Голицыно
В один из сырых неприветливых дней марта и меня вызвали с вещами, посадили с группой осужденных на грузовик. Все уже были готовы к дальнему пути — на Север или в Сибирь, но нас повезли мимо вокзалов, на Запад, в ближнее Подмосковье.
Лагерь в Голицыне был предназначен для восстановления Минского шоссе. Война укатила к границам Германии, оставив после себя разбитые дороги, разрушенные мосты. Строительством шоссе ведало НКВД — Главное управление шоссейных дорог (ГУШОСДОР) под началом полковника Гурария. Рабочую силу ему поставлял ГУЛАГ.
Нашу бригаду поставили на земляные работы — рыть котлован под здание котельной. Мы долбили мерзлую землю кирками, ломами, истощенные после тюремного голода, измученные долгим следствием. Сил хватало лишь на первые два часа, а выдержать надо было в мартовской стуже все двенадцать... Изнеженное в тюрьме лицо покрылось под ветром коростой и мелкими язвами, злой ветер пробивал тощий бушлат, сверлил ребра. Сколько дней можно было выдержать, да еще выполняя норму?
Пользуясь своим лагерным опытом, я взял себе напарника, смастерил деревянный метр и отмерял им участок грунта на полнормы — на двоих. Это — черта, за ней — угроза карцера и следствие за "контрреволюционный саботаж". Мой напарник, Федя Алексеев, покладистый, улыбчивый, запомнился на всю жизнь. Он был летчиком, братом знаменитого мирового рекордсмена-высотника. Сбитый в воздушном бою под Курском, попал в немецкий плен. Счет советских военнопленных в ту злосчастную войну шел на миллионы, и в том концлагере, куда попал Федя, они погибали тысячами: голод, холод, изнурительный труд, казни. Однажды по лагерному радио объявили набор персонала на кухню. Узники кинулись к столовой, и толпа оживших скелетов снесла бы длинный барак, если бы не автоматные очереди. Охранники били из автоматов с вышек до тех пор, пока пленные не легли на мерзлую землю. Поднялись потом не все. Федя в эту кровавую кашу не попал, у него чудом сохранились золоченые часы. и он успел передать их одному из поваров. Тот зачислил его в помощники. Когда через месяц очередная комиссия отбирала работяг на восстановление ближнего аэродрома, зека Алексеев достиг нужных кондиций.
К лету бригады расчистили все поле, отремонтировали взлетно-посадочную полосу, а летчик успел детально изучить обстановку. Уловив благоприятный момент, он вместе с фронтовым майором завладел немецким самолетом и на бреющем пересек вражеские позиции.
На родной земле их встретили холодно. Энтузиазм проявили лишь агенты СМЕРШ. Несколько месяцев с пристрастием допрашивали, потом направили дело "предателей" в ОСО. Но даже в той инстанции попадались люди, не утратившие здравый смысл, они-то и дали героям-патриотам всего по пять лет лагерей.
Недолго поработали мы с Федей в котловане, изголодались в конец, обносились. Вольную одежду сменили арестантские стеганки, а вместо ботинок — чуни, куски автопокрышек, скрепленные проволокой...
В начале мая в наш ОЛП прибыл начальник КВЧ, кто-то сообщил о создании концертного ансамбля для обслуживания трассы. Я осмелился зайти в Красный уголок (эти "уголки" или "агитпункты" стали непременной принадлежностью всех учреждений и предприятий, начиная с детских садов, кончая Академией наук) и предложил свои услуги. Услышав, что я осужден по статье 58, да к тому же артист самодеятельный, культурное начальство поморщилось, однако обещало подумать.
Нет, не сгодился я для этого мероприятия, иначе бы не попал на дальний этап. На подобные этапы рачительные хозяева ОЛПов спешили зачислить всю "отрицаловку" — отпетых уголовников (такие они работники, с ними плана не вытянуть) и подозрительных "политиков" (надоели следователи 040, постоянно вынюхивающие крамолу в зоне). Назначенных на этап перевели в особую зону, на работу не выводили, в бараки заглядывали редко. Заправляли всем блатные. Старшие, те, что "в законе", непрерывно совещались, общаясь с соседними бараками через специальных гонцов из мелких воришек. Выискивали друг у друга грехи-отступления от воровского закона. Расправа следовала тут же, без промедления. Подражая паханам, подростки устраивали свои игрища: поймают сверстника, успевшего насолить, и давай его валтузить. Напоследок один из самых рьяных "прокуроров" отрывает от нар длинную доску и гоняется с ней за осужденным. Тот забивается под нары, в дальний угол. Преследователь бросает доску и все успокаиваются. Спектакль окончен.
Здесь я понял, что лагерная система была рассчитана не только на уничтожение отечественной интеллигенции, но и на непрерывное воспроизводство блатного племени.
Естественный процесс для страны, которой правят кремлевские уголовники.
...Наш этап следует из Москвы на Север. Куда именно — знает лишь конвой. Поезд ползет медленно, делая мучительно долгие остановки на дальних запасных путях. Уже миновали Ярославль, Вологду, Коношу, с каждой станцией сокращается число вариантов конечного пункта. Скоро Котлас, отсюда два направления — на Вятку и на Печору. Многоопытные рецидивисты уже вспоминают печорскую пересылку и запевают грустные лагерные песни. Бежать из заполярных лагерей дело почти безнадежное.
Одному из самых знатных уркаганов Печорский край был категорически противопоказан. Вероятно, на воле он не успел провернуть какое-то очень важное дельце, и оно могло сгореть в случае его долгого отсутствия. Как бы там ни было, но он решил ослепить себя. Достал огрызок чернильного карандаша, построгал грифель и засыпал глаза ядовитым порошком. Друзья переместили его на нижние нары, ближе к дверям, и всякий раз при появлении конвоиров требовали оказать больному врачебную помощь. Однако конвоиры, знакомые с такого рода симуляцией, оставляли без внимания вопли всего вагона... А слепой лежал молча, ожидая Котласа. Уж там-то его снимут с поезда. Но никто за ним не пришел. Никто не слыхал ни одной жалобы от него — до конца пути. Позднее, на Печорской пересылке, я спросил окулиста Елистратова, удалось ли спасти того блатного? "Слишком поздно его доставили в лазарет..." — ответил доктор.
...Станция Котлас запомнилась баней и роскошным обедом: вдобавок к черпаку баланды нам раздали по небольшому половнику кашицы из крупы-сечки. А до этого "кормили" одной пустой баландой. Посуды никакой, если не считать нескольких глиняных черепков на весь вагон. Многие подставляли под черпак с первым и единственным блюдом свои шапки, а то — просто ладони...