«Ein Maiglockchen» - это значит ландыш

 

С Женей Слезкиной я встретилась в 1951 г. на Воркута-Воме в ОЛПе Заполярный. Это был «мамский» ОЛП для 58-й статьи. Здесь находились заключенные женщины с детьми до двух лет. ОЛП был режимный, речлаговский. Примерно за год или два до этого на Воркуте расформировали каторгу и создали Речлаг, куда загнали каторжан и обычных политзэков, отбывавших срок в ИТЛ. В Реч-

 

лаге каторжанам дали новые номера. Мой каторжный номер, который я получила в 1944 г., был «Е-105», а теперь номер начинался на букву «М». Это означало, что в речлаговской системе я оказалась в 12-й тысяче, а в каторжанской была в шестой, т.е. числилась пять тысяч сто пятой каторжанкой. В большинстве своем каторжане, номера которых начинались на первые буквы алфавита, вымерли. Новая нумерация позволила освободиться от мертвых душ. Женя, как и я, поступила в Речлаг с каторги. Женя находилась в лагере с крошечным Димочкой. Он все время плакал, плохо ел, был худеньким до прозрачности. Первое впечатление от Жени - замкнутая, неразговорчивая, очень серьезная. Я работала тогда в клинической лаборатории при санчасти. Мне приходилось делать Димочке анализы. Я сталкивалась с Женей довольно часто, но Женя окружающих как бы не замечала. Вся в себе, в своем горе, в своем Димочке.

По лагерным обычаям не следует приставать к человеку с вопросом: «За что?» Кто хочет - сам расскажет. Многие это делали с охотой - хотелось выговориться, чтобы на душе стало легче. Женя о себе не рассказывала, но слухи тем не менее просачивались: кто-то вместе с ней сидел в тюрьме, кто-то видел ее формуляр, кто-то что-то... По этим слухам Женя партизанила в белорусских лесах, сидела в гестапо и чудом спаслась. Хотя достоверных сведений не было, ее отнесли к категории «героических девочек», которые из детства шагнули в годы войны и в черную пасть оккупации. В лагере ее уважали за прямоту, честность и достоинство, с которым она держалась в унизительных условиях неволи.

Сблизились мы с Женей совершенно неожиданно - помогла «польская тема». Оказалось, что мы обе по материнским линиям являемся потомками старинных польских фамилий. Наши предки проживали по соседству на землях Великого княжества Литовского. Такое совпадение нас удивило и обрадовало.

— Имение моей бабушки Юзефы, урожденной Йодко-Наркевич, находилось возле Несвижа на радзивиловских землях!

— А наше имение располагалось неподалеку от Слуцка.

— Мой дедушка учился в минской гимназии.

— Подумать только, какое совпадение! Мой дедушка тоже окончил минскую гимназию!

— Моя бабушка очень дорожила клавиром оперы Манюшко «Галька».

 

— И в нашем доме тоже был клавир этой оперы.

Вот такие восклицания раздавались при наших встречах. Это может показаться странным: сидят на нарах две речлаговки-воркутянки, которые провели за колючей проволокой немало лет, и с восторгом вспоминают о бабушкиных клавирах и имениях на радзивиловских землях. Но не так уж это и странно, если хорошенько подумать. Трудно жить, когда вокруг одна тьма. Для жизни нужен хотя бы лучик света. А если лучика света нет? Одно из моих лагерных стихотворений называется «Над зоной звезда не восходит»:

Небо над зоной и хмуро и тесно...

Хочется видеть ЗВЕЗДУ!

Ищешь ее в ожидании тщетном,

Взоры бросая во тьму.

Ищешь и молишь:

Взойди нам на радость,

Лучик свой в зону спусти!

Лучик надежды - такая ведь малость

Для света огромной ЗВЕЗДЫ!

Молишь, зовешь, но ЗВЕЗДА не восходит,

Над зоной не видно ни зги...

Черная тундра, бараки, затворы.

Смилуйся, Боже, и нам помоги!

Если вокруг все погружено во мрак, если ЗВЕЗДА не восходит, приходится искать луч света в своей собственной душе. Единственным источником света становишься ты сам, твоя память, твои воспоминания. Вот мы с Женей и пытались переноситься в другой мир, где жили наши предки в своих родовых имениях, где раздавались звуки рояля, а не окрики вохры «Шаг вправо, шаг влево -конвой стреляет без предупреждения!» Беседуя о наших предках, мы верили, что и в наших душах «Еще польска не сгинела!»

Духовной жаждою томимы, мы беседовали только на возвышенные темы. Мы вспоминали любимых поэтов, декламировали их стихи, и это приносило большое облегчение. Неожиданно для меня оказалось, что Женя придавала большое значение лагерным стихам. Неожиданно потому, что сама Женя стихов не писала.

Вот вкратце содержание наших бесед на эту тему. Для нашей подневольной жизни лагерные стихи - почти единственный спо-

 

соб проявить творчество, что дает нам возможность почувствовать себя людьми, а не бездуховными рабами. Самое страшное для нас, имеющих 15-20 лет срока, утратить духовность. Это будет равносильно смерти. Пусть лагерные стихи несовершенны, не в этом суть. Главное, что мы живы «не хлебом единым»... Лагерные стихи, если, конечно, они попадут в будущее, станут единственным подлинным документом нашего лагерного духовного мира. Почему единственным, а письма? Да, письма тоже свидетели. Но большинство из них проходило лагерную цензуру, значит писались очень осторожно и лаконично. А стихи писались для того, чтобы отвести душу. Их не предназначали для печати, сочиняя стихи, не думали о цензуре. Стихи - зеркало нашей духовности, своеобразный лагерный дневник. Беседы с Женей о стихах во многом определили мою деятельность по коллекционировании лагерных стихов. Более 100 лагерных стихотворений, написанных в Воркутлаге, я донесла до «будущего».

Не раз речь заходила о Боге. Дети атеистического времени, мы глубоко не вникали в религиозные вопросы, не знали молитв. Наши солагерницы несоветского происхождения с детства воспитывались в другом духе. Особенно это касается западных украинок, литовок и полячек. Они знали религиозные обряды, песнопения, в любых условиях праздновали Рождество и Пасху, проникновенно молились. Как просветлялись их лица, как помогала им вера! Вера укрепляла их дух. А мы с Женей даже не понимали, к какой конфессии мы принадлежим: по материнской линии - все предки католики, по отцовской - православные. Чувствуем потребность «взывать к Всевышнему», но как, какими словами?

Сегодня вечером, когда заката

Ползут причудливые тени,

Мне хочется молиться или плакать,

Упасть в соборе на колени,

Но не шептать слова молитвы

Чужой, заученной, холодной.

Нет! В этот час, когда излить мне

Так хочется всю тяжесть горя,

Созвучья слов первоначальных,

Простых, правдивых и бессвязных,

Хочу Тебе я прокричать их! Но...

Кто и где Ты? Я не знаю...

 

Успокоила нас мысль, что в сущности христиане едины, разделение произошло вследствие распрей духовенства и «церковных игр. Разве столь важно, как креститься - слева направо или наоборот? Важен не церковный регламент, а моральный кодекс. Важно иметь Бога в душе, стремиться к единению с Высшей силой, нашему уму недоступной, к единению с которой стремится наша душа. При этом стремлении мы чувствуем облегчение. Наш дух укрепляется, нам становится легче жить. В любых условиях должны делать добро, только добро. Исполнять 10 заповедей. Ничего лучшего человечество не придумало за все свое существование. К такому выводу мы пришли с Женей в наших беседах. Дружба согревала нас, поддерживала морально.

Труден путь, когда ноги в цепях,

А дороги снегами захолмлены.

Трудно жить, когда нужно дышать

Вместо воздуха - сгустками холода!

Когда нет светлой шири вдали,

И кольцо горизонта сжато,

Когда взор не поднять от земли –

Он придавлен упавшим закатом.

Тьма теснит... и не рдеет заря,

Но хоть силы осталось немного,

Мы друг другу должны повторять:

Лишь ИДУЩИЙ осилит дорогу!

Женя даже внешне изменилась - стала появляться улыбка, лицо светлело, глаза лучились. В такие минуты она становилась очень милой и трогательной. Я старалась помогать ей в ее заботах о Димочке. Он привык ко мне, называл меня Еночкой. Несмотря на нашу теплую дружбу, Женя не заводила разговора «За что?». Ей, видно, тяжело было об этом вспоминать, а я вопросов не задавала. И вот один случай приблизил такой разговор. Вышла в свет книжка о белорусских партизанах. Каким-то образом она оказалась у Жени. Нужно сказать, что как в каторжанские, так и в речлаговские времена мы были отлучены от книг, при обысках их у нас отбирали. За нелегальное

 

содержание книг наказывали. Но несмотря на строгий режим, книги в зоне появлялись. Их приносили нам вольные. Книги присылались в посылках. Если посылки шли окольными путями через вольных, то книги попадали в зону из дома. До очередного шмона...

Итак, эта книга оказалась у Жени. Боже мой, что же тогда произошло с Женей, обычно сдержанной и молчаливой! Она была вне себя от возмущения и гнева: зачем автору понадобилось все исказить, искорежить и фальшиво приукрасить? Как непосредственная участница событий, разыгравшихся в белорусских лесах во время оккупации, Женя мгновенно отличала правду от лжи. А в книге лжи оказалось слишком много!

В те времена делать подобные заявления, даже в кругу друзей, было довольно опасно. Это лет через тридцать народ настолько осмелел, что открыто стал говорить о социальных заказах, о тенденциозности советской литературы, даже о том, что Фадеев (сам Фадеев!) допустил неточности в своей «Молодой гвардии». В те же времена, в 40-е и 50-е годы, любые сомнения в правильной трактовке официально изложенных событий считалось антисоветской пропагандой и каралось 58-й статьей пункт 10. Женя это прекрасно знала, но выход в свет книги о белорусских партизанах оказался для нее столь большим потрясением, что она не смогла сдержаться. К счастью, среди тех, кто слышал ее возмущенные речи, не оказалось стукача - к оперу ее не вызвали. Впрочем... но некоторые предположения я изложу дальше.

Однажды Женя спросила меня:

— Леночка, ты прошла оккупации, сталкивалась с немцами, была свидетелем разных жизненных ситуаций. Скажи мне откровенно, если, конечно, можешь, знаешь ли ты случаи, когда немцы спасали кого-нибудь и, вообще, совершали благородные поступки? Может быть мой вопрос звучит нелепо, но, понимаешь, в Белоруссии немцы действовали зверски - сожженные деревни, расстрелы, виселицы... И на фоне такого зла вдруг содеянное добро... Это так неправдоподобно! Могло ли вообще это быть?

— Конечно, могло! Я приведу тебе довольно много приме ров. Начну с того, как меня чудом спасли из гестаповской тюрьмы...

 

Когда я произнесла эту фразу, Женя вздрогнула, в ее глазах промелькнул испуг.

— Ну, можно привести и другие примеры. Один немецкий офицер спас юношу-еврея, сделав его своим переводчиком...

— Я слышала о подобных случаях. Расскажи лучше о себе, мне это очень важно.

Я рассказала ей о своей истории, которая подробно описана в той части моих воспоминаний, которая называется «В немецкой тюрьме». Здесь же напомню только самую суть.

В августе 1943 г. я попала в гестаповскую тюрьму за антинемецкую пропаганду. Меня собирались «пустить в расход», моя мама бросилась искать пути спасения и, как ни странно, нашла. Вначале ее доброжелательно выслушала немкеня (так на Украине называли немок), работавшая в гестапо на какой-то технической должности. Немкеня пообещала поговорить со своим знакомым следователем, чтобы он взялся вести мое дело. Свое обещание она выполнила. Следователь два раза меня допросил и закрыл мое дело. Я вышла на свободу, а через несколько дней начались бои за наш город. Немцы при отступлении сожгли тюрьму. Все заключенные погибли там страшной смертью. Среди них должна была быть и я, если бы не доброе дело, совершенное незнакомыми нам людьми - «немкеней» и гестаповским следователем. Мама часто потом сокрушалась, что мы о них ничего не знаем, ни имени, ни фамилии.

Женя слушала меня очень внимательно. После она рассказала о себе.

Женя Слезкина родилась и выросла в Минске. Перед войной окончила десять классов, хотела поступать в университет. Жила она с мамой - школьной учительницей и младшим братом. Отца арестовали в 1937 г. Наступил роковой 41-й год, не успели оглянуться, как Минск оказался «под немцами». Белорусские леса наполнились партизанами. Женя была связной между минской конспиративной группой и «лесным народом». За годы оккупации ей не раз пришлось рисковать жизнью. Белорусские партизаны взрывали немецкие эшелоны, уничтожали склады с оружием, устраивали акции по уничтожению немецких офицеров высокого ранга и т. д. Немцы отвечали беспощадной расправой с теми партизанами, которые к ним попадались. Женя одиннадцать раз выходила на связь, а в двенадцатый раз попалась. Мин-

 

ская квартира оказалась расконспирированной. Женю посадили в тюрьму. Она понимала, что смерть неизбежна. Весь вопрос в том, как она перенесет пытки... Немецкие войска в то время отступали, вот-вот могли нагрянуть наши. Для узников тюрьмы переход города из рук в руки - самый страшный момент. Их, как правило, уничтожают. Так делали наши. Так поступали и немцы. Женя об этом знала. И приготовилась к смерти. Если немцы успеют ее допросить, она никого выдавать не будет, значит ее станут пытать, а затем расстреляют или повесят. Если не успеют, то при отступлении ее уничтожат вместе со всеми узниками...

Что же произошло с Женей в застенках гестапо? Как она осталась жива? Произошло невероятное событие, которое по логике не могло произойти. О таком событии трудно и даже как-то неудобно рассказывать - все равно не поверят! Ну а если твой собеседник следователь, наш советский следователь, то он уж точно не поверит ни одному твоему слову и срок, очень большой срок, будет тебе обеспечен!

В гестапо Женю допрашивал пожилой офицер. Он говорил по-русски, переводчика при допросах не было. Женя все отрицала, никаких фамилий не называла. Но поймали-то ее с поличным... Следователь вел допросы спокойно, к угрозам не прибегал. Женя решила, что он использует тактику «доброжелательной беседы», чтобы усыпить ее бдительность, а когда она расслабится, попытаться выбить показания. Поэтому она сидела на допросе как натянутая струна. Тем временем фронт приближался, уже доносились звуки канонады. Очередной допрос. Женя как всегда сидит в углу на табуретке, следователь за своим столом заполняет протокол допроса. Что-то он сегодня ни о чем не спрашивает, а все пишет и пишет. Женя смотрит на его голову с сильной проседью, склоненную над бумагами, и думает, что же сейчас будет? Вдруг он резко вскидывает голову. Ну, сейчас начнется...

— Ein Maiglockchen - это значит по-русски ландыш, майский колокольчик. Нежный лесной цветок.

Сердце у Жени тревожно забилось. Она была готова ко всему - к побоям, грубостям, пыткам... Но что она слышит? Нежные слова, сказанные задумчивым, проникновенным голосом! Что сейчас будет? Он начнет приставать? Насиловать?

 

— У меня в Германии осталась дочь Вашего же возраста. Вы очень похожи на нее. Дома мы звали ее Майглёкхен.

Женя, какой я знала ее в Воркутлаге, была бледной и хрупкой, со светло-русыми вьющимися волосами, голубыми глазами, тонкими чертами лица. Ее небольшой прямой носик был чуть-чуть вздернут. Это придавало ей особую прелесть и своеобразие. Весь ее нежный облик действительно напоминал лесной цветок.

— Слушайте меня внимательно. Скоро начнется бой за Минск. Мы не можем эвакуировать заключенных, они все будут уничтожены. Но Вас я хочу спасти. Я сейчас отпущу Вас на свободу. Мой совет - не возвращайтесь к партизанам, немедленно уезжайте из этих мест. Иначе Вас арестуют как агента гестапо. Мы с Вами знаем, что это не так, но доказать свою невиновность Вы не сможете. Прощайте, Майглёкхен!

И Женя, не успевшая опомниться от неожиданного поворота судьбы, оказалась на свободе. Что же она сделала? Попыталась скрыться? Нет, конечно. Если бы она так сделала, этим она как бы признала свою вину. Кроме того, она не могла исчезнуть, не повидавшись с мамочкой и братом. Впрочем, если бы она знала, что получит 20 лет каторги, то может быть она и ушла бы из Минска без оглядки! А так Женя поспешила домой. Родные встретили ее как воскресшую из мертвых! Затем она разыскала партизан и чистосердечно обо всем рассказала. И ей не поверили. Ни единому слову. После гестаповских застенков она оказалась в родной советской тюрьме. Здесь уже не нашелся следователь, который назвал бы ее майским колокольчиком и распахнул бы перед ней двери тюрьмы.

— Я часто думаю, зачем он меня спас? Лучше бы я тогда погибла! Я пережила бы краткий момент ужаса перед смертью. А теперь пятно предательства будет на мне всю мою жизнь, и этому ужасу не будет конца!

— Женечка, не убивайся так. На всех нас лежит клеймо изменников Родине, а многие ли из нас действительно виновны? Это наша общая беда.

— Нет, на мне лежит пятно предательства конкретных людей, моих товарищей! Это совсем другое дело! Вот смотри, у нас с тобой как будто и похожие истории, но есть большое от-

 

личие. Ты в гестапо проходила по одиночному делу, за тобой не тянулся «хвост» Мое же дело - групповое. Все партизанские дела обычно были групповыми. Остался ты жив, а все другие погибли - значит, ты предатель! Это всем ясно, как дважды два - четыре...

Но вернемся в ОЛП Заполярный. Как-то летом местное лагерное начальство разрешило вывести группу женщин за зону для сбора ягод. За много лет неволи я впервые «вышла на природу». Воркута-Вом на местном наречии означает устье Воркуты. Здесь тундровская речка Воркута впадает в многоводную Усу - приток Печоры. Мы упросили конвой повести нас на берега Усы. Очень хотелось взглянуть на эту реку! Перед нами распахнулся огромный мир - мир воды и зелени, мир пронизанных солнцем далей! Воды Усы неслись свободно и величественно, серебрясь под голубым северным небом. Прекрасный мир был полон безмятежного покоя. Меня ошеломил жизнерадостный праздник света зелени и синевы! А рядом... черные квадраты зон, колючая проволока, вышки, запретки, выстрелы!

Ах, мапьчик-вохровец, сидишь на вышке ты

И злобно щурится твой автомат,

А каторжаночки под мат и выкрики

Из шахты угольной идут в барак...

Разве могут эти два мира существовать рядом? Воды реки свободно несутся в даль, а мы замкнуты в черном квадрате! Неволя и свободное движение...

Мы собирали чернику и голубику. Все вокруг было усеяно ягодами. Никогда я не видела столько ягод. Нетронутые места! Вольных мало, политзэкам за зону выход запрещен. Казалось бы, почему не организовать систематический сбор ягод и не обеспечить витаминами заключенных и лагерных детей? Меньше бы болели цингой и пеллагрой. Но нет, такой вид работы, как сбор ягод, в инструкциях не предусмотрен! На то и созданы режимные лагеря, чтобы жизнь политзэков была строго регламентирована. Просто не понятно, как это местное начальство решилось хоть один раз вывести нас для сбора ягод!

 

Да, ягод вокруг было много. Но ни одну ягодку нам не удалось положить себе в рот. Нас предупредили, что одежду нужно наглухо застегнуть, зашнуровать, завязать. Накомарники закрывали наши лица. Так мы спасались от яростной атаки полчищ мошкары. Если эти гнусные твари находили хоть маленькую дырочку, то на этом месте мгновенно исчезала кожа и краснело голое мясо! Очень нам хотелось поесть ягод, но поднять накомарник никто не решился. На воркутинской каторге практиковался особый вид казни - «комариная казнь»: непокорных каторжан раздевали и привязывали к столбу под вышкой...

Вернувшись в зону, мы сдали в столовую собранный урожай. Все готовились к торжественному моменту - дети впервые попробуют ягоды! Мы заранее представляли себе их восторг. Но... восторга не получилось! Большинство детей с плачем отталкивали блюдца с горками темных ягод. Димочка с криком «Бяка» тоже отвернулся от ягод. Нас чрезвычайно огорчила неожиданная реакция детей. Потом мы поняли: дети никогда не видели свежие ягоды, они не приучены к такой пище. В этом весь секрет! Пришлось идти на хитрость, маскировать ягоды манной кашей.

«Выход на природу» вывел нас из равновесия. Несколько дней все разговоры крутились вокруг этого события. И конечно сочинялись стихи! Приведу здесь одно из них, написанное Ларисой Гуляченко:

Когда под розовым лучом

Блестит роса

И отливает серебром

Река Уса,

Я пью блаженство всей душой,

Гоню печаль

И легкой птицею-мечтой

Лечу я вдаль.

На юг, на юг летела б я,

Где все цветет,

Где мама милая меня

Так долго ждет.

 

Наши впечатления были разные, но одно общее их объединяло: вслед за быстрыми водами Усы мы душой и мыслями понеслись в даль^*.

Вскоре произошли события, которые отодвинули на второй план наши впечатления от свидания с Усой.

Кто знает что-нибудь о леммингах? Лемминг - очень миленький заполярный зверек с нежной шелковистой шкуркой, с темной полоской на спинке и с белой грудкой. Он похож на хомячка. Такая же симпатичная мордочка, такие же лапки с крошечными пальчиками, похожими на человеческие. И также он часто-часто старательно умывается. Очаровательное создание! Но порою этот маленький тундровый зверек порождает стихийное бедствие. По своим таинственным законам он вдруг начинает размножаться с невероятной быстротой. Несметное число отдельных особей объединяются в полчища, которые двигаются по только им ведомым маршрутам, съедая все на своем пути.

Поскольку наш лагерь был режимным, то на ночь бараки запирались на запоры. Мамки жили отдельно от детей. Детские бараки находились в той же зоне, но группировались отдельно. Эта часть зоны называлась «Детскими яслями». Детские бараки не запирались. В ночь на дежурство оставалось очень мало персонала. Вся активная жизнь проходила днем.

Однажды ночью мы проснулись от странного шороха и еле слышного попискивания. Эти звуки усиливались, приближались, и вдруг по полу послышался топот. Такой топот обычно раздается, когда пробежит мышка или ежик. Но это был топот очень многих ножек. Полярные ночи светлые, и мы смогли различить, что в бараке происходит что-то странное, весь пол покрылся чем-то серым, движущимся, шевелящимся, и это «что-то» пищит, взбирается на нары и ползет по нашим телам, кусает нас!

Кто-то вскрикнул: «Это лемминги! Они съедят наших детей!» Что тут началось! Обезумевшие мамки бросились к выходу, начали колотить в запертые двери. Барак буквально содрогался от ударов и криков. Но режим есть режим - вохра не открыла

 

запоры. Через какое-то время нашествие леммингов окончилось также внезапно, как и началось. Утром дежурные сотрудники детяслей рассказывали о своих попытках отогнать леммингов от детских кроваток зажженными факелами. Но лемминги двигались, как лавина, их не смогли остановить ни огонь, ни удары палок, ни жуткие вопли детей. Кто-то тут же пошутил: «Лемминги шли, как наши штрафные батальоны». Но шутить можно было утром, когда мы удостоверились, что лемминги не съели детей. А маленькие ранки от их укусов долго не заживали.

После нашествия леммингов мы подверглись новому испытанию - нас атаковали черви. Да, да, клозетные белые черви! Сортиры в зоне чистились нерегулярно, грязь и вонь в них были невообразимые. Впрочем, это характерная черта всей нашей страны! Выгребные ямы давно переполнились смердящей жижей с кишащими в ней червями. По каким-то своим законам эти гадкие черви интенсивно размножились, выползли из выгребных ям и двинулись к баракам. Здесь, однако, можно дважды сказать «Слава Богу!» Черви ползли в той части зоны, которая располагалась в низине, а «Детясли» находились на небольшой возвышенности. Поэтому до детей черви не доползли. Это первое. Второе - черви ползли днем, бараки не были на запоре, движение вовремя заметили, поэтому все успели спастись, перебежав на возвышенную часть зоны. Но это мерзкое отвратительное зрелище надолго травмировало наши души.

Лемминги леммингами, черви червями, но ничего нет страшнее огня. Случился пожар и в нашей зоне. Ночью появилось пламя на территории «Детяслей». Боже, что началось в мамских бараках! Какие вопли, стоны сотрясали воздух! На этот раз в двух бараках женщины сумели высадить двери. Толпа мамок понеслась к детским баракам. С вышек раздались выстрелы. Это была ужасная ночь! Пламя и дым над бараками, крики и плачь детей, вопли матерей, оставшихся в запертых бараках, рев толпы, вырвавшейся из-под запоров, и стрельба с вышек! Страшная ночь! Общими усилиями детей удалось спасти, пожар ликвидировать. Но чего это всем стоило!

На мамских ОЛПах детей держали до двух лет. Затем формировались группы для отправки в детдома, которые обычно располагались в более южных краях по отношению к Заполя-

 

рью. Например, большой детдом, куда попадали дети, родившиеся в северных лагерях, находился в Тотьме. Во время отправки адрес детдома был неизвестен. Адрес сообщали мамкам гораздо позже. Перед отправкой детей фотографировали. В этот момент удавалось сфотографировать и более младших детей. Женя сфотографировала Димочку примерно в полуторагодовалом возрасте. Отослала снимок своей маме. Я тоже получила подарок. Эта фотокарточка хранится у меня по сей день.

Все, кто имел хоть малейшую возможность, старались отправить своего ребенка к родным на «Большую землю». Когда ребенок доживал до годика (многие покидали сей мир в младенчестве), из зоны к родным неслись слезные просьбы приехать и забрать несчастное чадо. И ни в коем случае не опоздать. Нужно отдать должное родственникам - многих детей забрали из лагеря, спасли от детдома. А добиться разрешения посетить Воркуту, которая в 40-50-е гг. считалась закрытой секретной зоной, было далеко не просто и очень даже небезопасно!

Женя договорилась в письмах со своей мамой, что Димочку заберут в Минск, когда ему исполнится примерно год и девять месяцев. Когда приблизился этот срок, Женя получила письмо с извещением, что мама заболела. Женя буквально извелась от страха, что Димочку не успеют забрать домой. Напрасно я пыталась ее успокоить. У нее были плохие предчувствия, и они оказались ненапрасными - Женю вызвали на переследствие. Ей предстоял путь из Воркуты в Минскую тюрьму. Опять все сначала... А как же Димочка? Успеет ли бабушка приехать до отправки детей в детдом? Как он, такой слабенький, останется в зоне без мамы? Женя металась как безумная. То начинала собирать вещи, то бросалась к Димочке, то ко мне, умоляя не оставить ее сыночка...

— Женечка, даю тебе слово, что буду заботиться о Димочке как о родном! До приезда твоей мамы мы не отдадим Димочку на этап. Добьемся у начальника разрешения, чтобы его не отправляли.

А конвой торопил: «Скорей собирайся с вещами! Давай, давай!» Когда ее уводили, она не в силах была идти, конвоиры буквально выволокли ее из барака.

 

Потянулись тяжкие дни ожидания. Тревожило состояние здоровья Димочки. Он был нервным впечатлительным ребенком. Разлука с мамой, да еще при таких обстоятельствах, потрясла его. Я старалась как можно чаще находиться с ним рядом, при первой возможности прибегала к нему с работы, часто оставалась на ночь. Нужно сказать, что и все окружающие не остались безучастными. Общими усилиями мы организовали при Димочке постоянное дежурство. Наконец, наступила счастливая минута - приехала Димочкина бабушка! Ее не пустили в зону, мне не удалось, к сожалению, передать Димочку из рук в руки. Его унесла из зоны вольнонаемная медсестра. Потом она уверила нас, что передача Димочки прошла благополучно. Как-то они добрались до Минска?

Нашла ли Женя в себе силы еще раз пройти следственные круги ада? Почему ее вызвали на переследствие? Возможно, среди белорусских партизан появились новые «виновные» и она оказалась нужна как свидетель? Или ей пришили новое дело, потому что она критически отнеслась к книге о белорусских партизанах, осмелилась возмутиться официально признанным произведением? Вопросы, вопросы... И нет ответа.

Ни на Воркуте, ни после освобождения мне так и не удалось что-либо узнать о дальнейшей судьбе Жени Слезкиной. Но ее история запомнилась мне на всю жизнь. Невероятная история девушки, которую пощадил офицер гестапо, но с которой так беспощадно расправились офицеры НКВД. Там она была виновна, но ее освободили, здесь - безвинна, но ее осудили! Один из парадоксов середины XX века!