Предисловие

Эти своеобразные воспоминания названы "Рассказами везучего человека", поскольку только везением, только счастливым стечением случайных обстоятельств объяснял рассказчик возвращение свое к нормальной жизни после долгих лет тюрьмы, лагерей и ссылки.

Сложный вопрос — авторство. Все написано от первого лица, причем основной рассказчик и главный герой — мой отец Сурен Георгиевич Ка-зарьянц (в русифицированной форме написания фамилии — Казаров), однако изложено все, собранное в этой книге, мною и при том через несколько лет после его кончины в 1989 году. Был, конечно, возможен традиционный вариант: автор — С. Казарьянц (Казаров), литературная запись — Ю. Казаров, но по зрелом размышлении я от него отошел. Дело в том, что отец категорически отказывался писать какие-либо воспоминания, не написал и не продиктовал ни строчки. Вообще он оставил после себя кроме документов о полной реабилитации только две бумаги: автобиографию на полутора страничках и чудом уцелевшую справку об участии в тифлисском "Летучем отряде" во время меньшевистского мятежа. Ссылался он на нежелание вспоминать то, что хотелось бы забыть, и на слабость памяти (а вдруг что-нибудь перепутаю!).

Совсем другое дело — рассказывать близким случайно, под настроение, вспомнившийся эпизод! Рассказывать, не задумываясь о строгости изложения, опуская то, что упоминать не хочется, да и не отказывая себе в удовольствии чем-то "украсить сюжет".

После возвращения из ссылки в Ленинград около года отец не работал — приходил в себя, лечился. По вечерам, знакомясь друг с другом, мы с ним подолгу — допоздна разговаривали. Тогда — в 19 56 году — я впервые и услышал те рассказы, часть которых, став пенсионером, смог на досуге припомнить. Тогда же частыми гостями отца были многие возвращавшиеся после реабилитации собратья его по несчастью. При этих встречах интереснейших воспоминаний слышал я гораздо больше, чем в состоянии был запомнить.

Отца неоднократно просили записать все, что он сможет вспомнить о деятельности ряда видных закавказских большевиков, в частности — о его родном дяде Геворке (Георге) Алиханове, ставшем в дальнейшем

заворготделом Коминтерна и расстрелянном Сталиным. Отец отказывался наотрез, ничего не объясняя. Я думаю, подспудно играло роль и опасение того, что оттепель может кончиться, повернет время вспять и снова белое будет объявлено черным. Тот, кто помнит, как то и дело изменялось отношение официальной пропаганды ко всему, что связано с именем Сталина, поймет подобные опасения человека, однажды уже "незаконно" пострадавшего.

Убежден, что если бы отец и согласился вспоминать "для печати", те же истории, которые воспроизведены ниже в пересказе, выглядели бы совершенно иначе — превратились в сухое и осторожное перечисление отдельных фактов.

Приписать ему то, что получилось у меня, выдать получившееся за авторизованную запись его воспоминаний — было бы неуважением к его памяти. Только по этим соображениям я и счел возможным приписать себе авторство, взять ответственность на себя. Это в какой-то мере и развязало мне руки, оправдывая необходимый авторский произвол при компоновке и согласовании рассказанных в разное время отдельных фактов и эпизодов, никак не рассчитанных на соединение под одним заголовком.

Дотошные читатели наверняка смогут обнаружить отдельные "нестыковки" и "белые пятна" в получившейся биографии героя. Небрежность тут ни при чем. Предлагаемые рассказы — никоим образом не показания свидетеля, это — не документальная проза и не семейная хроника. Это если хотите, скорее — семейные легенды, воспоминания об устных и часто застольных рассказах о жизни пожилого, много — слишком много — перенесшего человека, ссылавшегося на плохую память, однако помнившего немало и умевшего вспоминать.

Разумеется, сыграло отнюдь не положительную роль и то, что записаны эти рассказы не по горячим следам, а спустя двадцать, тридцать, а то и больше лет. Мне неизвестно многое из того, что на самом деле очень важно и было прекрасно известно рассказчику, однако спрашивать некого В конце концов я решил соблюдать чистоту жанра и отказался от какой бы то ни было проверки, от всякого уточнения фактической стороны рассказов. Уверен, что тогда пришлось бы многое переписывать да и изменять саму тональность рассказов, созданных совсем на другой основе.

Мне, например, в точности не известно, где и когда происходили поиски высокосортного хлопка (см. "Историю первую"). Но разве это важно? Главное — убежденность в реальности факта, основанная не только на доверии к рассказчику, но и на некоторых личных воспоминаниях Скажем, те очки-консервы, в которых отец провел жуткий месяц d пустыне, много лет служили мне любимой игрушкой. Как и компас, пс которому участники экспедиции прокладывали путь. Как и сама мятая-перемятая карта района поисков с вопросительными знаками, непонят-

ными пометками и карандашными линиями маршрутов; она считалась моей и лежала обычно среди школьных тетрадей и учебников (благодаря чему, видимо, и уцелела во время обыска при аресте отца). Хорошо помню и то, как в лучшие времена детства иногда позволялось мне погладить браунинг, упоминаемый отцом, как не раз он катал меня на том самом "фордике".

Конечно, на долгом пути от устного рассказа до публикуемой записи были неизбежны потери. Вот, скажем, история "Что такое не везет". Рассказывая о лучших в жизни партиях в бильярд, отец описывал их со всеми подробностями, только что не рисовал схемки расстановки шаров. Это был, по большому счету, захватывающий спортивный репортаж! Я же в бильярд не играл и не играю, ничего из этого вдохновенного репортажа не помню. Специально изучать игру, чтобы попытаться заполнить пробел, было бы бессмысленно: такое восстановить невозможно!

Главное же, что при записи пропало ощущение свободной и неторопливой речи умелого рассказчика. Остается надеяться на содержание. А оно — самая суть рассказов, как и основа вспомнившихся по клочкам чьих-то биографий, соответствует тому, что не раз слышали я, моя жена — Инна Николаевна и сестра — Тамара Суреновна. Остается добавить, что рассказ о том, как в тифлисском доме Казарьянцев некогда скрывался молодой Микоян, я во многом дополнил по слышанным еще в 1958 г. воспоминаниям моей бабушки Айкануш и дочери ее — тети Рузанны. Часть воспоминаний друзей отца я слышал не только в его пересказе, но и непосредственно от них самих (как выяснилось теперь, увы, даже не могу точно назвать их имена, отчества и фамилии).

То, что относится к упоминаемым тифлисским родственникам, включая Алиханова, и к таким конкретным лицам, как Микоян, Касьян, Мазуров или Зощенко, записано с предельно возможной при устной передаче точностью. В остальном же, в полном согласии с позицией рассказчика, должен подчеркнуть: возможные совпадения имен, фактов, коллизий — случайны; приводимые фамилии, географические названия и даты — условны, а то и вымышлены.

Не мне судить, что и как получилось.

Питаю надежду, что и в их нынешнем виде эти рассказы не только знакомят с отдельными страницами частной биографии (точнее — ряда биографий), но и могут несколько дополнить общее представление о том сложном времени, в котором довелось жить целому поколению советских людей.