Глава 20.

ТАЙШЕТ. ОЗЕРЛАГ - ЛАГЕРЬ 31

 

Около полуночи транссибирский экспресс остановился на станции Тайшет. Мы прибыли в сердце Сибири. На улице было очень холодно. Температура в ночь нашего прибытия, в феврале 1951 года, упала до минус тридцати градусов по Цельсию. Без лишнего шума нас выгрузили из столыпинского вагона и по пять человек привели в транзитный Озерлаг № 25, расположенный на расстоянии до полукилометра от станции.

У ворот Озерлага-25 нас тщательно обыскали, несколько раз пересчитали поштучно, а затем привели в барак. В ту ночь мы страшно мерзли от холода.

Зона лагеря была разделена сеткой из колючей проволоки на две половины - мужскую и женскую. Каждая из зон также была разделена пополам. В одной секции размещались заключенные, постоянно занятые обслуживанием лагеря, в другой - заключенные, ожидавшие пересылки в лагеря рабского труда, расположенные где-то глубоко, в самом сердце сибирской тайги.

Когда началась война в Корее 25 июня 1950 года, находившиеся в лагере заключенные ничего не знали о событиях, но могли наблюдать, как за высоким забором, обтянутым колючей проволокой, в сторону Китая день и ночь шли эшелоны, загруженные до предела военной техникой.

В транзитном лагере № 25 работы было мало. Нам поручалось чистить уборные, сгребать снег в кучи, рубить дрова для кухни, мыть тарелки и ежедневно доставлять в лагерь свежую воду из колодца на ручных тележках.

По другую половину зоны, за колючей проволокой, находились заключенные женщины, всегда делившиеся с мужчинами своими хлебными пайками, и даже продуктами. Они делали по к виду устойчивости женского организма к меньшим объемам мигания. Но мужская половина из-за тяжелых физических нагрузок и малых пайков всегда голодала.

 

Однажды утром, после месячного пребывания в транзитном лагере № 25 г. Тайшета, всех нас построили во дворе и зачитали список заключенных, которым было приказано собрать личные вещи и быть готовым к очередной пересылке, к очередному этапу. Озерлаг, или особо закрытый лагерь для заключенных, осужденных по политическим статьям, был лагерем рабского труда с особо жестоким режимом.

Вместе с двумястами других заключенных меня отправили из Тайшета в лагерь №31. Сам лагерь был относительно небольшим. В десяти бараках содержались 800 заключенных, работавших, в основном, на лесозаготовках. Номер лагеря соответствовал его расстоянию от Тайшета и километрах.

После утреннего завтрака нас выстраивали по бригадам у ворот. Каждая из бригад возглавлялась бригадиром, ответственным, прежде всего, за выполнение норм выработки. Бригадир также распределял ежедневные пайки хлеба согласно выполненных норм выработки. Нас пересчитывали по пятеркам и под охранной вооруженного конвоя, в сопровождении собак, приводили к месту работы. Начальник конвоя всегда предупреждал не выходить из строя: «Шаг вперед, шаг назад, считаем за побег. Будем стрелять!»

Идти к месту работы было - тяжело. Надо было пройти двенадцать километров по глубокому снегу, достигавшему иногда полутарометровой высоты. Лишь одно хождение но снегу требовало больших затрат сил и энергии. Кроме того, у нас был десятичасовой рабочий день. Мы были нее время на ногах, занимаясь рубкой и обработкой деревьев. После выполнения норм выработки, что из-за высоких норм было само собой достижением, нам следовало еще проделать обратный путь в лагерь!

Летом полчища гнуса и комаров сводили нас буквально с ума. Они обычно появлялись в середине мая и исчезали только после первых снегов. Заключенным давали специальные капюшоны с сетками и рукавицы, чтобы как-то избавиться от насекомых. Некоторые заключенные обрабатывали рукавицы смолой, но это мало помогало. Естественно, что борьба с гнусом и комарами занимало у всех время. Особенно кровожадным насекомым был гнус, тучами налетавший на любой оголенный участок тела. Укусы гнуса вызывают раздражение и

 

расчесывание кожи. Затем появляется опухоль. Вскоре мы все были с распухшими физиономиями. Настоящих средств защиты против гнуса у нас не было.

В нашей бригаде было десять человек. В объем выполняемых работ входила работа с ручной пилой, которой срезался ствол дерева, главным образом, сосны или лиственницы. Зимой, несмотря на увеличение твердости древесины спиливать дерево было легче, так как в нем содержалось меньше смолы, которая словно клей прилипала к металлу пилы. Зимой, до обработки, ствол дерева лежит под метровым слоем снега. В задачу заключенных входило нахождение ствола, очистка его от снега, обрубка ветвей, сборка их и кучу и сжигание. Ствол затем разрезался на шестиметровые бревна.

Местом работы была закрытая для выхода территория-зона, по периметру которой располагалась охрана r лице солдат-автоматчиков, обычно сидевших всегда у костров. Солдаты просили заключенных принести дрова и материал на растопку костров, за что расплачивались махоркой, которая всегда была в большом дефиците. Однако, верить охране на слово, если кто-либо оказывался вне зоны в поисках растопки, следовало с большой осторожностью поскольку могло произойти непредвиденное. Как-то заключенного попросили принести дров, и когда он разжег костер вне периметра зоны, его застрелили выстрелом в спину под предлогом попытки к бегству. К месту происшествия сбежались заключенные, в том числе и я. Увидев тело погибшего, все мы, возмущенные до предела таким произволом, дали слово не выходить из зоны для сбора лесоматериалов на костры охранников.

В период своего нахождения в лагере, после упомянутого события, я больше не видел, чтобы заключенный покидал пределы зоны для сбора топлива. Дерево для этой цели всегда собиралось внутри зоны, и охрана должна была сама принести его и поддерживать горение костров. Когда заключенные отказывались выйти из зоны, их беспощадно избивала охрана, что в свою очередь вызывало жалобы к администрации. Издевательства прекратились лишь после того, как был издан приказ, запрещавший применять физическую силу при отказе выйти из зоны. В конце концов, заключенные не были обязаны покидать зону из-за опасности быть застреленными. Что касается

 

убийцы, то событие было определенно как попытка к бегству. Убийца получил медаль за бдительность, премию в 120 рублей и короткий отпуск. Естественно, убийца подлежал переводу для предотвращения реванша со стороны тех, кто работал в зоне.

Нашим бригадиром был украинец, некий Лушко, отбывавший двадцатипятилетний срок заключения за сотрудничество с нацистами в годы войны. В некоторых оккупированных районах нацисты не занимались уничтожением евреев лично, а передавали исполнение волонтерам-добровольцам из числа местного населения. Лушко, в свое время, был одним из таких добровольцев.

Он был ответственный за убийство тысяч евреев и продолжал ненавидеть их даже в лагере. Он всегда очень жестоко относился к заключенным-евреям и давал им наиболее тяжелые работы. Естественно, евреи не могли выполнить установленные рабочие нормы, что, как правило, приводило к наказаниям или уменьшению пайка. Наученные правилам жизни в заключении люди, для своего выживания, стремились, как можно меньше работать и возможно больше отдыхать, а также использовали любую возможность для сохранения тепла, чтобы не болеть и давать немедленную сдачу в случае физического воздействия. Я хорошо усвоил эти лагерные правила, гак как если не последует ответный удар кулаком, то такого заключенного будут считать трусом и, тем самым, он будет битым намного чаше.

Работая пильщиком, я никогда не мог выполнить свою дневную норму, быстро уставал и должен был часто останавливаться, чтобы как-то восстановить силы. Напарник, молодой татарин, депортированный из Крыма, постоянно проклинал меня и отказывался работать вместе. Бригадир давал мне другого, более сильного напарника, но и это не помогало. Невыполнение норм означало не только плохую работу, но и уменьшение пайка - вместо 750 грамм хлеба выдавалось 500 грамм. Но чем меньше паек, тем больше физическая ослабленность наказуемого, что, в конечном счете, приводило к общему истощению и ослаблению организма, ухудшению здоровья, а затем - и к смерти.

Бригадир все время грозился передать меня в другую бригаду, но этого не делал, главным образом из-за того, что я твердо усвоил

 

правила лагерного выживания - не работать в полную силу и не позволить себе быть битым. Такое поведение заставляло других заключенных смотреть на тебя с уважением. Лушко, в конце концов, перевел меня на более легкую работу на сбор и сжигание сучков и веток. Нормы на такую работу были очень высоки и также были невыполнимы, что означало постоянное наказание урезанием порций пайка и остальными последствиями. И тем не менее, я и мои коллеги по несчастью придерживались правила, что чем меньше работаешь, тем больше твои шансы на выживание. Даже в том случае, когда получаешь меньше пищи, шансов на сохранение в организме жизнестойкой энергии больше, нежели при питании, получаемом при выполнении норм выработки. Моя теория себя оправдала на практике, когда я наблюдал, как даже при хорошей работе, заключенные все больше худели и слабели, и в конечном счете вообще уже не могли работать. Многие из них, желая заполучить в качестве вознаграждения дополнительные 250 грамм хлеба и добавку безвкусного водянистого супа, заканчивали свою лагерную эпопею смертью от истощения.

Во всех советских тюрьмах и лагерях действовало непререкаемое правило, касающееся хлебных пайков — их неприкосновенность для любого, кроме владельца пайка. Хотя мозг заключенного постоянно зацикливался на том, где достать еду и продукты, нас никогда не обманывали содержанием веса пайка. Все заключенные осознавали, что хлеб, даже если он был водянистым и из ржи низкого качества, в весе порций, выдаваемых на руки, соблюдался точно. У хлеборезчика были палочки типа зубочистки на которых нанизывались пяти-десятиграмовые кусочки хлеба до достижения точного веса. Поэтому, при необходимости, паек перевешивался до нормы, и можно было получить довески по несколько грамм к полагающейся норме. Их так и называли - довеска.

Многие из заключенных имели право раз в месяц получать посылки, письма, даже деньги. Наказанных лишали такого права на полгода и даже на год. Заключенные никогда не делились содержимым посылок с другими, разве только по принуждению или с близкими. Бригадир обычно знал содержимое каждой посылки и получал подарок, своего рода взятку, для того чтобы дающий мог получить более легкую работу, теплое местечко, другие мелкие льготы. Те заключенные, кто

 

не получал посылок всегда были вынуждены исполнять тяжелые работы в бригаде. Я никогда не получал каких-либо посылок из дома, так как у меня родственников в России не было.

Со дня на день я чувствовал, как слабею. Когда такое состояние имеет место, трудно поднять ноги, а любые препятствия становятся норой непреодолимыми. Даже ветер может сбить с ног исхудавшего до предела «слабака». Мой организм начинал отказывать исполнять даже обычные функции и вот, год спустя, в марте 1952 года, в таком неприглядном виде, я предстал перед посетившей лагерь № 31 медицинской комиссией. Добавлю, что все заключенные в лагере до того как их признают опять годными по «рабочей категории» должны проходить проверку в медицинской комиссии.

Сотни голых людей проходили мимо МГБешного врача, который ничего не предпринимал, кроме беглого взгляда по ягодицам. Если у заключенного все еще оставалось мясо на ягодицах, то такого человека записывали в первую категорию, означавшую полный рабочий день в тайге. Я получил третью категорию - завершение длительных переходов на работу и обратно, наиболее изматывающей частью ежедневного лагерного ритуала.

Диагноз врача гласил: «Элементарная дистрофия», цинга и пеллагра. Дистрофия проглядывалась четко, так как ноги выходили буквально из ягодиц, и я был очень ослабленным и весил не более пятидесяти килограмм.

Врач из медкомиссии по национальности был еврей, и он приказал лагерному врачу поместить меня па десять дней в больницу, где мне удалось немного поправился лишь употреблением дополнительных сотен грамм белого хлеба, запиваемого стаканом молока. После процедур меня направили па работу в зоне с сокращенным рабочим днем - за дополнительный кусок хлеба и продукты, выполнять подсобные работы на кухне.

В течение моего годового пребывания в лагере № 31 большая часть знакомых мне заключенных покинули что заведение. Администрация, надеясь сократить число нетрудоспособных, время от времени переводила их в другие лагеря.

Как-то в воскресенье, день отдыха у заключенных, в лагерь прибыла медицинская комиссия для подготовки очередного этапа. После

 

опросов наших прежних профессий и заполнения анкет выяснилось, что комиссия проявила особый интерес к горным профессиям и, прежде всего, к шахтерским. Лагерная администрация, естественно, чтобы избавиться от слабых здоровьем и больных, включала в списки тех, кто не мог или даже не желал работать. После отъезда комиссии был зачитан список людей, которых включили в этап. Было сказано, также, что им не надо выходить на работу после утренней проверки. Я попал в этот список. Нам было приказано собран, свои вещи и после нового, опять-таки тщательного, обыска доставили под конвоем на вертушку - узкоколейку, соединяющую несколько лагерей. Здесь сообщили, что наше путешествие будет длительным, гак как везут куда-то далеко, на Дальний Восток.

Все сразу стали нервничать. Никто ведь не знал, был ли отъезд на новое место к лучшему или худшему. Где находилось наше новое местопребывание? Чита? Иркутск? Норильск? Хабаровск? Магадан? Камчатка? Чукотка? Всё что могли мы в данном случае делать - только гадать, надеяться, молиться, что новое место не будет хуже Озерлага.