Каторжанам разрешили самодеятельность

 

Особо строгий режим в каторжных лагерях заключался не только в удлиненном рабочем дне, тяжелых подземных работах, тюремном режиме, но и в информационном голоде, дополняющем голод физический. Примерно в 1946 г. началось некоторое послабление режима. Разрешили лимитированную переписку и посылки, улучшили питание, провели радио, разрешили самодеятельность. О значении самодеятельности для состояния нашего духа я и хочу рассказать. Это была одна из немногих ниточек, связывающих жизнь узников с жизнью на воле: каторжане получили возможность «пойти в театр».

Руководили лагерной самодеятельностью, как правило, профессиональные артисты, которых в Воркутлаге содержалось множество. Так, в ОЛПе № 2, состоявшем из двух смежных зон - мужской и женской, самодеятельность возглавлял уже упоминавшийся Алексей Петрович Цветухин, заслуженный артист РСФСР (в прошлом, конечно). До ареста он был главным режиссером Симферопольского драматического театра.

«Маскарад» Лермонтова - первый спектакль, который он поставил за колючей проволокой. Для нас, изголодавшихся по театру, это было потрясением, запомнившимся на всю жизнь. В связи с этим опишу маленький эпизод.

Через 35 лет после Воркутлага я чудом нашла свою лагерную подругу Рузю Гавзинскую, с которой дружила на ОЛПе № 2. Рузя была замечательной девушкой - мужественной, справедливой, стремившейся к знаниям. Она попала на каторгу после освобождения Одессы, где при румынах училась в университете на истфаке. Естественно, историю там не трактовали с позиций марксизма-ленинизма и сталинизма! За это она и пострадала. Ей дали ВМН. Месяц она сидела в камере смертников. Когда ей вышак заменили 20 годами каторжных работ, она сказала: «Лучше бы меня

 

расстреляли!» И вот мы встретились через столько лет... Нахлынули воспоминания: «А ты помнишь, как тебе в посылке мама прислала Кнута Гамсуна и мы ночами читали, боясь, что при первом же шмоне эту книгу отберут?» - «А ты помнишь, на шахте 2...». Но Рузя вдруг помрачнела: «Нет, не хочу вспоминать эту проклятую Воркуту! Я давно решила все выбросить из памяти!» У меня слова застряли в горле. Перешли на другие темы. Но через несколько минут у Рузи вырвалось:

«А ты помнишь, как на нашей лагерной сцене Цветухин поставил «Маскарад» и сам играл Арбенина? Я до сих пор вижу перед собой его стройную фигуру, отточенные жесты, трагическую маску «мировой скорби» на его лице! Какой в нем чувствовался духовный подъем, с какой страстью он играл!»

Этот эпизод, на мой взгляд, весьма показателен: в памяти человека, решившего забыть прошлое, все-таки пробивается то, что было очень важным для жизни его души! Первый спектакль на лагерной сцене оказался незабываемым!

Смешанная мужская-женская самодеятельность - редкий случай для лагеря строгого режима. Как правило в изолированных женских лагерях все роли исполняли женщины, а в мужских - мужчины. Это напоминало древние театры!

Мой муж, Алексей Алексеевич Марков, вспоминал, как он во времена Речлага ставил в мужской зоне «Без вины виноватые» Островского. Очень трудно было подобрать мужчину на роль Коринкиной. Здесь должна проявляться особая женская суть, кокетство, игривость и пр. Наконец «фактура» нашлась. Достали у вольняшек туфли на высоком каблуке и тонкие чулки, чтобы «Коринкина» могла кокетливо приподнять подол платья и показать ножки. Собралась группа мужчин - знатоков женских повадок. Кто-то начал изображать, как женщины ходят, как садятся, а кто-то пояснял «Коринкиной», как женщины надевают чулки. Хохот, сальные шуточки... Вдруг один грузин бросился к «Коринкиной», вырвал из рук чулки, начал их судорожно нюхать, заскрежетал зубами и разорвал чулки в клочья!..

Выбор репертуара строго контролировался. Программы концертов согласовывались с лагерным начальством. Все шло на русском языке, хотя на каторге содержалось очень много украинцев и прибалтов. Попытка добиться разрешения поставить пьесу Т.Г.Шевченко «Назар Стодоля» на украинском языке успехом не увенча-

 

лась. С украинскими песнями также возникали трудности - что ни песня, то крамола! Примером дозволенной песни была «Гандзя-цаця».

На одном мужском ОЛПе с ней произошел следующий казус. Конферансье, не владеющий украинским языком, объявил: «Сейчас будет исполнена популярная украинская песня «Гандзя-цыця»! Зал, то бишь лагерная столовая, грохнул от смеха. Конферансье, ничего не понимая, попятился за кулисы. Там все от хохота катались по полу. Нашелся только один «серьезный» человек, который был в силах ему объяснить, в чем состоит разница между «цацей» и «цыцей». Конферансье вернулся на сцену: «Извините, я ошибся. Песня называется не «Гандзя-цыця», а «Гандзя-цаця»! Зал опять взорвался от смеха.

Лагерную самодеятельность очень стесняло то обстоятельство, что «в зале» присутствовали не только заключенные, но и вольнонаемные (включая начальство), их семьи, а порою и вохра. Театр за колючей проволокой был «очагом культуры» и для них. До города Воркуты от многих поселков, в которых они жили при ОЛПах, было далеко, что затрудняло посещение Воркутинского драматического театра.

При посещении лагерных спектаклей вольные зрители размещались в первых рядах, за ними сидели и стояли заключенные. Игра на сцене для лагерных артистов переплеталась с игрой со своей судьбой. Вольное начальство слышало каждое слово, произнесенное на сцене. Если в выступлении артиста усматривалась крамола, то его ожидали многочисленные беды.

Эта неоднородность зрителей создавала для артистов сложности: своя братия ждала и ловила каждое слово, которое произвело бы в их душах возрождение, всколыхнуло бы заветные мечты. Присутствие же начальства служило барьером и затрудняло контакт артиста с залом. Но сила слова была велика. Вот идет «Сцена у фонтана» из пушкинского «Бориса Годунова». Может ли она найти отклик в душе каторжанина? Переживания Лжедмитрия и Марины Мнишек столь ничтожны по сравнению с тем, что приходится переживать ему! Но в этой сцене есть слова: «Довольно!», «Стыдно мне унижаться!». И эти слова попадают в цель. Они находят отклик в душе человека, которого хотят сделать безропотным рабом! Я сама испытала силу этих слов. 9 ноября 1952 г. в честь «Октября» на лагерной сцене ОЛПа Заполярный, что распо-

 

лагался на Воркута-Воме (или, кратко, на Усе - здесь Воркута впадает в Усу) шел праздничный концерт. Роль Димитрия исполняла Клава Александрова, моя подруга. Я настолько была потрясена ее выступлением, что не могла потом уснуть и свои эмоции излила в письменном виде:

«Что могут оставить в нашей памяти дни «этой» жизни, жизни в неволе? Воспоминания о жалком, нелепом существовании, бессилии, отчаянии? Как нам найти в себе силы хотя бы мысленно перенестись в другой мир, мир смелых стремлений, светлых надежд? Как нам вырваться из мрака? Но вот - «Сцена у фонтана». Доносятся слова: «Довольно! Стыдно мне пред гордою полячкой унижаться! ...Это ты, дух непокорный, в душу нам дохнул отвагою, жаждою свободной жизни!» И мы повторяем за тобой: «Довольно! Стыдно нам унижаться!» Мы чувствуем себя причастными к твоему порыву вырваться на свободу! Неважно, кто ты на самом деле - царевич или самозванец! Но видим мы, что ты смел и речи твои прекрасны. Глядеть бы на тебя в твоем царственном облачении, на взор твой мятежный, на профиль гордый и верить бы, что ты явь! Мы не забудем о дне 9-го ноября, как о дне, прошедшем под знаком свободы - нашей свободы! А я вспомню, дорогая Клавочка, как на репетициях рождался этот образ, как ты, измученная и истерзанная этой жизнью, преображалась в Димитрия и воскликнула, наконец, «Царевич я!» И поверили мы, что ты - царевич, а не та рабыня, какою сделала тебя неволя! Дай же руку, дорогой Царевич. Спасибо тебе, что ты жив, что ты увел нас из мертвых снегов тундры в другой свободный мир!»

Вот такие чувства переполняли меня, каторжанку с девятилетним стажем, после концерта в честь «Великой Октябрьской революции»! К слову сказать, наша лагерная жизнь во многом напоминала театр абсурда. Мы, отверженные советской властью, «праздновали» советские праздники! В наш потусторонний лагерный мир, мир преисподней, проецировались праздники из иного «вольного» мира. В нашей лагерной столовой висел плакат:

 

«Да здравствует Великая Октябрьская революция, освободившая народы от векового рабства!» Что это было - дурацкий стереотип или хитрость художника-заключенного?

Но вернусь к нашей самодеятельности. Лагерным артистам приходилось «из ничего» делать костюмы и декорации, восстанавливать по памяти тексты и ноты, придумывать либретто. В самодеятельности на Усе музыкальной частью руководила Маргарита Николаевна Маньковская. Мне удалось в 1997 г познакомиться в архиве МВД Республики Коми с ее учетной карточкой, поэтому можно привести несколько официальных фраз.

Маргарита Николаевна Маньковская родилась в 1910 г. в Каменец-Подольске, окончила Харьковскую консерваторию по отделениям фортепиано и композиторскому. До ареста преподавала музыку и занималась собиранием и обработкой музыкального фольклора. С 1941 по 1943 г. находилась на территории, оккупированной немцами. Осуждена Военным трибуналом войск НКВД Полтавской области на 15 лет каторжных работ и 5 поражения в правах. Начало срока 10.10.43, конец срока 10.10.58. Срок отбывала на Воркуте в ОЛПах № 2 и № 27 под номером «Ж-965». Переведена в Речлаг в 1950 г. под номером «М-154. С 1951 г. переведена на Воркута-Вом в ОЛП совхоза «Заполярный», где работала музыкальным руководителем в лагерных детских яслях. Принимала участие в лагерной самодеятельности. Освобождена в 1955 г. без права выезда из Воркуты.

В таком трудном деле, как восстановление партитуры оперетты, Маньковской обычно помогала Лариса Гуляченко, киевлянка, обладавшая исключительной музыкальной памятью. Так они вдвоем восстановили оперетту Целлера «Продавец птиц». Почти через 40 лет после этого я в одном из писем к Ларисе (теперь уже не Гудяченко, а Высоцкой) вспомнила этот случай и спросила, как она смогла восстановить мелодии целой оперетты, не будучи профессионалом? Вот ее ответ: «Леночка, Вы спрашиваете, откуда я знала оперетты? От погибшего в войну отца, который был профессиональным музыкантом. И мама моя прекрасно пела. Я выросла среди музыкальных людей в атмосфере классической музыки. Я тоже до войны училась в музыкальной школе. Конечно же, я только дилетант. Но оперная и симфоническая музыка с младенчества были моей любовью, а особенно - венская и неовен-

 

ская оперетта. А либретто той оперетты, которую мы ставили на Усе, было полностью моим сочинением. Я не помнила содержание «Продавца птиц», но знала музыку, очень любимую мною. Вот и пришлось сочинить на эту музыку подходящее либретто в стихах А Маргарита с моего голоса записала ноты. Вот такая история».

О Ларисе хотелось бы много рассказать, но приходится быть краткой. Когда грянула война, она успела окончить только 8 классов. В патриотическом порыве прорвалась на фронт, приписав к своему возрасту несколько лет. Когда Крым был оккупирован, ее забросили в тыл врага. Лариса достаточно хорошо владела немецким языком. В Крыму она попала в лапы немецкой военной разведки. При отступлении немцев ей удалось бежать. Победным маршем в рядах советских войск она дошла до Венгрии. В сентябре 1945 г. в городе Балатон-Фюред ее арестовали. Военный трибунал 7-й Гвардейской армии приговорил ее к 10 годам ИТЛ и 5 поражения в правах по статье 58 16 УК РСФСР. Около трех лет Лариса находилась на пересылке во Львове, затем - лагерь в Свердловской области и Усть-Воркута Коми АССР, где мы и встретились. В нашей лагерной самодеятельности Лариса котировалась как «опереточная звезда». Она принадлежала к категории тех людей, которым не обязательно было учиться в театральном институте, чтобы затем блистать на сцене. Природа вложила в нее все, что может обеспечить успех: очаровательную внешность (изящная блондинка с голубыми глазами), прекрасный голос, умение танцевать и вообще - держаться и двигаться на сцене, прекрасный музыкальный слух и т. д.

Лариса умела писать стихи без черновиков. Вспоминаю следующий печальный случай. Из соседнего мужского ОЛПа исчез один заключенный, Михаил Лыгин. Его объявили в побеге. Нам не верилось. У него скоро кончался срок, а из наших лагерей убежать невозможно. И вдруг кто-то из вошедших принес весть: Михаила взял на рыбалку начальник лагеря. (Миша имел право выхода за зону). Они высадились на берег Усы, а лодку плохо, видимо, привязали, и ее понесло течением. Начальник заставил Мишу прыгнуть в ледяную воду. Михаил Лыгин утонул в Усе, спасая лодку начальника лагеря! Все сидели в молчании, опустив головы. Лариса взяла нотный листок и на обороте начала быстро что-то писать. Затем прочла свое стихотворение-экспромт:

 

ПОГИБШЕМУ ТОВАРИЩУ

Ветер холодный по берегу бродит,

Ветер унылую песню заводит,

Грустная песня сердца нам изводит,—

Песнь о Тебе...

Волны угрюмые вдаль уплывают,

Волны печальную тайну скрывают,

Шепчут о том, что наверное знают,—

Это рассказ о Тебе...

Где Ты? Откликнись! Скажи, что с Тобою?

Имя твое повторяем с тоскою...

Ты глубоко где-то там под водою???

Вечная память Тебе!..

После освобождения Лариса вернулась в свой родной Киев, поступила в университет на факультет иностранных языков. По сей день она занимается преподаванием немецкого языка.

Мой срок заканчивался в ноябре 1953 г., несколько раньше, чем у моих лагерных подруг: меня арестовали в 1943 г., а они попали в тюрьму чуть позже. Впрочем, после смерти тирана начались массовые освобождения политзэков независимо от их срока, но в середине 1953 г мы этого еще не знали. И вот, в преддверие скорой разлуки, я написала послание своим друзьям-артистам:

«Полночь. Заполярная, мглисто-бледная, беззвездная, будто бы она и есть олицетворение нашего существования, столь далекого от настоящей жизни. Завтра концерт. Пишу вам, мои друзья... Но почему с такой болью? Мы скоро расстанемся и не будем уже шагать рядом, не будем вместе обдумывать роли, размышлять над словом, жестом, над путями, ведущими к созданию образа. Уйдут те счастливые минуты, когда вдруг чувствуешь - образ найден! Трудно представить, что наступит день, который не будет нашим общим днем, а это будут для нас два разных дня, разделенные неизвестностью... В нашей совместной жизни мы, лишенные всего, что могло бы наполнить душу радостью и светом, имели только одно - нашу дружбу! Благодаря ей мы были счастливы в несчастьи, мы мыслили и чувствовали, когда должны были

 

превратиться в безмозглые существа! Мы ставили перед собой вопрос о добре и зле, когда вокруг царили беззаконие и произвол.

Наша лагерная сцена - это наш маленький мир красоты и света среди кромешной тьмы. Что бы не принесла мне моя новая жизнь, я буду свято хранить память о нашей бедной лагерной сцене, на которой вы, друзья мои, были для меня самыми большими, самими талантливыми артистами.

ОЛП «Заполярный», что на Усе. Сентябрь, 1953».

Свое обещание я свято выполнила.

Закончу отрывком из письма ко мне Ларисы Гуляченко от 16 февраля 1990 г.

«Сейчас с теплотой вспоминаю те далекие времена, нашу сцену (жалкую сцену!), наши спектакли и концерты (бедные, убогие!) и снова с грустью в который раз утверждаюсь в мысли, что никогда после Усы не переживала такого творческого горения, такой ни с чем не сравнимой радости и энтузиазма, как тогда!»

Вот что значила для нас лагерная самодеятельность!..