшно... Но на фронте погибали в боях за Родину. А здесь уходили на тот свет от голода и нечеловеческих условий. Люди могли бы жить, если бы их нормально кормили и не содержали в каторжных условиях! Смотреть в глаза скелетов, обтянутых темной кожей, было мучительно. Я чувствовала себя как-то неловко за свою молодость и человеческий вид. Пока еще - человеческий вид...

Утром при сдачи ночного дежурства я обычно сталкивалась с Аней. Однажды я заметила, что она надевает халат на домашнее платье. Я с удивлением уставилась на красивое черное платье с открытым декольте как на что-то потустороннее.

- Очнись от оцепенения! - засмеялась Аня. - Буждан написал в каптерку просьбу и нам, врачам, выдали по одному платью из наших домашних вещей. Может быть и медсестрам удастся получить разрешение под халатами носить домашнюю одежду.

Аня в домашней одежде смотрелась совсем иначе - красивой «вольной» женщиной. Ее светлые волосы успели отрасти и напоминали короткую стрижку. Как будто бы она специально коротко подстриглась. Короткая прическа шла к ее задорному лицу с немного вздернутым носиком. Черное платье подчеркивало тонкую талию. Платье было немецкое, очень дорогое. В оккупацию такие платья могли позволить себе либо немки, приехавшие из Германии для работы в различные военные организации, либо местные девушки, связанные с немцами. На спине и подоле платья красовались нашивки с каторжанским номером.

 

- Аня, неужели прорезали платье, не пощадили такую красоту?

- А то как же! - Аня подняла подол платья и показала большую прямоугольную дыру.

Какова, однако, сила одежды! Казалось, что к Ане вот-вот подойдет высокий офицер в немецкой форме и возьмет ее под руку. Но к ней мог подойти только доходяга-каторжанин. Да, внешний вид производит большое впечатление! Недаром для каторжан придумали запрет носить «вольную» одежду как одно из наказаний, чтобы их окончательно унизить и еще больше деморализовать.

Однажды ночью дверь в ординаторскую с силой распахнулась и в помещение влетел немолодой человек с густой шевелюрой, большим носом с горбинкой и крупными губами.

- Что здесь за бардак такой! - грозно закричал он.

За ним следовало несколько человек. «Это, наверное, Буждан со свитой», - мелькнула у меня мысль. Пришедшие внимательно осмотрели ординаторскую, затем Буждан пнул ногой дверь в палату, прошелся между нарами, сделал мне несколько замечаний в очень грубой форме, спросил о летальных исходах. Услышав, что ночью скончались несколько человек, он начал на меня буквально орать, будто бы я была виновата в смерти этих людей.

Подобные сценки повторялись несколько раз, и всегда он начинал свой обход с фразы о бардаке. Встретившись с Аней на пересменке, я решительно сказала ей:

- Я так больше не могу! Это что, со всеми так обращается ваш начальник санчасти? Выписывайте меня на общие работы, я готова пойти в шахту, куда угодно, но больше не намерена терпеть такого унижения!

- А что, собственно, случилось? Я ей все рассказала.

- Это он на тебя страх нагоняет. Избрал такую тактику. А на его фразу: «Что здесь за бардак такой?» - не обращай внимания. Ему кажется, что в стационаре, где-нибудь в заначке, скрывается мужик. Он к тебе еще не приставал?

- Так он еще и приставать будет?- в ужасе воскликнула я.

- Очень даже может быть. Ты, наверное, никак не можешь сообразить, куда ты попала. Во-первых, мы абсолютно бесправные. Во-вторых, женщин на Воркуте очень мало, а мужчин очень много. Мы - дефицитный товар, понимаешь? И к каждой из нас непре-

 

менно кто-нибудь будет приставать. Начальник санчасти - это еще не худший вариант, должна тебе сказать. Страшно попасть в лапы уголовников.

- Уголовников? Но каторжан ведь содержат в отдельных зонах!

- Зоны отдельные, а на работе за зоной с ними приходится сталкиваться. Вот ты рвешься на общие работы, Буждан, видите ли, тебя обидел. А кто там будут твои начальники? На всех тепленьких местах сидят блатные. Там сразу на тебя кто-нибудь из них положит глаз. Будешь противиться - тебя убьют или изувечат. Перед этим народом мы совершенно бессильны. А перед такими, как Буждан, у нас есть некоторое оружие. Оно не всегда действует, но все-таки в крайнем случае им можно воспользоваться. Я выжидательно смотрела на Аню.

- Вот что я тебе скажу. Всем вольным и зэкам строго-настрого запрещено иметь с каторжанами контакты неслужебного порядка. Вольные могут за это получить срок, а зэки - увеличение срока. Все дело в режиме. Каторжане подлежат особо строгому режиму. Если начнутся контакты с другим контингентом, непременно по явятся «лагерные жены» и режим начнет смягчаться. Нелегальные связи все равно появятся, но устанавливаться они будут без лишнего шума, «втихую», при взаимном согласии. Если ты такая недотрога и Буждан тебе очень противен, имей это в виду. Насильственных действий он побоится.

На следующий день меня списали в шахту. Рухнула моя медицинская карьера, улетучилась моя мечта одеть домашнее платье... Но все-таки я чувствовала себя победительницей. Пусть будет шахта, страшнее шахты - потерять себя!

За свои долгие подневольные годы мне не раз приходилось сталкиваться со случаями, когда каторжанкам удавалось защитить свою женскую честь. Это может показаться неправдоподобным - ведь мы были бесправны, хуже рабынь. Иногда спасение приходило в связи с неожиданным появлением какого-нибудь постороннего лица. Спасал счастливый случай! Но часто женщина спасала себя сама, своей волей и мужеством. Вот один пример.

На ОЛПе № 2 в санчасти работала зубным врачом Надежда Петровна Осипчук (или Осипенко? Точно не помню фамилию). Привлекательная женщина небольшого роста с красивыми серыми глазами. Несмотря на изящную внешность, характер у нее был железный. Во время войны она была в УПА (украинской повстан-

 

ческой армии) в качестве военврача. Однажды Надежду Петровну позвал в свой кабинет начальник санчасти доктор Ваго, венгерский еврей. Он был осужден в 1945 г. на 5 лет ИТЛ. В наше катор-жанское время он работал на Воркуте в качестве вольнонаемного (без права выезда). После короткого разговора о служебных делах он подошел к двери и запер ее. Началось представление по типичному для таких случаев сценарию. Надежда Петровна с силой схватила его руки и спокойно произнесла:

- Сейчас же Вы подойдете к двери и откроете ее!

- Это почему же я так должен сделать?

- Потому что я не хочу того, чего хотите Вы! Слышите, я не хочу этого!

В ее тоне звучала такая сила, что Ваго подошел к двери, отпер ее и выпустил Надежду Петровну из своего кабинета. При этом он не списал ее в шахту, она продолжала работать в санчасти.

Завершу я рассказ о моих первых каторжанских днях кратким описанием дальнейшей судьбы Ани Сегеды. Несмотря на строжайшие запреты, у Ани появился «лагерный муж», не то пересидчик, не то зэк с правом выхода за зону. Он был старше ее годами и занимал какую-то номенклатурную должность в тресте «Воркут-уголь». Они сумели пронести свою связь через все годы ее заключения. Для каторги это можно считать уникальным случаем. Собственно, они сумели создать лагерную семью несмотря на все препоны и опасности. Как-то Аня чуть было не умерла. Она сделала неудачный аборт, начался сепсис. Я дежурила у ее постели. Никогда не видела, чтобы кого-нибудь так трясло. Она никак не могла согреться, хотя все теплые вещи были накинуты поверх нескольких одеял. Тело ее высоко подпрыгивало и совершало дикий танец, как будто бы ее била эпилепсия.

- Дай мне руку, Леночка, держи меня крепче, ты видишь, я умираю!

Казалось нет никакой надежды. Но Аня не умерла. После этого случая она решила завести ребенка. Родилась дочь. Чтобы находиться при ней, Аня пошла работать в лагерные детясли.