Что такое не везёт

Пребывание в тюрьме неминуемо производит в сознании странный сдвиг. Многое из того, что в нормальной жизни — до ареста считалось важным и существенным, представляется иначе, отходит на задний план, а то и забывается. В корне меняется и представление о смешном. В камере мы старались читать вслух все, что может отвлечь от тяжелых мыслей, и порой получалось, что ударные рассказы лучших юмористов почему-то не смешат, — так, ерунда какая-то! А бывало наоборот; бесхитростные воспоминания соседа по нарам о каких-то, как он считал до сих пор, драматических жизненных коллизиях вызывали дружный хохот.

Именно так — взрывом веселья — встречено было мое повествование об одной, по всем статьям неудачной, поездке на юг, в отпуск. Хотя сейчас, когда я снова из социально опасного элемента превратился в полноправного гражданина, опять не вижу в этой истории ничего особо смешного. Разве что...

Но — не будем забегать вперед.

Вернемся в далекое-далекое прошлое, нереальное по нынешним меркам "развитого социализма". Только учтем, что когда это рассказывалось в камере № 113, то же самое прошлое далеким отнюдь не казалось: до него было рукой подать — меньше двух пятилеток. Ибо происходило это в те уникальные для советской истории годы, которые впоследствии получат название "угара нэпа". В центре страны этот самый угар уже отходил в область сладких воспоминаний. А в злачной зоне черноморской курортной вольницы, похоже, и не догадывались ни о том, что наступает "год великого перелома", ни о том, что развернуто решительное наступление на временно оживившиеся элементы капитализма. Эти самые элементы еще вовсю "ковали червончики" и, как могли, прожигали жизнь под развратные чарльстоны.

Я поехал отдыхать в Крым, третий год подряд — в один и тот же понравившийся мне маленький и недорогой частный санаторий под названием "Изабелла", происходящим как от имени владелицы — мадам Изабеллы, так и от названия местного сорта винограда, идущего на "фирменное" вино. Хотя я был уже семейным человеком, поехал один, вернее

 

— с приятелем Лешей. Жена с малолетним сынишкой уехала к мачехе — под Сухум, но на этот раз я дал ей адрес "Изабеллы" и мы договорились, что, если родня ее отпустит, она на недельку-другую приедет ко мне одна.

Началось все — хуже некуда, да и дальше пошло не лучше. Словом, отпуск этот запомнился.

Вроде бы, пили и ели мы с Лешей по дороге одно и то же, но пострадал он один: заболел живот, а когда на одесском вокзале я отвел больного, к доктору, его схватили и отправили в тифозный барак. Прошло пять дней, прежде чем мне удалось вызвать в Одессу его мамашу — врача по профессии, и положение Леши как-то утряслось. Теперь я мог двигаться дальше — уже один — и взял на завтра билет на "Некрасов" до Ялты. А вечером решил отвести душу — заглянул в бильярдный клуб Дома моряка.

Играли серьезно, на деньги, и как-то незаметно к полуночи я проигрался в пух и прах. С одной стороны — расстроился, а с другой — не очень. Если уж так не везет, — думаю, — и не надо: вернусь домой! Наутро побежал сдавать пароходный билет, иначе не хватало на дорогу, и столкнулся со своим злым гением — тем самым московским весельчаком Аркадием, который меня оставил без средств к существованию. (Самое обидное — играл он нисколько не лучше меня, это подтверждали многие из присутствовавших. Но: ему удавались мертвые шары, а мне фатально не хватало удачи и блеска.)

Аркадий смеялся, даже, вроде бы, извинялся. Сказал, что сам удивлен своей победой, потому что видел, как сильно я играю. Сдавать билет отсоветовал. Выяснилось, что и он собирается в Ялту — ему рекомендовали новый санаторий "Имени героя Мокроусова", и тоже едет практически без денег. И предложил ехать вместе. "Не может же быть, чтобы вдвоем мы не заработали бильярдом себе на пиво и раков!" — это были его слова.

Итак, он убедил меня плюнуть на здравую идею вернуться, и я нырнул в омут сомнительных приключений.

Жизнь снова засверкала всеми гранями. А коварный москвич так умело распалил мою подспудную жажду реванша, что я сам — по собственной воле и разумению — предложил время до отхода "Некрасова" использовать по прямому назначению: снова пойти в Дом моряка и сыграть партию на "американку". Поясню, что это вид пари, такая его форма, когда проигравший на какое-то условленное время обязан исполнять прихоти своего "владельца" — выигравшего. В наш просвещенный век такое суровое пари — дело редкое, однако в упрощенных вариантах да среди молодых, тем более — среди азартных игроков, которым уже нечего проигрывать, встречается. Могу теперь сам служить тому подтверждением. Пока шли, договорились так: если я выиграю, он снабжает меня дензнаками, сажает на ночной поезд, и я героем возвращаюсь в Ленинград. А если проиграю, делаю все, как он прикажет, целую шестидневку...

 

Полоса неудач продолжалась: ясное дело — выиграл он.

Чуть не плача, я плелся к трапу, нагруженный чемоданами господина. Пароход качало, я этого не переношу, но деваться некуда — всю ночь бегал, выполняя мелкие поручения: принести из ресторана одно, из буфетика — другое, вычистить белые туфли зубным порошком. Спать он лег на мое место — в каюте первого класса, а я свернулся калачиком под шлюпкой, так как превратился в пассажира "палубных мест".

Когда вечером открылись огни Ялты, полил дождь, а к моменту, когда опустили трап, это был уже тропический ливень по высшему разряду. Мой повелитель остался на закрытой палубе — отдыхать в шезлонге, а я был послан нанимать извозчика. Ловили извозчиков сотни две-три приехавших, так что я смог доложить — "карета подана", побегав под дождем не меньше часа.

Сонный, несмотря на освежающие осадки, татарин хмуро поинтересовался: куда? "Мокроусова" воспринял без всяких эмоций, но когда я сказал — "потом до "Изабеллы", изрек непонятную фразу: "Изабелла твой — йок, кончился", однако тронул свой экипаж, и мы выехали из-под навеса. Я был так доволен, что качки больше нет, что вот-вот мы с Аркадием на какое-то время расстанемся, что уже сейчас могу забиться в уголок посуше под протекающим тентом ... одним словом, задремал.

Разбудила меня команда вытаскивать чемоданы. "Карета" стояла у хорошо знакомого мне двухэтажного особняка, но почему-то вместо старой вывески с витиевато ("с кандибобером") выведенным названием "Изабелла" над входом красовался громадный беленый щит с ярко-красными буквами: "Санаторий имени Героя Гражданской войны товарища Алексея Мокроусова"! Ничего не понимая, я отволок чемоданы Аркадия и вернулся за своим портфельчиком, но возница разразился руганью и пригрозил кнутовищем: " Сиди назад! Это же не Изабелла!"

Уже на ходу я вскочил на теплое сиденье, и мы снова поехали в темноту и дождь.

Наслаждаться покоем довелось минут пятнадцать. Хмурый татарин остановил лошадь где-то в совершенно незнакомом мне месте и стал стучать по забору. Тут я окончательно проснулся. Возмутившись, потребовал объяснить, куда это он меня за мои кровные доставил, но извозчик от беседы воздержался и только показал пальцем на калитку. Калитка распахнулась, и возникла едва освещенная светом из окон монументальная женская фигура под большим зонтиком: сомнений не было — меня встречала мадам Изабелла.

Если вы полагаете, что после торжественных лобызаний меня повели в опочивальню, о чем я мечтал, то ошибаетесь. Предстояло в подробностях выслушать скорбную повесть о том, как большевистские начальнички мучают беззащитную вдову.

 

Я был усажен на почетное "мужское" место — под портрет пожилого моряка в эполетах: то был второй или третий муж Изабеллы, погибший на мостике то ли броненосца, то ли миноносца в Цусимском бою. Глядя на его холеное лицо, я всегда пытался подсчитать, сколько же лет могло быть мадам в день женитьбы? Прислуга мгновенно накрыла стол, поставив пару графинчиков, огромное блюдо с зеленью и брынзу. Изабелла приступила к новой серии устных мемуаров. Как я ни старался слушать, как ни таращил глаза, то и дело они закрывались и я, очевидно, начинал похрапывать, но рассказчицу это не останавливало. Слушателей-мужчин, которым некуда торопиться, давно у нее не было. Так что наряду с правами "старого знакомого" и "любимого мальчика" я унаследовал и кое-какие обязанности. И я был стоек — дослушал все до победного конца. И могу сделать краткую выжимку-экстракт хотя бы из половины услышанного.

Перед началом сезона объявился в Ялте душегуб, зверь, у которого руки по локоть в праведной крови, т.е. сам "крымский генерал" Мокроусов, хотя на самом деле никакой он не генерал, а полуграмотный матрос. Со всей свитой — натуральными грабителями с большой дороги. На беду понравился ему участок, купленный Изабеллой, когда эти герои еще ходили под стол пешком. И вот — отобрали они то единственное, чем жила несчастная вдова, т.е. тот уютненький санаторий, в котором в наше бардачное время так любили отдыхать приличные люди со всех концов измордованной России. В числе таких обычно назывались писатель Тренев и какой-то одесский поэт, фамилию которого упоминать, пожалуй, и не следовало, поскольку он успел выехать за границу. (Кстати сказать, тогда это делалось вполне легально и было только вопросом денег!) Итак, в порядке наступления на капитализм санаторий "Изабелла" был национализирован! (Вот что значило "йок" в исполнении извозчика!) Никаких денег, естественно, не заплатили, положили бывшей владелице жалованье зав. столовой, на которое ныне пучка моркови — и того не купишь!

Но — не на таких напали! Едва "варнак и палач", собственноручно приколотив над дверями бывшей "Изабеллы" новую вывеску, отбыл по государственным делам в Москву, мадам (которой, несмотря на солидность фигуры, кто-то из приезжих шутников придумал удачное, на мой взгляд, прозвище — "призрак капитализма") предприняла контратаку. Снесла в торгсин кое-что из остатков прежней роскоши, а вырученную сумму потратила с умом: выяснила, кто в облсовете может помочь, посетила его на дому, представившись дальней-дальней родственницей, сделала маленький презент "со значением" и в конце концов — всего через неделю — вдове, которая, видит бог, никогда и слова против большевиков не сказала, в виде исключения разрешили пристроить к отеческому дому веранду и открыть такой маленький-маленький пансионатик — мест на пять, ну — не больше десяти...

 

И мне, как всегда, повезло: я имею честь быть первым обитателем мужского отделения, в котором ожидают пятерых счастливчиков пять кроватей, вытащенных ночью из-под носа Мокроусова, и отдельный люфт-клозет. (Она пристроила не одну веранду, а две — по разным сторонам дома, и таким образом появились две новые маленькие "Изабеллы" — мужская и женская.)

После всех мучений бурного начала отпуска проснулся я довольно поздно. И первое, что увидел, подойдя к распахнутому окну, было знакомое здание бывшей "Изабеллы", на балконе которого... принимал солнечную ванну голый Аркадий. Оказывается, между бывшим и новым санаториями мадам напрямую было очень близко, а долгое ночное путешествие объяснялось необходимостью объезжать глубокий овражек, разделяющий участки. Не скажу, что столь тесное соседство с Аркадием меня обрадовало. Тем более, что он сразу меня заметил и стал громогласно предлагать после обеда встретиться — пойти "помахать кием"...

Избежать встречи было невозможно хотя бы потому, что из-за некомплекта отдыхающих в обоих санаториях столовались они вместе у "мокроусовцев".

Ну а главное — неожиданно пробудился нездоровый азарт. Оказалось, я просто трепещу от нетерпения. Едва завидев этого гладкого и сытого москвича, я, как старый боевой конь, услыхавший зов боевой трубы, буквально затрясся. Я рвался в бой. Меня распирало жгучее желание не просто отыграть американку, а непременно разгромить, уничтожить Аркадия. Я был уверен в себе. Был убежден, что и могу, и буду выигрывать. Ведь я видел, что по гамбургскому счету он был игрок не сильнее меня. Разве не ясно, что прошлые неудачи мои объяснимы тяжелыми днями, усталостью, натянутыми нервами? Но вот сегодня я — выспавшийся, молодой, красивый, никуда не тороплюсь, никому (кроме, увы, Аркадия) ничем не обязан! Пока я мылся и брился, пришла в голову неплохая идея, делавшая шансы на победу еще более реальными. Я решил, что приду в бильярдный клуб раньше условленного срока, чтобы успеть как следует размяться...

За обедом я как бы мимоходом сообщил Аркадию, что мечтаю отыграться и, конечно, сегодня же отыграюсь, так что после восьми вечера могу ждать его в доме культуры, заняв лучший стол. А как мне известно, там есть один — самый настоящий "Фрайберг"!

Я торжествовал: готов поклясться, по его сияющему дежурной улыбкой лицу промелькнула тень. Я прочитал на его лице неуверенность, сомнение, чуть ли не испуг. Это ли не залог успеха?

- Так не забудь! Партия гигантов начинается в 20.00. Делайте ставки, господа! — прокричал я, убегая якобы по делам, а на самом деле — домой — часок полежать, набраться сил перед решительным боем.

 

Все началось просто великолепно. Я играл с четырех часов. И как играл! Основным соперником моим был усатый красавчик в белоснежной морской форме — начальник радиостанции пароходства. Я представился ему как коллега — тоже радист, но сухопутный, войсковой, и простучал морзянкой приветствие от ленинградских бильярдистов. Мы схватились. Играл он красиво, даже изысканно, но я был сильнее. Я был на коне. На соседних столах игра прекратилась: стоило посмотреть, как я разделывал франта. Спокойно, попыхивая трубкой. Самому непонятно как, но удавались самые сложные удары, будто неведомая сила вмешивалась, затягивая шар в лузу...

К моменту появления Аркадия (он тоже пришел несколько раньше) я и поправил свое пошатнувшееся благосостояние, и успел заслужить уважение ялтинских завсегдатаев. Будучи опытным человеком, Аркадий моментально уловил атмосферу "моей игры". Мне даже показалось, что, не имея куража, он непрочь партию отложить. Чтобы не допустить этого, я во всеуслышание объявил, что вот, наконец-то, пришел мой друг и теперь они могут посмотреть игру настоящего, не чета мне, мастера... Дернулся было мастер туда-сюда, но — деваться некуда.

Не буду томить. Две партии подряд я проиграл, хотя играл, как зверь. Я много играл в бильярд — и до и после, но эти две ялтинские партии помню как лучшие в жизни. Зрители были на седьмом небе — такой игры многие не видывали!

Итак, я снова был раздавлен. На зеленом сукне происходила непонятная фантасмагория. Я играл, не побоюсь сказать, гениально. Но Аркадий снова играл удачливее.

Под вопли восторга нас вынесли на набережную и долго провожали всей толпой. Когда, где-то уже на полпути к дому, мы, наконец, остались одни, Аркадий произнес речь:

- Ну, голубчик, слушай сюда. Ты меня утомил. Эдак я импотентом останусь, а нельзя — приглашен к очаровательной даме. Теперь — итого. Во-первых: играть я с тобой больше не буду никогда — здоровье дороже. Во-вторых, ты даешь слово до конца отпуска в клубе не показываться. Это долг по американке, которую я согласен аннулировать. Но должен же я иметь хоть какой-то профит? Ставлю условие: весь отпуск будешь снабжать меня презервативами...

Выяснилось, что наш Дон-Жуан стеснителен: зайти в аптеку и купить их он, видите ли, не может. Как на грех, аптекарши в Ялте оказались миловидными. И что еще хуже, названный товар был дефицитен настолько, что, если появлялся, выдавали по паре в одни руки. Выходило, что придется обращаться в частный сектор, где за хорошие деньги можно было тогда приобрести все что угодно.

Такого жестокого удара судьбы я не ожидал. Заскрипел зубами, крякнул, выругался, но — что поделаешь — хозяин барин!

 

Повернул я обратно и направился к морвокзалу, где спекулянты до поздней ночи предлагали все необходимое для изысканного времяпрепровождения. Цены назывались баснословные, но принято было и торговаться, и уступать. Довольно долго я бродил безуспешно, а вокруг в полутьме продавали и покупали белье, ром, галстуки, духи, часы и еще черт знает что, предлагали посетить частный дансинг-холл, встретить с прекрасной дамой восход солнца в горах или в море — на борту роскошной яхты, и т.д. и т.п. Я уже собирался плюнуть и уходить, когда уловил хорошо поставленный бас, рекламирующий то, что нужно: "Есть норвежские, с усиками, оптом — скидка!".

Я ринулся на голос и наткнулся на артистического облика высокого мосье в помятом смокинге и при бабочке. Цена на "усики" оказалась такой, что даже если бы удалось добиться 50%-ной скидки, я мог купить не больше парочки. Довольно уныло я поинтересовался — нет ли без усиков, но подешевле? Оказалось, у мосье Лео есть все, есть и это, но придется сходить вместе с ним на склад к его хорошей знакомой, и если клиент в затруднительном финансовом положении, мосье рекомендует 24 штуки отечественного производства по госцене предыдущего месяца. Это меня устраивало, мы зашагали с ним в гору.

Пожилой Лео шел красиво и легко, я едва поспевал. Он подвел меня к дыре в какой-то ажурной ограде и гостеприимным жестом предоставил право пролезать первым в чей-то виноградник. В глубине участка светил полузашторенными окнами домик, из всех щелей которого доносились топот, визг, запах пота и звуки патефона. "Современная молодежь любит танцевать", — пояснил Лео и на всякий случай назвал цену за вход. Мы обошли "дансинг-холл", он постучал в закрытое ставней окно и обольстительно проворковал: "Белочка-девочка! Я с клиентом. Хорошему человеку нужна коробочка знаешь чего по госцене".

Голос, подозрительно похожий на голос "призрака капитализма", ответил, что хорошие клиенты покупают импорт и знать не знают, что такое госцена. Изабелла распахнула ставни и, так как я не успел отскочить, то был опознан:

- Ого! Мальчик делает успехи, готовясь к приезду жены? Или хочешь составить конкуренцию мелким торговцам, вроде меня и брата Лео?

Я понял, что Изабелла в здешней империи — крупный деятель. Вероятно, скромный доход от пансионата был фиговым листком, прикрытием настоящего делового разворота.

Через пару секунд последовало категорическое указание:

- Лео-голубчик! Выдай мальчику коробочку импортных бесплатно — в счет своего долга...

Лео зашипел, воздев руки к звездам и жалуясь на несправедливость, но глава фирмы не отошла от окна, пока он не вручил мне аппетитно украшенную коробочку, извлеченную из глубин поношенного смокинга.

 

Разглядев, что я ему достал, Аркадий пришел в восторг и официально вынес мне благодарность от своего имени и от имени дамы сердца, представившейся ему как Элеонора из Москвы.

Мадам Изабелла на другой же день приперла меня бюстом к стене и поинтересовалась, где же я собираюсь тратить сделанный накануне запас? Мне, естественно, не хотелось, чтобы сведения о закупке презервативов дошли до жены, которая собиралась вот-вот прибыть пароходом из Сухума, так что я выложил правду. Когда я сказал, что таким путем отрабатываю американку, проигранную одному из москвичей - «мокроусовцев», она рассмеялась:

- Молодец, что не врешь. Да это бесполезно: от меня ничего не скроешь. А про вашу игру мне успели уши прожужжать, тебя хвалят. Только насчет москвича я что-то сильно сомневаюсь. Не одессит ли он? И не сын ли господина такого-то, с коим я танцевала детскую польку задолго до несчастной русско-японской войны?..

Получая следующую пару тех самых с усиками, Аркадий поинтересовался: "Ну, а как тебе моя Элеонора?"

- Да откуда ж мне знать? — удивился я.

Оказалось, все дело в осторожности этой пары: Аркадий к ней на людях не подходит, она его, вроде бы, не замечает. А с нею я действительно знаком — в том смысле, что за обедом сидел рядом. Собственно, она меня нисколько не интересовала и даже имя ее я не разобрал. Я имел виды на молоденькую веселую хохлушку, которую она усиленно опекала и наставляла на путь истинный, и мечтал я как раз о том, чтобы от этой опеки избавиться.

На другой день я уже смотрел на Элеонору с понятным любопытством. Самодовольная представительная блондинка с великолепной фигурой, мягкими округлыми движениями. Красивые голубые глаза, уверенность во взгляде. Можно было сразу сказать, что она привыкла находиться в центре внимания, а то и повелевать; говорила негромко, но очень убедительно и грамотно. А за столом она активно, с напором, воспитывала меня и особенно Оксану. Она так обрушивалась на падение нравов, на курортные романы и теорию "стакана воды", что я никак не мог представить, что именно на нее вот уже два вечера подряд уходят так удачно добытые мною скандинавские трофеи.

Поддерживая светский разговор, касающийся щекотливых тем, я набрался нахальства и поинтересовался, так сказать, личным опытом нашего красноречивого воспитателя. Она без тени смущения спокойно ответила, что после замужества никогда не позволит дать основание мужу сомневаться в ней, и поэтому муж — большой человек в Москве — полностью ей доверяет. Да и в девичестве она была осторожна в знакомствах, благодаря чему ей теперь не в чем раскаиваться. Дальше она стала излагать содержание какого-то из рассказов Куприна о невероятной любви, и вот тут я уже почувствовал фальшь.

 

Когда я, недоумевая, рассказал про этот застольный урок приличного поведения Аркадию, он вдоволь повеселился.

- Точно. На тумбочке — снимок усатого мужа с надписью на обороте: "Эле, дорогой, от вечно любящего Фомы". И, принимая меня, она это фото аккуратненько убирает, говоря, что при нем — не может, а вот теперь — свободна и принадлежит только себе. Полез я к ней от некуда деться — на вечерок, а похоже, больше никого и не надо!

Назавтра я снова пялил глаза, пытаясь разглядеть женщину-вамп под личиной верной жены, умиротворенно парящей выше греховных равнин, стараясь понять, как могут уживаться два столь разительно непохожих образа.

А восхищенный Аркадий со вкусом повествовал о происходящем вечерами в угловом номере "мокроусовской" обители, совсем рядом с номером Оксаны, в который меня, увы, так и не приглашали.

Конспирация была продумана. Около восьми вечера вкуснопахнущий французским одеколоном "для настоящих мужчин", свежевыбритый Аркадий выходил из санатория, стараясь встретить как можно больше "мокроусовцев" и при возможности обменяться парой фраз с каждым, лишь бы все знали, что он ушел. Ровно в девять дверь на балкон в глухой торцевой стене открывалась, он подставлял заранее подготовленный ящик и с него подтягивался наверх, где его ждали с нетерпением. После бурной встречи следовал отдых с кофе, вином и фруктами. Он — выкуривал сигару, она умудрялась принять ванну и выходила в домашнем облике любящей жены, ублажающей мужа-повелителя. В 22.30 халатик соскальзывал и наша пара, чаще всего — на ковре, использовала второй презерватив. А к 23.00 мадам Элеонора провожала его — выпускала на балкон, приглашая посетить ее и завтра в то же время. Он спускался вниз и приходил в себя, гуляя по ночной Ялте. В санатории появлялся не раньше часу, дождавшись, когда там якобы "запрут двери", так что заимел устойчивую репутацию гуляки на стороне, который на своих дам не смотрит категорически.

Сообщение о том, как проходят вечера у Элеоноры, меня возмутило. Очень-очень захотелось выложить этой святой Цецилии в лицо, что я лично веду счет истраченным на нее презервативам, и посмотреть, как она будет реагировать.

- Вся наша жизнь — игра! — отвечал на мое возмущение счастливый любовник, — лично меня проблемы морали не волнуют...

В таком духе прошло десять дней — без каких-либо признаков охлаждения двух горячих сердец. Запас "усатых" соответственно уменьшился на 20 штук, а они к ним привыкли, и Аркадий дал знать, что хотел бы выдержать стиль до конца. Иными словами, мне предстояло срочно разыскивать Лео, дабы не портить любящей паре удовольствие переходом на дешевую советскую продукцию.

Аркадий, заинтересованный в появлении у меня дензнаков, сменил

 

гнев на милость и разрешил пойти на заработки в клуб, так что финансовая проблема была решена. Теперь я мог рассчитываться наличными, не торгуясь, и даже хотел поговорить с Лео, чтобы обновить репертуар — заменить "усатые" на что-нибудь новенькое...

Лео ничего экстравагантного в тот день предложить не смог. Договорились, что к завтрашнему вечеру он достанет французские. Я даже оставил задаток. Уходя с площади морвокзала, я встретил хлыща-радиста, которого так удачно выпотрошил в первый день. Разговорились. Он предложил зайти в их ресторан. Немного посидели. Когда стали прощаться, выяснилось, что он собирается искать извозчика и ехать в мою сторону—в санаторий "Имени героя Мокроусова", чтобы передать полученную для них из Севастополя радиограмму. Я взялся передать — как бы в благодарность за проведенный вечер. На радостях мы заказали еще вина, так что, когда я побрел домой, в голове шумело. Чтобы проветриться, я не очень торопился и приковылял в "Изабеллу" около десяти.

Разумеется, избежать встречи с вездесущей вдовой не удалось: "Мой мальчик слегка перепил? Все будет доложено жене!.."

Любезно побеседовав с мадам, я прошел в свои аппартаменты (теперь в палате нас было уже четверо) и начал раздеваться, когда вспомнил про радиограмму. Выругавшись, снова влез в сандалии и, выходя, опять наткнулся на Изабеллу, чем немало ее удивил: "Что это значит? Заметаешь следы?" Объясняя, я для убедительности продемонстрировал бланк радиограммы и даже прочитал вслух отпечатанный на машинке текст: "Севпогранпункт просил передать, что тов. Мокроусов на погранкатере прибудет порт Ялта сего дня в 23.00. Привет — кому-то, передал — принял — подписи".

Я даже предположил, что не стоит и передавать: "Подумаешь, событие! Приедет и приедет," — тем более, что лазать по кустам в темноте после выпивки совсем не хотелось.

А мадам Изабелла вдруг подскочила и буквально набросилась на меня с криком: "Что ж ты стоишь, малохольный! Беги! Он же пристрелит и его, и ее..."

- Кого его? Кого се?

- Господи, дети малые на мою голову! Да ведь эта стерва — жена Мокроусова...

Уже вылетая под напором мадам на улицу, я пробормотал, что этого быть не может, так как мужа Элеоноры зовут Фома, а герой Мокроусов, как известно, Алексей.

- Идиот! — неслось вдогонку, — это кличка. Гони Аркашу наперерез сюда, а я пошлю Клаву за извозчиком!

Когда я подлетел к балкону Элеоноры, часы показывали 22.35. Свет погашен, никого не видно. Наверное, идет второй сеанс.

Я попрыгал под самым балконом, попытался негромко свистеть и даже шепотом "кричать", швырнул в закрытую дверь камушком — никакого от-

 

клика. На какую-то секунду мне показалось, что все происходящее — веселая путаница, что ничего серьезного происходить просто не может, но тут же всплыли в памяти популярные в Ялте рассказы о зверствах совсем недавно свирепствовавшего в Крыму матроса-партизана. Это придало решимости.

Кричать громко было опасно, пришлось лезть наверх. Подтянулся, перелез через перила. Дверь заперта. Царапаюсь — отклика нет. Стучу! Накаляюсь, поскольку сцена на балконе становится нелепой. А если грозный муж не круглый идиот и задумает по всем правилам стратегии зайти с тыла, то, пожалуй, еще и опасной. Только когда я остервенело шарахнул по двери ногой, внутри что-то зашевелилось и донесся хриплый женский голос: "В чем дело? Безобразие..."

— Срочно зови Аркадия! — командовал я.

— Вы с ума сошли, здесь нет никакого Аркадия... — зашипела Элеонора. В ту же секунду щелкнул замок, дверь распахнулась и на меня вылетел сам Аркадий — еще голый, с ворохом одежды в руках.

— Ты что, спятил? — поинтересовался он, тыча туфлями мне в грудь.

- Муж, муж приехал... — сипел я, задыхаясь от злости.

- Ну и что? — спокойно любопытствовал герой-любовник, принимаясь натягивать брюки, — мне-то что за дело?

— Да ты знаешь — кто он? — завопил я уже довольно громко, так что в номере зажегся свет.

- И знать не хочу, — гордо заявил Аркадий, просовывая в штанину вторую ногу.

- Он Мокроусов!

Надо отдать должное — оценил обстановку Аркадий моментально и красивым прыжком тренированного спортсмена махнул через перила в ночную темь. Я бросил скомканную радиограмму в открытую дверь и последовал за ним, но получилось неудачно — приземляясь, задел ногой ящик. Результат — скрытый перелом левой ноги.

Проклиная тупых жен, которые не соображают, что муж мужу рознь, Аркадий потащил меня на спине вверх, в гору. Вручив меня перепуганной Изабелле (она подумала, что я — жертва уже состоявшейся встречи с "варнаком и кровопийцей"), он успел еще и расцеловать ее, сказав, что век не забудет услуги. Тот же извозчик, который среди ночи увозил Аркадия из Ялты, по дороге доставил меня в больницу.

Остается добавить, что наутро в Ялте появилась моя жена.

Когда еще через пару дней ночью произошло ужасное землетрясение, я уже ничему не удивлялся...

P.S.: Меня приходили навещать мадам Изабелла и Лео. На ушко она шепнула, что когда авто с героем-партизаном прибыло к санаторию с его именем, муж застал непорочную Элеонору мирно спящей, все улики были уничтожены.