Глава 22.

КОЛЫМА: БЕРЛАГ - МАГАДАН

 

Мы покинули порт, и окруженные конвоем солдат МГБ, прошли по пяти человек в ряд по улицам столицы Колымы, города Магадана. На протяжении всего пути в нас всматривались уличные пешеходы. Колонна выглядела впечатляюще. Она простиралась примерно на пятьсот метров, и в ней находились около двух тысяч новых заключенных. Центральный транзитный лагерь находился на холме, выше города. За нами также следовала колонна заключенных женщин. Через час колонна остановилась. Мы прибыли в центральный транзитный лагерь № 19, расположенный в четырех километрах от Магадана.

Женский лагерь располагался на противоположной стороне шоссе от транзитного лагеря для мужчин - режимного учреждения, предназначенного, в основном, для политических. Женский лагерь состоял из двух соприкасающихся зон, одна для женщин из политических заключенных, другая - лагерь исправительно-трудовых работ обычного типа (ИТЛ) для разного рода преступников: воров, убийц, головорезов, и т.п.

После пересчета женщин и размещения их в своем лагере, колонна заключенных-мужчин продолжила путь в мужскую пересылку, находившуюся через дорогу. Окрики охраны стали звучать громче, гак как она старалась быстрее завершить свою работу. Подгоняемые криками люди стали двигаться быстрее, и вскоре подошли к портам специального мужского транзитного лагеря № 19, Берлаг, на четвертом километре. Берлаг считался специальным учреждением дня политических, и в нем вся система каторжного труда обеспечивалась на максимальном уровне. Здесь, у высоких деревянных порт с надписью «Центральный транзитный лагерь № 19 Берлага» наша процессия остановилась. Началось долгое ожидание. Наконец, порта открылись, нас ввели в лагерь, рассортировали, дважды пересчитали, так как, кто-то в голубых погонах МГБ допустил какую-то ошибку, а они хотели быть уверенными в правильности счета прибывших людей.

После захода колонны в лагерь, ворота закрылись. Нас здесь встретила администрация лагеря, приветствовавшая наше прибытие в

 

Магадан. Лагерь представлял собой огромное по территории отгороженное место, предназначенное для политических заключенных. Нас сразу окружили находившиеся уже там другие заключенные, начавшие задавать нам вопросы на самые различные темы о материке.

Лагерная администрация приказала всем сесть и ждать. Было сообщено, что нас расселят по баракам, где мы сможем отдохнуть после столь длительной прогулки из порта. Но после обеда появились охранники и нас опять привели к воротам лагеря. Конвой солдат МГБ с собаками встретил нас за воротами, и после получасового хода привел к основанию холма на втором километре. Там находилась баня - одноэтажное деревянное сооружение из стволов деревьев. По сотне человек за раз, мы зашли в предбанник и разделись. Одежду забрали на дезинфекцию.

Баня представляла собой элементарную конструкцию. Затем всем сделали уколы и побрили все тело до основания. Мы быстро помылись после упомянутых процедур, и по завершении — подходили к прилавку, где вручалась другая одежда. Нам выдали нижнее белье, рубашки, полотенце, меховую шапку и бушлат. Были также выданы валенки, которыми мы обменивались до получения нужного размера. На каждого заключенного открывалась карточка, в который получатель расписывался за полученные пожитки. Прежнюю одежду, прошедшую дезинфекцию, изъяли.

Помытых и побритых, и свежей одежде, нас привели опять в транзитный лагерь. Барак, в котором меня поместили, имел четырехъярусные нары, занятые до отказа другими сокамерниками, поэтому мне, Вилли, Чабаре и Фиме пришлось разместиться под нарами. Лишь после того, как некоторое число проживавших переместились в другие бараки, мы смогли занять место на более высоких нарах рядом с другими заключенными евреями. По счастливой случайности, некоторые из них находились в группе уже прибывшей из Ванино и нас тепло встретили, как членов одной семьи, дав нам возможность разместиться вместе.

В лагере № 19 кормили три раза в сутки. Выдавали 600 грамм черного, липкого хлеба, селедку, капустный суп, заправленный ячменем. Каждый получал деревянную ложку, которую словно лучшего друга, все всегда носили с собой. Даже сегодня, по истечении

 

многих лет, я предпочитаю пользоваться ложкой, нежели вилкой с ножом. Старые привычки сохраняются долго.

Магадан был основан заключенными в 1933 году, вскоре после прибытия геологической партии в 1932-м. Он является основным портовым городом, расположенным в бухте Нагаева, находящейся на побережье Охотского моря и служит единственным местом въезда на Колыму. Город расположен напротив Камчатки и включает в себя Чукотский национальный округ.

Магадан получил статус города в 1939 г. В год моего прибытия город состоял из единственной улицы, на которой также размещались административные здания. Улица или проспект, как ее называли, завершалась вершиной холма, где находился лагерь № 19 для транзитников. Огромная площадь Магаданской области находилась в ведении Дальстроя, который построил и владел практически всем, за исключением лагерей под охраной МВД и КГБ.

Дальстрой владел также административными зданиями. Служащими были бывшие ссыльные, бывшие преступники и военнопленные, а также те, кто сюда прибыл за длинным рублем. За каждый год работы здесь засчитывались три года на получение пенсии. В Магаданской области работали одни из лучших по своей организации горные шахты советской России. Работали механический завод, судостроительная верфь, завод по производству шахтного оборудования, завод строительных материалов. Севернее находились охотничьи угодья, добывалась пушнина.

В Магадане работали предприятия по лову рыбы, производству рыбных консервов, а также пищевых продуктов, получившие особенно широкое развитие после 1956 г., с прибытием с материка многих тысяч комсомольцев-«добровольцев». Благодаря -этому район был значительно усилен свободными трудовыми ресурсами, гак как после реабилитации, на материк, в родные места, вернулось значительное число бывших зеков. Большинство лагерей были закрыты, заводы остались без специалистов и рабочей силы. По предложению Хрущева, для заполнения вакуума свободных рабочих мест и стабилизации экономики области был использован комсомол.

В городе построили музыкально-драматический театр, которому присвоили имя A.M. Горького, институт для получения высшего

 

образования, большую библиотеку, краевой музей, другие культурно-развлекательные учреждения. Когда я попал в Магадан, строительство этих общественных зданий с использованием рабского лагерного труда шло полным ходом. Но не все сооружения отвечали нормам строительных стандартов по причине некачественной работы или саботажа заключенных, и многие здания разрушились из-за скрытых дефектов при их строительстве.

Когда наступила осень, я познакомился в лагере с осужденными, якобы за шпионаж. Один из них был Майкел Соломон, румын по национальности, бывший журналист, работавший в свое время в Палестине. Познакомился также с еврейскими писателями - Ильей Хаимовичем Друкером, Натаном Забарой и обвиненным в шпионаже Сандлером. Из старой Ванинской группы здесь были Виталий (Вилли) Свечинский, Фима Спиваковский, Авраам Кринский, Натан Забара. Мы старались держаться вместе возможно больше времени, и всегда шли на помощь друг другу.

Сандлер был бакинским евреем. Он превосходно знал персидский язык, работал шифровальщиком в советской контрразведке в Тегеране во время 2-й мировой войны, и поддерживал дружеские связи с англичанами. Узнав о них, Москва немедленно его отозвала, затем арестовала, его приговорили к расстрелу, но позднее заменили высшую меру наказания ни десятилетний срок пребывания в лагерях усиленного режима. В те времена, после окончание войны, срок приговора вместо 25-ти лет составлял 10 лет. Сандлера доставили из Баку в Магадан. Но натуре он был оптимистом, поддерживал в нас дух надежды, предсказывал крупные изменения в советском руководстве и о проведении амнистии в будущем. В лагере он работал медиком, помогал врачам. Он всегда был готов поддержать друзей, впадавших в отчаяние. Его любили и уважали все сокамерники.

Виталий Свечинский (Вилли), с которым я познакомился в бухте Ванино, при аресте был московским студентом-архитектором, третьекурсником. Это был высокий, умный парень с четко поставленными перед собой задачами на будущее. Его отец был майором, контрразведчиком МГБ, работавшим в немецком тылу во время войны.

 

Транзитный лагерь № 19 Берлаг работал, в основном, как пересыльный пункт для политических заключенных, прибывавших с материка, и не отличался от других колымских лагерей - та же тяжелая физическая работа для мужчин и женщин: и те и другие добывали и переносили руду в шахтах, работали строителями, собирали древесину на растопку, заготовляли лес. Вручную они копали траншеи, на себе таскали тяжелые грузы - трубы, мешки с цементом, занимались погрузкой-разгрузкой транспорта. Работа не прекращалось в зоне вечной мерзлоты и при крайне низких температурах.

Заключенные, ожидавшие возвращения на материк или перевода в другие лагеря, до отбытия обычно выполняли различные работы в лагере. При нахождении в лагере № 19, они были обязаны выполнять ту же работу, что и другие заключенные на строительных площадках вне лагеря.

В лагере регулярно проводились разного рода проверки. Высшее руководство МВД и его руководитель, генерал Деревянко, лично проверяли, как выполнялись задания по выполнению пятилетнего плана. К ним обращались заключенные с претензиями на произвол администрации, однако обещания разобраться практического разрешения не получали.

Отличие специального лагеря от обычного, прежде всего, заключалось в обязательном ношении для политических присвоенных им номеров на четырех точках одежды - на шапке, груди, левом колене и на спине. Номера пришивали сами заключенные и при отказе носить таковые жестоко наказывались.

После присвоения нам номеров, Друкера, Забару, Фиму, Кринского, Майкела Соломона и меня направили работать в зону близ пищевого опока лагеря. Заключенные нас прозвали «бригадой ух». Мы занимались сбором отходов древесины. Заготовка шла на кухню и для бараков. Эта была тяжелая двенадцатичасовая работа на ногах, проходившая и при низких температурах. У меня были постоянно отморожены нос и щеки, а кожа на них внезапно приобретала белый цвет. Заметив повеление, я сразу начинал заниматься растиранием отмороженного участка кожи. Чтобы не замерзнуть и сохранить тепло, приходилось постоянно работать без перерывов. Двенадцатичасовой труд проходил без учета времени на питание. Заготовка топлива для

 

пищеблока давала некоторое преимущество, которого не было у остальных: повар всегда давал нам немного каши от оставшихся порций и даже несколько ломтиков хлеба.

Вилли был единственным евреем из нашей группы, которого отправляли в город на ночные работы по копанию траншей. При низких температурах это была особенно тяжелая работа, и Вилли, из-за нехватки еды, стал терять вес и силу. Примерно в это же время, Забару и Майкела перевели в другую бригаду, работавшую на складах снабжения, расположенных недалеко от зоны. Там они работали вместе с женщинами Берлага № 19, занимаясь разгрузкой грузов с прибывающих автомашин. Забара ухитрялся приносить для Вилли немного каши, которую он брал из караульного помещения. Вероятно, именно эти дополнительные порции помогли спасти жизнь Вилли от голодной смерти во время его ночной работы.

 

* * *

 

Майкел Соломон родился в румынском городе Галац. После завершения учебы на юридическом факультете, он стал заниматься журналистикой, работая лондонским корреспондентом в одной из румынских газет. В начале Второй мировой войны он бежал из Румынии в Палестину и там иступил в движение «Свободная Румыния», a затем, став добровольцем в британской армии, участвовал в боевых действиях в восточной Африке и на Ближнем Востоке.

После поймы Майкел решил вернуться на родину, которую покинул в 1939 г., после вторжения Германии в Польшу. Его возвращение в 1948 г. в Румынию привело к последующему аресту на основании фальсифицированных обвинений, и коммунистические власти Румынии передали его советским властям. На основании статьи 58-6 УК РСФСР суд в гор. Констанце приговорил его к высшей мере наказания, по обвинению в шпионаже в пользу Великобритании. Затем расстрел заменили на двадцать пять лет лагерей особого режима, с отбыванием срока на крайнем Севере. Я познакомился с ним в лагере № 19.

Майкел Соломон был отлично образован. Он был добрым и тихим по характеру человеком, всегда готовым прийти на помощь. Он был

 

отличным джентльменом, в полном смысле этого слова. После работы, по вечерам, он рассказывал нам массу интересных историй из своей мини. Как-то после двенадцатичасового рабочего дня, измотанные тяжелым трудом, Забара и Майкел ожидали распоряжения бригадира собрать инструменты. При наступлении темноты, поступила команда вернуться в лагерь. Они начали сбор ломов, кайл, лопат, молотков и другого инструмента, брошенного заключенными.

В тот момент, когда Майкел собрался поднять лом, который чуть раньше кто-то уже взял в руки, он сказал:

- Извините!

А прозвучавший в темноте голос ответил:

- Не стоит.

Сказавшая эти слова женщина, взглянув на Майкела, улыбнулась. Не прекрасные голубые глаза сияли в темноте, как бы освещая красивое лицо.

- Вы, вероятно, иностранец? - спросила она.

- Почему вы так считаете? — удивился Майкел.

- Я не слышала здесь ни одного вежливого слова в течение многих лет.

Они продолжили разговор, но солдаты из охраны приказали всем построиться по пятеркам. Побежав к своему женскому ряду, она, на прощание, отправила ему воздушный поцелуй.

Вернувшись в лагерь, Майкел стал спрашивать нас о ней. Вилли, имевший некоторые связи с женщинами-политзаключенными, спустя несколько дней сказал Майкелу, что это могла быть Ирен.

- Ирен... Ирен... кто она? - спросил Майкел.

- Ирен Бронштейн, племянница Троцкого.

- А за какие преступления она здесь находится?

- Не знаю, ответил Вилли. — Спроси ее сам.

- Но как я могу установить с ней, политической заключенной, связь?

- Это достаточно просто! Существует много способов сделать это.

- Но как, конкретно? - допытывался Майкел.

Его сердце тревожно забилось и ожидании романтической встречи. Сейчас он загорелся желанием встретиться с ней. Подумав, Вилли ответил:

 

- Ладно, передай твое сообщение через меня письмом.

- Но какое сообщение? - спросил Майкел, покраснев. Он был сбит с толку столь быстрым развитием событий.

- Ну, если у тебя для нее нет записки, то как же я могу тебе помочь?

- Честно скажу, что не могу написать ей записку, так как не знаю, что написать.

- Тогда забудь о разговоре.

Однако через полчаса Майкел все же написал записку и передал ее Вилли, который забрал ее молча. В нескольких скупых строках Майкел рассказал о себе и спрашивал Ирен, где бы они могли встретиться хотя бы на несколько минут.

Через двое суток Вилли принес ответ, записанный на том же клочке бумаги. Ирен предложила Майкелу пройти рентгеновское обследование. Передвижная рентгенустановка находилась в женском лагере, а лагерный врач отправлял туда всех, кому было необходимо выполнить просвечивание. После многочисленных отказов Майкел все-таки добился такого разрешения.

Я уже рассказывал, что женский лагерь находился через шоссе, недалеко от нашего лагеря № 19. Как только захлопнулись ворота женского лагеря за вошедшим Майкелом и несколькими другими заключенными, их моментально окружили сотни женщин. Вооруженная охрана ушла, предоставив вошедших самим себе.

Майкел дошел до помещения, где находился рентгенаппарат. Он, в окружении толпы женщин, ожидал прихода нужного ему человека. Инстинкт подсказал ему, что именно она шла навстречу. Она была среднего роста, черноволосая. У нее были прекрасные ясные синие глаза. Протянутая в знак приветствия рука и услышанный им ее голос подтвердили, что это была именно Ирен.

Майкел покраснел. Затем, как настоящий джентльмен, он произнес:

- Как приятно вновь встретиться с вами!

Ирен внимательно вглядывалась в его глаза. Она изучала лицо Майкела, пытаясь определить, что он за человек. Затем, внезапно улыбнувшись, взяла его руку и повела за собой.

- Куда мы идем? — удивленно спросил Майкел.

- В мой барак. У меня есть там горячий чай, который поддержит разговор.

 

- А что делать с рентгеном? — спросил он с опаской в голосе.

- Не беспокойтесь об этом. Вы получите свой рентген.

Ее барак был стандартным зданием, рассчитанным на пребывание не более двухсот человек. В нем также находились четырехъярусные пары, на которых спали женщины. Но барак отличался чистотой и даже некоторым убранством, напомнившим Майкелу о далеком прошлом. Имелись простыни и расшитые наволочки. Оба сели на край ее нар. Затем она встала, извинилась и пошла за чаем. Она принесла две жестяных кружки кипящего чая.

- Пейте, - сказала она, — пока чай горячий. Заправлен настоящим грузинским чаем.

- Где вы его достали?

- Как мы его достаем? - переспросила Ирен, рассмеявшись. Это просто, очень просто, как вот так, и она щелкнула пальцами. Нет проблем. Женщины получают посылки из дома, а также подарки от бригадиров и ухажеров.

Майкел облегченно вздохнул. Ирен, заметив вздох, с раздражением в голосе сказала:

- Ненавижу всех мужчин, кто здесь. Мне постоянно приходится отбиваться от них. Они продолжают терзать меня и днем и ночью. Эти ублюдки, монстры, всегда преследуют меня и все, что они желают, так это мое тело.

- Естественно! - заметил Майкед. - Такую красивую женщину, как вы, всегда будут преследовать ухажеры и женихи.

- Да, я это хорошо знаю! - раздраженным голосом сказала Ирен. - Эти звери постоянно следуют за мной. Но если вы бы знали историю моей жизни, то думали бы по-иному.

- И что это за история?

- Не сегодня. Когда-нибудь расскажу вам.

Майкел и Ирен стали друзьями. Через Вилли, они стали переписываться. Майкел, в конечном счете, узнал историю жизни Ирен Бронштейн и пересказал нам. Спустя много лег, когда мы были на свободе, моя давняя знакомая, Лариса Наничкнна, посетила меня, находясь в Москве. Вспоминая о тех «старых, добрых временах» лагерной жизни Лора рассказала об Ирен, которая тогда находилась с ней на 72-м километре Магаданскою шоссе. Они были близкими

 

подругами, обе жили в Харбине, ходили в одно и то же Коммерческое училище и, надо сказать, что Лора знала массу тонких деталей и штрихов, о которых Майкел не имел понятия.

Ирен родилась в Харбине. Ее отец работал инспектором на КВЖД. После Октябрьской революции он отказался возвращаться в Россию, невзирая на то, что его брат, Лев Давидович Бронштейн (Троцкий), был одним из лидеров этой революции. Ирен никогда не встречалась со своим дядей и знала о нем лишь только то, что рассказывали ее родители.

В 1935 г. правительство СССР, продав свою долю КВЖД Южно-Маньчжурской железной дороге, принадлежавшей японцам, отозвала весь свой технический персонал. Те, кто пожелали, вернулись в СССР, другие осели в Маньчжурии. Отец Ирен стал безработным. Его супруга категорически возражала возвращаться в СССР. Но советский консул в Харбине предложил отцу Ирен выехать с семьей на весьма ответственную должность в столице. После того, как уговорили маму, семья выехала в 1935 г. в Москву.

Закончив школу, Ирен поступила в Институт иностранных языков, а ее брат стал учиться на инженера. Жизнь в Москве была скучной и монотонной. Друзей у семьи было немного, так как зная о ее родственных связях с Троцким, люди избегали встреч. Семья стала ощущать приближение серьезнейшей угрозы

В 1937 I. началась ежовщина. Последовали массовые аресты, и наступил день, когда отец Ирен не вернулся домой. Он был схвачен НКВД. В ту же ночь была арестована мама Ирен. Дети оказались в одиночестве.

Ирен стала посещать НКВД, чтобы узнать о судьбе родителей, но никаких известий не было. Как-то ее пригласил в свой кабинет толстяк-полковник, и предложил попить чай с пирожными. Там, у Ирен отказали нервы, и она расплакалась.

Полковник вытер ее слезы и спросил:

- Ты ведь племянница Троцкого, не так ли?

- Да, - всхлипывая ответила она.

- Разве ты не понимаешь, что Троцкий - враг № 1 Советского Союза?

- Понимаю. Но какое отношение это все имеет к моим родителям?

- Абсолютно прямое!

 

- Но отец не встречался с братом вот уже двадцать лет.

- Это не играет никакой роли, — последовал ответ. - Кровь гуще воды! Большевистская революция требует суровых мер наказания против изменников, шпионов и прочих врагов государства!

- Но мои родители ни в чем не виноваты! Они ничего не совершили против государства!

Полковник рассмеялся.

- Ты говоришь ничего. Ну, ну! Мы еще проверим факты. Если они действительно невиновны, их освободят, и вскоре ты с ними встретишься.

Наивной Ирен лишь оставалось поверить словам полковника. Его слова несколько успокоили ее и оставили слабую надежду на будущее. Затем полковник встал и нежно сказал:

- Давай поедем. Уже поздно. Я отвезу тебя домой.

Полковник внешне проявлял заботу, но в его намерения входили другие желания. Ирен согласилась поехать с ним. Однако полковник привез Ирен в другую пустующую трехкомнатную квартиру, где пытался овладеть ею. Сопротивляясь, Ирен расцарапала ему лицо и смогла убежать. Вернувшись домой, она узнала от соседей, что ее брат арестован.

Они пришли за ней в ту же самую ночь, привезли ее в психиатрическую больницу, где в течение несколько месяцев стали делать уколы, погрузившие ее в ступор и эйфорию. В конечном счете, она превратилась в совершенно больного человека. После курса «лечения» и освобождения, у нее не оказалось ни жилья, ни работы. Ее разместили на чердаке, вместе со следившей за ней алкоголичкой. Узнав, что за всеми действиями стоял полковник, Ирен решила отомстить.

В один из вечеров, подкараулив его, когда он стал выходить с другими людьми из рабочего здания, она стала кричать:

—Ты, проклятый, кровавый убийца и подонок! Ты уничтожил мою семью в том числе и меня! Проклинаю тебя и желаю, чтобы Всевышний обошелся с твоей судьбой, так же как и ты с нашей!

Вскоре ее арестовали. Сфабрикован дело о «контрреволюционных действиях», Ирен приговорили к десяти годам лагерей рабского труда усиленного режима. Вот так, Ирен и попала в Магадан, в Берлаг № 19.

 

Несмотря на перенесенные испытания, Ирен прибыла в лагерь молодой и интересной. Многие воры пытались получить ее расположение. Как-то одноглазый бригадир из ворья, приказал ей мыть пол, заставив промывать неоднократно доски, до появления кровяных ссадин на пальцах. Тогда насильник сделал попытку овладеть ею. Его жертва полностью выдохлась от выполненной работы и, помимо насилия, ей угрожали перерезать горло. Когда Ирен потеряла сознание, насильник добился своего и это было единственное «любовное приключение» в ее молодой жизни.

Ирен подвергалась многочисленным издевательствам. Недостаток еды, тяжелая работа, угрозы со стороны бандитов, сводили ее с ума. Она решила покончить со своими страданиями раз и навсегда. Но судьба приготовила для нее другие планы.

В женский лагерь прибыл новый врач, внешне интересный молодой человек. Врач влюбился в Ирен, которая рассказывала ему о произошедшем. Врач решил избавить ее от посягательств ворья, продолжавших охотиться за ней. Он устроил ее в свою медицинскую лабораторию. Вскоре она тайно вышла за него замуж. В лагерях такие браки не были редкостью, поэтому гражданские браки, вернее сожительство, возникали при наличии близких связей.

Врач завершал свой десятилетний срок заключения. Когда Ирен рассказала ему о беременности, он был чрезвычайно обрадован, тем более, что ему оставалось шесть месяцев до завершения срока.

Доктора освободили, по согласно законодательства, ему следовало работать но специальности в течение отбытия пятилетней ссылки в Казахстане. Они расстались в слезах и надежде на лучшее будущее. Ирен была рада хотя к тому, что вскоре и у нее будет свой угол. Она получала его письма, в которых он сообщал, что работает и ждет ее с нетерпением. Наконец, пришел столь долгожданный день, когда она должна была выйти из лагеря. У нее был только сверток личных вещей. Но шли дни, и никто ее не вызывал, чтобы сообщить о завершении срока. Невинно осужденная, она и так полностью отбыла десять лет лагерей. И только на третий день, ее вызвали в контору лагеря, и показали лист желтого цвета.

- Что это? - с радостью в голосе спросила она. - Мое освобождение?

 

- Нет! — ответил дежурный офицер без каких-либо эмоций.

- Но что это за бумага?

- Я зачитаю ее тебе, - ответил офицер, вставая.

- Разве я не имею права сама ее прочитать? - спросила Ирен.

- Нет!

- Не тяните время. Читайте ее.

Взглянув на нее, офицер прочитал документ, в котором сообщалось, «что до следующего извещения, согласно распоряжения суда, Ирен задерживалась здесь в заключении».

- Что?! Что вы сказали? Повторите. - закричала в отчаянии Ирен.

- То, что вы слышали.

- Это неправда! Этого не может быть! - говорила Ирен сквозь слезы. - Я этому не верю!

Он подал ей ручку, сказав: - Распишитесь здесь!

- Расписаться где....? - переспросила Ирен.

- Здесь, прямо здесь, где показана линия, закричал офицер.

Ирен упала в обморок. Ее доставили в медпункт. Она хотела уйти из жизни, не желая больше терпеть никаких издевательств. Но ее спасло то, что она родила дочь, и вдруг у нее появилась цель в жизни. Она стала мамой, и по закону природы, ей следовало заботиться о ребенке.

При достижении ребенком двух лет, женский лагерь посетила специальная комиссия, и забрала под защиту государства всех детей этого возраста. Таковы были лагерные правила.

Ни истерики, ни слезы, ни требования, не принесли успеха Ирен, и она уже не знала, что еще сможет предпринять, для спасения своего ребенка. Но правила оставались правилами и они строго соблюдались: всех детей размещали в государственных приютах до тех пор, пока их не забирали родители, освободившиеся из лагерей.

Лагерная администрация уведомила Ирен, что и она сможет получить своего ребенка после освобождения. Таким образом, Ирен продолжала находиться в лагере № 19 после того, как ее гражданский муж освободился в 1951 г. и прибыл в Казахстан.

Пребывание в лагере у Ирен проходило без изменений лишь до тех пор, пока она не встретилась с Соломоном в ту памятную ночь, работая в одной смене в рабочей зоне.

 

Майкел Соломон был единственным из заключенных, которым охрана разрешала посещать женский лагерь. Ему доверяли по неизвестным причинам. Женщины всегда хорошо его встречали. У них работала пошивочная мастерская, обеспечивавшая также жен лагерной администрации. За пошив швеи получали продукты и Соломона всегда подкармливали столь любимыми им блинчиками. Его также снабжали чаем, хлебом и даже такой редкостью и роскошью, как кофе. Судьба оставалась великодушной, и он был своего рода почтальоном, часто передавал записки из зоны в зону, проявляя здесь личную инициативу.

Став друзьями, Соломон и Ирен решили, что в случае невозможности новых встреч они будут продолжать писать друг другу. Это стало возможным только благодаря Вилли, который стал работать почтальоном и проявлял в этом деле буквально чудеса изобретательности. По мере сокращения возможностей личных встреч Майкел со все большим нетерпением ожидал вестей от Ирен. То стало его единственным утешением в лагерной жизни. Майкел влюблялся в Ирен все больше и глубже. Мы все это видели. Он был человеком романтического склада.

Все-таки время от времени они встречались. На день рождения Ирен он, в подарок ей, вырезал из кости памятную медаль: в круге находился Могсп-Давид и слово «Сион». Сегодня она находится в Гило, Иерусалиме (У кого?)

Но затем Ирен перевели на север, в лагерь у шоссе Магадан-Сусуман, и все контакты оказались прерванными. К этому времени Майкел, как говорится, был по уши влюблен. Он страдал, считая, что Ирен его забыла, и потеряв надежду, пал духом. Майкел стал настолько одиноким и был доведен до такого отчаяния, что работавший с ним в паре Забара решил ему помочь и освободить своего друга и напарника от чар любви. На встрече с участием писателя на идиш Друкера, Натан Забара, пригласив Вилли и меня, решил посоветоваться, как помочь Майкелу, но так, чтобы он не узнал об этом?

Забара предложил, что Вилли будет продолжать работать почтальоном, время от времени передавая записки Ирен на английском. Но он не знал этого языка, поэтому поддерживать связь было невозможно, и выбор пал на меня писать тексты по-английски. На

 

первых порах я отказался, сказав, что Забара, как писатель, может принести куда больше пользы, работая на этом поприще. Забара по своему характеру был чрезвычайно нервным человеком, и мог без особых на то причин моментально вспыхнуть и нанести оскорбления. Подозрительно взглянув на меня, он пробурчал:

- Вы поцы! Сукины сыны! Разве вы не знаете, что я не владею английским? Я ведь пишу на идиш.

- Ну и что? - вспыхнув, ответил я. - Ты можешь изложить свои замечательные идеи непосредственно в любовных письмах, а я буду переводить их на английский.

- Ерунда! - ответил Забара. - Ты можешь сделать это сам и куда лучше меня. Ты отлично знаешь английский и жил за границей. Это твой родной язык. Попробуй, а я окажу тебе помощь идеями, о чем писать.

Мы пришли к согласию, что я буду писать любовные письма от Ирен, Забара будет морально поддерживать дух Майкела, а Вилли осуществлять доставку.

Прошло два месяца, а писем от Ирен не поступало. Майкел стал нервничать, был почти в полном отчаянии и умолял Вилли узнать, что все-таки произошло с его любовью. И я согласился написать первое любовное письмо от имени Ирен лишь после того, как увидел, что Майкел окончательно пал духом из-за столь долгого молчания.

Как-то на рассвете, когда Вилли вернулся после ночной смены, он увидел, что Майкел не спит.

- Что произошло? - спросил Вилли.

- Ничего особенного. Я не могу уснуть, не спал всю ночь и это тревожит меня.

- Не спишь, говоришь, и что же тревожит тебя?

- Не знаю, но что-то и очень! - зевая ответил Майкел.

Хочу посмотреть, как ты пляшешь, рассмеялся Вилли.

- Да ты просто шутишь! Что может послужить причиной моею танца? Вероятно, считаешь меня идиотом из-за Ирен?

- Нет. Конечно нет!

- Так какова же причина, чтобы плясать? Неужели произошло что-то необычное, что я должен плясать?

 

- Представь себе, что да! И Вилли продолжал настаивать на исполнении танца, а Майкел продолжал отвергать даже саму идею, как таковую.

- Ты будешь танцевать, наконец, или нет? - раздраженно спросил Вилли.

- Прямо здесь, да еще ранним утром. Ты просто с ума сошел.

- Да. А почему бы и нет? Ведь на это есть причина.

- Так выкладывай ее сейчас же. И кроме сказанного мной, у меня нет никакого настроения заниматься танцами.

- Тогда, смотри. Может быть, вот это поможет тебе, - и Вилли протянул записку от Ирен.

Майкел буквально вырвал записку из рук Вилли. Он выглядел очень взволнованным, но Вилли продолжал удерживать послание.

- Дай же, отдай ее мне немедленно, - умолял Майкел.

- Хорошо, но сначала станцуй. Хочу посмотреть, как ты танцуешь.

Майкел стал буквально прыгать от радости. Он чувствовал себя на седьмом небе! Кончив танцевать, он выхватил от радости записку, влез на нары и стал медленно читать. Он был очень счастлив получить весточку от Ирен.

- И что она пишет? спросил Вилли, немного спустя. - Что-нибудь хорошее?

- Да, да! - улыбался счастливый Майкел. - Хорошие новости.

- Но что она все-таки пишет? Почему так долго молчала?

- Знаешь, ответил сияющий Майкел. - Это ее первая такая большая записка по-английски. И в каком великолепном изложении. Написана просто прекрасно!

- Почему тебя это удивило? спросил Вилли. - Разве не знаешь, что Ирен приехала из Китая? Там в школах английский - базовый язык.

- Какая женщина! - воскликнул Майкел. - Просто удивительно, какая женщина!

- И что тебя заставило так считать? Что же в ней такого особенного?

- Я слушаю теплоту ее письма. Великолепная эрудиция, просто сама фантазия. Воспринимать ее письмо просто так невозможно!

 

- Все это хорошо, — спрашивал Вилли. — Но что она все-таки пишет и в чем причина ее столь долгого молчания? - настаивал, якобы волнуясь, Вилли.

- Не знаю. Она ничего не пишет об этом. Но, в конце концов, прошлое сейчас не играет никакой роли.

Вилли согласился с ним. Он покинул друга, впавшего в состояние блаженства.

Майкел вскоре подготовил и передал Вилли свой ответ. Забара смотрел на меня как на павлина. Но записка, в конце концов, вдохновила и успокоила Майкела. Забара также был рад, что поставленная задача сработала. Мы порешили, что будем писать такие записки Майкелу раз в месяц, после его ответа. Такая раскладка по времени освобождала Майкела от депрессии. Во всяком случае, он будет испытывать чувство определенного утешения, чего-то ждать, и питать надежду, продолжая жить в лагере, в котором повседневная жизнь после тяжелой изнуряющей работы, была чрезвычайно монотонной и трудной.

 

* * *

 

Именно благодаря существованию нашей всегда тесно сплоченной еврейской группы мы смогли выжить и в какой-то степени спастись от страданий и отчаяния. Все вместе мы боролись с голодом, поддерживали друг друга, как и в чем могли.

После нескольких месяцев пребывания в лагерь № 19, меня передали в бригаду занятую на строительстве управления КГБ гор. Магадана. Вилли работал на строительстве школы. То были ночные смены. При наружных температурах достигавших от минус 50 до минус 50 градусов по цельсию, Фима, Забара, Друкер, и другие не работали на заготовке топлива для кухни и бараков.

Как-то Фима с Вилли в один из дней приема решили пойти к помощнику коменданта лагеря. На приеме Фима скачал, но он экономист, выпускник Харьковского университета, а Вилли третьекурсник архитектурного факультета МГУ. Оба предлагали свою работу по прямым специальностям. Помощник коменданта записав их имена ответил, что будет разбираться с их предложениями.

 

Вилли заметил, что заместитель коменданта лагеря понимал состояние дел. Вилли даже намекнул, что слышал о работе некой шарашки, так прозвали проектное бюро, состоявшее из специалистов-заключенных и желал бы работать в ней, если там потребуются специалисты. Он прямо сказал, что принесет гораздо больше пользы администрации лагеря работая архитектором, нежели простым рабочим. Надо сказать, что заместитель коменданта согласился с таким мнением.

Через неделю Вилли вызвали к руководителю администрации лагеря № 19, бывшему полковнику Советской армии, Ивану Лазаревичу, сообщившего Вилли о переводе в бригаду № 58 под руководством главного инженера Яковлева. В бригаде работали специалисты и инженерно-технические работники. Иван Лазаревич также сообщил Вилли, что сего времени он будет получать свой дневной паек питания в этой бригаде. Там паек был значительно лучше по сравнению с голодным пайком, который получали остальные заключенные.

На следующий день Вилли прибыл в архитектурное бюро, возглавляемою русским, бывшим жителем Латвии, Яковлевым. Руководитель бюро отлично владел литовским, немецким, французским, английским и русским языками. В бюро Вилли встретился с группой литовцев-архитекторов. Яковлев немедленно выдал Вилли задание на проектирование здания для администрации лагеря.

От постоянной работы на холоде и с известью, пальцы Вилли стали малоподвижными, огрубели. Яковлев, засмеялся, показал Вилли его стол, новое рабочее место. Вилли жаждал работы и через пару недель, немного восстановив свои пальцы, приступил к делу. Он стал работать в ночную смену, и так как его никто не тревожил, стал фактически ночным хозяином бюро. Фиме повезло меньше. В конце декабря 1952 г. его отозвали в Москву. В Хабаровск доставили самолетом, затем поездом до столицы. Он не имел ни малейшего представление о причинах пересмотра дела. Его поместили на третьем этаже подвала тюрьмы Лубянки, расположенной за зданием управления КГБ. В камере не было окон. На потолке, закрытая металлической сеткой,

 

горела 25-ти ваттная лампочка. Его не выводили на прогулки, словно чабыли о нем.

После двухнедельной изоляции Фиме разрешили читать любую литературу, имевшуюся в тюремной библиотеке. Фима попросил выдать ему «Мою жизнь» Троцкого. Он получил ее, но из-за слабого света читать было невозможно.

Затем Фиму привели на допрос. Полковник Поляннский стал интересоваться личностью Майкела Соломона, Вилли Свечинского, Авраама Кринского, мной. Он обвинял Фиму и нашу пятерку в организации с помощью американцев заговора в лагере № 19. Обвинение было настолько диким, что сразу напомнило Фиме о «Деле врачей» которое ставило задачей преследование и наказание всех советских евреев, включая заключенных к лагерях. Фима стал смеяться абсурдности обвинения, но полковник продолжал настаивать на реальности такого заговора и продолжал давить на Фиму. Полковник сказал, что МГБ располагает сведениями от своих стукачей о готовящимся заговоре в Магадане. Но Фима отвергал с презрением все обвинения.

Через пару недель его перевели в Бутырскую тюрьму и там продолжали допросы еще около пяти месяцев. Фиму спрашивали о Исааке Конхаузе, еврейском инженере, добровольно передававшим некоторую информацию Израильтянам, работавшим в столице. В Бухте Ванино Исаак часто навещал Вилли в присутствии Фимы. Но Фима не контактировал с Исааком и никогда не имел с ним серьезных разговоров. И тем не менее МГБ продолжали допросы, хотя Фиме рассказывать им было нечего.

Спустья годы Фима выяснил, что Исаака Кронхауза отправили в Москву из Бухты Ванино примерно в тоже самое время, когда в 1952 г. в Москву на доследование возвратили также Ящу Этингера.

Конхауз осудили вторично, и приговорили к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение. Однако, бывший работник израильского посольства в Москве, Бартов, отрицал факт расстрела Исаака Конхауча. Уже в Израиле, он рассказал Вилли, что Исаак не был расстрелян и жил где-то и России. Но Вилли не доверял слова Бартова, так как в доле до обследования обвинений Ящи

 

Этингера находиться лист обвинительного заключения на Исаака Конхауза, где сообщается о исполнения приговора.

Так как Фима и Исаак находились в одном этапе на пути в бухту Ванино, они лежа вместе на нарах часто беседовали друг с другом и МГБ пожелало узнать, что Конхауз рассказывал Фиме о своем деле. Но Фима продолжал настаивать, что в их разговорах дело Конхауза никогда не обсуждалось и Конхауз никаких данных о себе никогда не сообщал.

Тем не менее МГБ обвинило обеих в проведении антисоветской агитации и националистических разговорах, иначе, все то, что их информировали стукачи. Фима также отказался подписать протоколы против Исаака. Когда МГБ продолжала настаивать на подпись протокола, Фима сказал, что пересмотрит свое отношение, если слово «антисоветский» будет исключено из текста протокола допроса. Следователь отказался это сделать, перешел на брань и бросив протокол в лицо Фимы сказал: - У нас есть уже достаточно доказательств без твоих отрицаний, чтобы приговорить его к высшей мере. Так или иначе, мы его вес равно расстреляем.

Фима возвращался в Магаданский лагерь № 19 через два месяца. Он рассказал нам о ходе следствия и мы дружно смеялись, слушая его московские приключения.

Пошел 1953 год. Как-то после работы меня вызвали в администрацию лагеря. Офицер. отвечавший за культурные мероприятия проводимые в лагере, предложил мне участвовать в составе лагерного оркестра саксафонистом. Оркестр часто давал концерты в клубе или на плаце. Клуб лагеря представлял собой большое здание, построенное силами заключенных, в котором размещался театральный кинозал, библиотека, учебные комнаты. Я решил участвовать в оркестре, тогда именуемым оркестром магаданского лагеря № 19, Берлага. В составе оркестра я выступал саксафонистом и кларнетистом.

Но меня опять вернули в лагерь в бригаду УХ по обслуживанию кухни, и я стал работать на заготовке дров. После работы, ежедневно, я

 

посещал репетиции, за что они мне увеличили паек и муки голода, постоянно мучившие меня переноситься легче. Улучшение питания и некоторое сокращение работ по заготовке вызвали зависть у Забары, Друкера, Кринского и Фимы, но я всегда делился с ними своими дополнительными порциями.

Рутина монотонной лагерной жизни продолжалась примерно с год. Мы всегда стремились помочь друг другу, что помогало нам выжить в суровом Магадане тяжелейшие погодные условия, голод и изнуряющий рабский лагерный труд вблизи арктического круга.

Однажды, в холодный январский день в 1953 г. меня вызвали в оперативный отдел лагеря, где мне было приказано подписать прибывший из Москвы документ Особого совещания, по которому я приговаривался к 25-ти летнему заключению с пребыванием в лагерях с тяжелым физическим трудом. Взяв эту бумагу, я внимательно прочитал ее и возвратил обратно без подписи. Подписывать это решение не было никакого смысла, поскольку я не подписал документ, находясь в тюрьме, и тем более сейчас не собирался это делать.

- Почему не подписываешь приговор? — грубо спросил майор.

- А почему я должен это подписать?

- Потому, что он не подписан, вот почему.

- Ну и что? Что измениться от того будет ли на нем моя подпись?

- Ничего не измениться. Это простая формальность. Документ должен быть подписан.

- Не всегда. Все зависит от причины и условий. Вы ведь знаете, что не все документы подлежат подписанию. Кроме всего прочего меня не судили. Все было оформлено заочно, поэтому, я не несу каких-либо обязательств в части необходимости его подписания.

- Что!? - закричал майор. - Отсутствуют законные обязательства, не так ли? Ну, уж мы еще посмотрим. Если не подпишешь, ты сгниешь в глубинах Арктики.

- Ну, и буду гнить! Я уже и так сейчас здесь гнию! - сказав эти слова, я покинул помещение.

Вернувшись в барак, увидел, что наша группа стала нервничать, беспокоясь о причинах вызова. Я рассказал им о отказе подписать документ — приговор Особого совещания, о том, что мне угрожали в случае отказа подписи переслать за арктический круг.

 

Забара и Друкер явно были обеспокоены, но Вилли и Фима сказали, что я поступил правильно. Остальные не знали как комментировать и молчали.

В феврале 1953 г. пришла очередь Вилли. Его также вызвали в этот отдел. Мы все уважали Вилли и пожелали ему всяческих благ. Но он шел туда с тяжелыми мыслями. Он вернулся с победной улыбкой и чистой совестью.

Вилли рассказывал, что был встречен майором вежливо. Ему предложили сесть, что он и сделал, удобно уселся в кресло.

Майор начал со вступления:

- Я прочитал твое дело и вижу, что ты был комсомольцем. Здесь, в лагере, комсомольцев мало.

- Ну и что из этого?

Майор внимательно изучал лицо Вилли. Передышка дала Вилли возможность определить задачу майора. Он вспомнил, как в Москве, до своего ареста, еще будучи студентом, МГБ предложило ему стать стукачем-информатором, и таким образом, использовать его для своих целей. Но Вилли тогда выдержал экзамен и наотрез отказался работать на них. Сейчас, находясь в здании администрации лагеря, Вилли инстинктивно почувствовал ту же угрозу.

- Видишь, - начал майор, глядя на Вилли, -Ты был истинным, верным комсомольцем, и таких как ты, здесь очень мало. Посмотри на заключенных, па их лица. Вокруг тебя все изменники! И ты мог бы помочь нам выполнить важную «дачу, доказав добросовестной службой стране свой патриотический долг и верность комсомолу.

Вилли посмотрел с презрением на надменного майора. Как он его ненавидел!

- Ну, что ты скажешь? - спросил майор, посмотрев на Вилли с явным высокомерием. Вилли усмехнувшись, стал смеяться.

- И за этого вы меня вызвали? Вы попросту теряете время. - ответил Вилли. - Находите кого-нибудь другого для этой грязной работы!

Вилли был приговорен за измену по статье Уголовного кодекса 58-1-а, но майор игнорировал этот факт.

Вилли показал майору свой номер Е-2-144, нашитый на колене, сказав: - Вот мой комсомольский номер! Можете лично убедиться, что

 

я был плохим комсомольцем. Вы пытаетесь подчинить меня своей воле? Желаете, чтобы я работал на «кого»? На вас?

Майор рассвирепел. Чтобы сделать правильный по его понятиям, выбор, потратил много времени изучая личные дела заключенных, прежде чем предложить им работу стукачем-информатором. Поняв, что допустил ошибку, майор внезапно закричал:

- Хорошо! - И встав, стал угрожать Вилли новыми репрессиями. - Мы отправим тебя работать на крайний Север в каменоломни.

-Не впутываете меня в ваши планы, - ответил ему Вилли. - Куда бы меня не послали, от меня ничего не зависит.

Вилли встал и вышел из здания. После такой встречи руководство администрации лагеря отстало от нас раз и навсегда.

Вернувшись в барак Вилли смеясь и свободно дыша, рассказывал о произошедшем событии, имевшим место в здании администрации лагеря.

 

* * *

 

Вскоре после упомянутых событий, в конце февраля 1953 г. в лагере поползли слухи о болезни Сталина. 4-го марта 1953 г. московское радио сообщало, что находясь в своей московской квартире у Сталина произошло кровоизлияние в мозг. Но эта была ложь. Сталин находился в своей даче, и по версии Никита Хрущева, когда он прибыл на место, установлено, что Сталин уже находился при смерти.¹

Переданное сообщение по радио сопровождалось обращением ЦК КПСС и Совета Министров СССР к советскому народу в необходимости сплочения, солидарности, стойкости духа, бдительность и спокойствия. Патриарх русской православной церкви и главный раввин столицы провели молебены во имя здравия вождя.

В холодную ночь 4-го марта, накануне смерти Сталина, все лагерники были собраны на плаце, чтобы прослушать из Москвы бюллетень о его здоровье. Внезапно на черно-синем небе помнился огромный яркий крест желтого цвета. Он ярко светился и мы были поражены тайным смыслом этого предзнаменования. Откуда он мог возникнуть? Что он мог обозначать? Горящий желтым светом крест,

 

висящий на фоне черного северного неба в трехмерном изображения, буквально поразил всех нас. Мы стали говорить друг другу, что произойдет некое эпохальное событие. Я до этого, никогда еще не видел такого впечатляющего зрелища. Все в лагере стали волноваться, порой, доходя буквально до истерии!

Из-за волнений, связанных с событием в ту ночь, никто практически не сомкнул глаз. Все населявшие лагерь и его охрана были наэлектризованы. И никто не знал как и откуда возник крест послание, которое он себе нес.

Утром 5-го марта 1953 г. московское радио с прискорбием сообщала волнующие новости о смерти Сталина! Великий, мудрый лидер и учитель Коммунистической партии и Советского Союза, наконец, скончался!

Когда заключенные узнали о смерти великого тирана, в лагере возникло смятение, чувства счастья и радости до этого мной никогда не виданные, разве что с объявлением о завершении 2-й Мировой войны, когда я находился в Дайрене, Китай. Администрация лагеря была по-своему поражена происходящими событиями и выглядела до предела испуганной. Она не знала как следует поступить - то ли радоваться с заключенными, то ли скорбеть о смерти тирана.

В тот памятный день и на несколько последующих суток производство всех работ было прекращено. Никто не вышел на работу. Отказ заключенных работать в связи со смертью Сталина продолжался. В лагере ощущалась великая надежда на будущие изменения. Евреи радовались этому событию особо. Со смертью Сталина заключенные ожидали развала страны. Ведь он был инициатором концепции «врагов народа» и этот термин исключал саму возможность какой-либо идеологической борьбы. Более того, термин служил поводом проведения жесточайших репрессий, нарушению всех норм законности, был направлен против даже намеков на инакомыслие. Единственным доказательством «вины» стало «признание» самого обвиняемого, достигаемое применением физических мер воздействия.

А такой метод приводил к полному нарушению законности, в результате которой, жертвами сталинских репрессий стали

 

совершенно невинные люди, в прошлом защищавшие свою страну и партийную линию.

Концепция «враг народа» не требовала от МГБ необходимость предоставления доказательств обвинения. Наоборот, те, кто защищал гною невинность сейчас были обязаны доказать, что не занимались шпионажем или иной политической деятельностью и не являются крагами. Сталин добился успеха в претворении в жизнь своих идей в масштабах раннее невиданных в истории страны. Использование принудительного труда в лагерях стало мощным рычагом развития экономики страны. Численность заключенных достигала астрономической цифры в десять миллионов человек. Некоторые источники указывают даже о двадцати миллионов. Из этого числа четыре миллиона человек были физически уничтожены советской властью, поэтому, молчаливое сопротивления в стране получило достаточно широкое распространение.

Смерть Сталина спасла советских евреев. Сталин и его сатрапы стремились подавить и уничтожить любое проявление еврейской светской жизни и быта. Сейчас стало очевидным, что пришел, наконец, конец преследованиям евреев, попыткам насильственно депортировать их. убрать евреев со всех официальных должностей, ассимилировать их, довести в национального масштаб размеры «дела врачей». Но пришло время, врачей реабилитировали, а заместитель министра Государственной безопасности Рютина расстреляли в июле 1954 г. Псе советские евреи радовались происходящим событиям и вместе с ними те, кто все еще находился в лагерях. Смерть Сталина означала неизбежность поворота к лучшему в политики страны. Тем не менее не понесли наказаний все ответственные за организацию «дела врачей». Процесс исключения евреев на высших учебных заведений, партийных и государственных постов продолжался в прежнем режиме.

Однако, многие находящиеся вне лагерей рабского груда свободные» советские граждане искренне переживали смерть тирана. Толпы людей плакали и соблюдали траур по своему всесильному руководителю. Ведь для них он был живым богом, его боялись и сейчас, они испытывали страх, задумываясь о будущем. Они считали, что без их вождя жизнь остановится. Он был богом, надеждой и маяком тех, кто занимал важные позиции и посты. Даже после смерти,

 

образ Сталина продолжал преследовать и распоряжаться судьбами миллионов людей.

Смерть тирана также поставила СССР перед моральной и политической дилеммами. В течение 20-ти лет Сталин руководил судьбами народов Советского Союза, используя с авторитетной жестокостью свою ни в чем неограниченную власть. Однако, эта эпоха завершилась и оставила нацию совершенно неподготовленную к будущему. Ведь в руках Сталина находилась абсолютная власть, причем такая, что даже 40 лет спустя после его смерти, продолжают сохраняться отдельные отблески сталинского прошлого.

На 20-м съезде КПСС в июне 1956 г. власти опубликовали лишь часть речи Никиты Хрущева о культе личности Сталина. Другая ее половина появилась в печати годы спустя. Государственный департамент США, получив текст речи от Израиля, опубликовал ее, сделав, таким образом, доступным содержание для любого жителя на планете.

На этом партийном съезде Хрущев поставил перед делегатами несколько основных вопросов о будущей политике в послесталинский период: Чем занимались члены политбюро ЦК в эпоху сталинского режима? В чем причины их молчания во времена культа личности? Почему разоблачение культа осуществляется только сегодня? И Хрущев сам ответил на ни вопросы, объясняя, что сталинский режим был беспощаден к любому, и даже его соратники опасались за свою жизнь.

Десталинизациия, начатая Хрущевым вызвала в народе огромный интерес к истории событий тех лет. Изменения в стране, как и ожидалось, в послесталинскую эпоху, были крупными и серьезными. Их ожидали все, и прежде всего осужденные в лагерях. Руководство страны стало работать на коллективной основе. Г.М. Маленькое стал премьер-министром, Н.С. Хрущев - генеральным секретарем ЦК КПСС. В конце марта 1953 г. была объявлена частичная амнистия. В апреле того же гола сняты все обвинения против кремлевских «врачей-отравителей». Однако прежние основы курса сталинской политики сохранялись до ареста Берии. Л.П. Берия был одним из наиболее близких людей Сталина и с 1938 г. возглавлял всесильный МГБ. Как писал Исаак Дойчер в книге «Россия, Китай и Запад», ... «Берия был

 

известен как человек, прошедший чистку в среде тех, кто занимался этой чисткой».

В июле 1953 г. сообщалось об освобождении Берии с поста министра МВД, затем о его аресте и началом расследования его дела. Заключенные в лагере встретили эту новость с огромным удовлетворением. У Берии была возможность унаследовать место Сталина, но мероприятия предпринятые Хрущевым, опасавшегося таких событий привели к краху заговорнической деятельности Берия. Последнего обвинили в измене, окрестили «врагом народа», в работе с 1919 г. на английскую разведку, в подрыве коллективного руководства и использовании тайной полиции для утверждения своей власти.

Берия был осужден в декабре, найден виновным и согласно традиций, укоренившихся в Советской России, 23-го декабря 1953 г. расстрелян. Главный палач Сталина, Л. Берия вошел в историю как один из основных организаторов террора и массовых расстрелов во время сталинских чисток. Он виновен в содержании в лагерях миллионов невинных людей. МГБ даже имело квоты на число своих будущих жертв и какая-либо возможность избежать предопределенную судьбу для «врагов народа» и их семьям отсутствовала.

Архивные документы рассказывают об аспектах жизни в условиях террора, невиданные масштабы народной трагедии, проходившие во времена чисток, массовых расстрелов и рабства в системе Гулага.

Ограниченная амнистия объявленная осенью 1953 г. затрагивала только тех у которых срок заключения не превышал 5 лет. Их освободили сразу. Остальные продолжали находиться в лагерях и никто не собирался освобождать миллионы невинных жертв с клеймом «враг народа». Никто также не собирался приподнять и железный занавес со сталинского прошлого. Большая часть заключенных продолжала оставаться в лагерях. До 20-го съезда КПСС в 1956 г. сохранялась послесталинская политика связей с прошлым, поэтому, в 1956 г. жизнь в лагерях проходило по старому сценарию.

 

* * *

 

В один из весенних дней 1953 г. Вилли и Забара пришли к выводу, что все хорошее рано или поздно должны иметь свое завершение. И мы решили прекратить составление записок от Ирен, пока такая связь не зашла слишком глубоко. Я согласился с их мнением и эта тяжкая обязанность наконец, спала с моих плеч. Так как произошла амнистия, то мы решили освободить Ирен и выпустив ее на свободу завершить переписку.

В июне 1953 г. в Магадан прибыли новые партии заключенных. Многие из прибывших попали в лагерь № 19, другие распределены в северные лагеря края.

Мой давнишный друг Лора Паничкина сообщала, что Ирен была освобождена и выехала к мужу в Казахстан, а Ларису переводили в Сусуман. Так окончательно завершилась переписка от имени Ирен. Я сочинил последнее сообщение Майкелу, в котором указывал, что Ирен амнистирована и выезжает к мужу в Казахстан, указав, что если будет возможно, то напишет. Передавая ему свою любовь, она пожелала самого скорого освобождения Майкелу. Чтобы его успокоить я показал письмо Лоре Паничкиной. Майкел, конечно, был крайне расстроен и находился в депрессии. Тем временем пришла очередная весна и наступило время для переселения в северные лагеря старожил лагеря № 19. Офицер, угрожавший Вилли и мне, сдержал слово. Меня, Друкера, Фиму, Забару вызвали к руководителю лагеря № 19, Ивану Лазаревича. Он сообщил, что каждого из нас переводит в другие лагеря, указав также их месторасположения.

Меня переводили в лагерь Арез, расположенный вблизи угольной шахты у деревни, где-то 1500 километров севернее, вблизи арктического круга. Начальник лагеря сказал, что это было не так уж и плохим местом за исключением холодов, достигавших зимой минус 50-60 градусов по цельсию. Добыча угля не была столь опасным занятием по сравнению с урановыми шахтами в районе. В последних пыль и радиация представляли серьезную проблему для здоровья.

 

У заключенных от пыли возникал силикоз, превращавший легкие в камень который в конечном счете через полгода вызвал удушье. Заключенные как могли, избегали работы в урановых шахтах.

Друкера и Забару отправили в Мяунджу (Дальстрой-2, более известный как Д-2) на строительство электростанции. Фиму Спиваковского в Кадакчан, близко от Ареза. Там также добывали уголь в шахтах. Хуже всех оказалось место куда направили Кринского. На урановые шахты. Но Кринский имея многолетний опыт пребывания r лагерях выкрутился из положения, используя помощь врача и был отправлен в Д-2. Майкел стал единственным из нашей группы кого оставили в лагере № 19.

Путешествие на север области заняло четверо суток. Нас перевозили на грузовиках по Колымскому шоссе, дороге ведущей через высокогорный перевал, после которого спуск увеличивал скорость нашего транспортного устройства. Мы останавливались в четырех транзитных пунктах. По шоссе ведущим в Д-2, вскоре автомашина на которой перевозили меня и других заключенных, повернула налево в лагерь Арез, а остальные грузовики, направо, в направлении Д-2.

Вилли был последним из нашей группы, кого вызвал Иван Лазаревич. Они даже в некотором роде стали знакомыми. Вилли сообщили, что он был в числе тех, кого отправляют на Чукотку, в деревню Илькумей. Там, на глубине 300 м. Под землей находилась шахта по добычу алюминиевой руды. Этот сюрприз преподнес Вилли мстительный офицер, обещавший наказать Вилли за отказа работать стукачем. Иван Лазаревич прямо сказал, что работа будет опасной и вредной. Он также сообщил, что на этот раз не может оставить его в лагере, так как список заключенных утверждался специальным отделом при лагере и подготавливался лично известным Вилли офицером. Возможность замены или исключения из списка не допускались.

Вилли должен был уехать раньше нас. Пришел день прибытия грузовиков, для отвоза заключенных далеко, на Чукотку. Вилли рассчитал, что пребывание на Чукотке и работа на шахте приведет его к смерти через полгода от силикоза. Такая перспектива не входило в его планы и он решил не попасть на паи. Он подсчитал, что уж лучше получить дополнительный срок за нарушение приказа, но остаться в

 

живых. И он решил спрятаться в лагере. Ему не потребовалось много усилий выполнить эту задачу.

Заключенные нашего барака посадили его на стул и закрыли его целиком своими бушлатами. В ожидании худшего он просидел в таком положении более полтора часа. Все это время охрана, администрация рыскали по территории, разыскивая беглеца. Вилли слышал их крики: - Свечинский! Свечинский! На этап! Свечинский с вещами, к воротам! - Однако его не могли найти. Общий опрос также не дал результатов. Никто не мог понять, куда Вилли мог исчезнуть.

Крики - Свечинский! С вешами! На выход! - продолжались. Но никаких следов Вилли не было, и никто не знал, где он находится. Руководитель конвоя в составе сорока грузовиков, загруженных до предела заключенными стоявших готовым к отъезду дал администрации лагеря еще пять минут на поиски. После истечения этого времени конвой начал движение без Вилли. Их увезли в Магадан, и оттуда, кораблем, на Чукотку.

После отъезда конвоя заключенные освободили Вилли от одежды. Вилли считал, что его арестуют, однако лагерная администрация, вероятно, забыла о нем и его оставили в покое. Произошедшее выглядело чудом, и таким образом, Вилли хотя бы на время оставался в лагере. Только Иван Лазаревич знал всю правду о том эпизоде, но он молчал.

Фамилия Вилли Свечинский опять была включена в список на отъезд через несколько месяцев. Его вызвали к Ивану Лазаревичу, который сказал ему о необходимости уехать.

- Ты в списке отъезжающих, поэтому, не теряйся на этот раз.

- Куда? - волнуясь, спросил Вилли.

- На этот раз, поверь мне, едешь в хорошее место. Я советую тебе ехать, поэтому, пожалуйста, не теряйся.

- Но куда меня повезут?

- В Д-2, в Мяунджу.

- Что это за Д-2?

- Д-2, сокращенное слово «Дальстрой-2». Это большой комплекс, где по Ленинградскому проекту строят мощную электростанцию, а также здания для будущего города. В лагере Д-2, 2000 человек. Там есть и

 

архитектурно-конструкторское бюро. Ты найдешь там все, что тебе надо. Место для работы куда лучше здешнего. Советую тебе, ехать.

В тот же день Вилли вызвали к инженеру Равич, капитану войск МГБ, возглавлявшем шарашку, местное архитектурное бюро. Они были, можно сказать, друзьями, так как Вилли всегда обеспечивал Равича нужными чертежами для Магадана. Равич сообщил, что на Д-2 у него работал приятель, архитектор Самосвалов, который возьмет Вилли на работу. Вилли согласился и поблагодарил Равича. Они расстались друзьями. После прибытия на Д-2 Вилли встретил приятный сюрприз. Там его уже ждали Друкер, Забара, Кринский. Вилли, конечно, был очень рад встрече. Он ведь не ожидал больше увидеть его близких друзей опять на Мяундже.