КАК ПРОЙТИ НА ПРИЕМ К ТОВАРИЩУ БРЕЖНЕВУ?
И вот началась моя самая длительная госпитализация. В приемном покое психбольницы я попросил, чтобы меня поместили в санаторное отделение.
- Мы же вас не знаем, - возразил мне дежурный врач.
- Но в путевке написана рекомендация, чтобы меня поместили на спокойную половину, - ответил я.
- Хорошо, я направлю вас в санаторное отделение, - согласился он.
Слово свое он сдержал и направил меня в отделение № 4, санаторного типа, которым заведовала Березина Георгина Георгиевна. Она же была и моим «лечащим врачом».
Обстановка в отделении действительно была лучше, чем то, что мне уже приходилось видеть раньше. Из шести палат заняты были только три. Не было характерной для других отделений скученности, не было «чумы» (тяжело больных) и санитарья. Пациенты выглядели вполне прилично и многие из них ходили в своих домашних пижамах.
Во всем остальном режим совпадал: это было то же заключение и отсутствие свободы, сплошные замки. И к тому же над каждым постоянно висела угроза перевода в обычное отделе-
ние, где режим хуже. И эта угроза давила на мозги и сводила на нет и без того куцые преимущества санаторного отделения.
Утром следующего дня я познакомился с пациентом Закировым Шавкатом. Позже он мне подробно рассказал о себе. Он - таджик, житель Самарканда и студент филологического факультета университета в Душанбе по специальности таджикский язык и литература. А кроме того, как оказалось, Шавкат прекрасно знает литературный персидский язык. Он был госпитализирован в психбольницу № 3 в связи с тем, что приехал в Москву и обратился в Президиум Верховного совета Совдепии с просьбой, чтобы ему выдали разрешение на выезд в Швейцарию.
Ранее в Самарканде он тоже подвергался психиатрическим репрессиям со стороны коммунистов за то, что он писал письма в швейцарское посольство в Москве и пытался перейти советско-иранскую границу.
Узнав от Шавката, что он знает персидский язык, я тут же под его руководством занялся им. Трудностей особых у меня не было, так как я уже знал много персидских слов и письменность. Поначалу Шавкат от меня уставал, но дня через три-четыре я уже говорил с ним по-персидски, был для него хоть и примитивным, но собеседником.
Занимался я персидским языком все три недели, пока находился в 4-ом отделении, уделяя занятиям по несколько часов в день, по возможности делая основной упор на разговорную практику с Шавкатом. Шавкат же проверял мои довольно обширные письменные сочинения, в каждом из которых количество ошибок неумолимо со дня на день сокращалось. После исправления ошибок я свои вольные письменные сочинения (поначалу размером в 1-2 рукописные страницы, затем по 15-16 страниц) заучивал наизусть на персидском языке и пересказывал их Шавкату, который поправлял меня, если я делал ошибки в ударении или что-то забывал.
Но вернусь от персидского языка, о котором писать интересно, к «медицине» и к моим разговорам с Березиной.
Березина осмотрела меня на второй день после моей госпитализации. Вопросы она задавала малозначительные: причины попадания в психбольницу, самочувствие, причины моих двух предыдущих госпитализаций. Мой вопрос окончательно она обещала решить после того, как обо мне придет информация из психбольницы № 15, где я находился до этого. Политических вопросов она мне не задавала ни на этой беседе, ни во время
обходов в течение нескольких первых дней моего пребывания в ее отделении.
После первой беседы Березина назначила мне по одной желтой таблетке аминазина (концентрация лекарства в ней в два раза меньше, чем в зеленой) и по таблетке циклодола три раза в день. Лекарства я выкидывал.
Прошло несколько дней довольно однообразной обстановки, когда в основном я занимался персидским языком. Однажды Березина вновь вызвала меня на беседу к себе в кабинет. (Судя по ее вопросам, на меня пришли документы из психбольницы №15.)
Березина начала сразу довольно круто, как говорят - «быка за рога».
Березина: Расскажите мне о своих политических убеждениях.
Николаев: Я говорить с вами о политических убеждениях отказываюсь. Политические убеждения - не область психиатрии.
Березина: Ну, почему же вы так думаете? В психиатрии есть такое понятие - «бреды». Бывают бреды ревности, преследования, религиозные. А такие бреды, как у вас, называются политическими.
Николаев: Вы при определении моих политических взглядов как признака психического заболевания исходите из официально признанной в СССР идеологии, которая не признает права на существование других точек зрения. На Западе, где существует многопартийная система и существуют самые различные идеологии и точки зрения, мои политические взгляды никто не стал бы расценивать как проявление психического заболевания.
Березина: Западные психиатры тоже бы признали вас больным.
Николаев: В таком случае предоставьте мне возможность встретиться с западными психиатрами.
Березина: В этом нет необходимости. Понятие психического заболевания одинаково, что у нас, что за рубежом. Любой иностранный психиатр признал бы вас больным.
Николаев: И кроме того, ваш вопрос о моих политических убеждениях не имеет отношения к моей госпитализации. Я помещен в больницу за конфликт в семье, поэтому о нем только и спрашивайте. Я уже вам говорил, что возьму с женой развод и конфликтной ситуации больше не будет.
Березина: Ваши убеждения тоже имеют отношение к вашей госпитализации.
Николаев: Кроме того, врач, который направлял меня в больницу, сказал мне, что по своему состоянию я не нуждаюсь в лечении в психбольнице и что меня здесь продержат не более двух-трех недель.
Березина: С вашими взглядами вы тремя неделями не отделаетесь.
Николаев: Кроме того, у меня дома лежит несколько статей из института сельхозинформации, с которыми я должен работать.
Березина: Вот вылечитесь сначала, а потом работайте.
Николаев: Я в лечении не нуждаюсь.
Березина: И я вас не выпишу до тех пор, пока вы не откажетесь от своих неверных взглядов.
После этой беседы Березина на обходах ежедневно стала задавать мне вопросы о моих политических взглядах. Я постоянно отказывался отвечать ей на подобные вопросы, и наши короткие разговоры принимали характер обоюдных злобных перепалок. Она обругивала меня больным, а я называл ее старой дурой, и глупой идиоткой, и коммунистической сволочью.
Тем временем моя мать, которая по моему поручению должна была отнести в суд мое заявление о расторжении брака, на одном из свиданий сообщила мне, что брак, оказывается, был расторгнут еще 6 мая 1971 года, когда я находился в отделении № 10 психбольницы № 15. Народный суд Кировского района города Москвы, производя этот развод, не удосужился информировать меня об этом.
В этот же день моя мать показала это свидетельство о расторжении брака Березиной. Березина восприняла это весьма своеобразно: повысила мне дозировку аминазина. И, как выяснилось, за то, что суд несколько месяцев тому назад произвел развод. Вот как она сама это объяснила:
Березина: Вы сегодня узнали, что от вас ушла жена. Это не могло не отразиться на вашей психике. Поэтому я и повысила вам дозировку аминазина.
Еще через два-три дня Березина пригласила меня к себе в кабинет. Помимо нее там сидело двое мужчин. Один из них, как мне удалось узнать, был заместитель главного врача больницы Шмаков. Березина молчала почти все время. Вопросы вперемежку задавали мужчины.
- Почему вы не ходили на коммунистический субботник?
Николаев: На этот вопрос я уже отвечал во время моих прошлых госпитализаций. Меня выписали. Значит врачи решили, что мое неучастие в субботнике уже неактуально. Поэтому я отказываюсь отвечать вам на этот вопрос.
- А почему вы не ходили на политзанятия? Николаев: И на этот вопрос я отвечал уже во время моих первых двух госпитализаций. Вам на него я отвечать отказываюсь.
- А почему вы поссорились с женой?
Николаев: Яне знал, что она втайне от меня оформила развод. Сегодня, когда я об этом узнал, конфликтная ситуация оказалась ликвидированной и я вам на этот вопрос отвечать не буду.
- Почему вы недовольны существующим в нашей стране строем?
Николаев: В этом нет ничего плохого. При любом строе есть недовольные. Однако революционеров, которые были недовольны царским режимом, почему-то психически больными никто не считает.
- Ну, то в царское время. Тогда все было понятно. Тогда был капитализм. А разве сейчас можно быть недовольным? Ведь у нас в стране социализм!
Николаев: Оппозиция существует при любом строе и это является нормой, а не патологией.
- А вы при каком строе хотели бы жить, при социализме или при капитализме ?
Николаев: Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос, потому что считаю, что он поставлен безграмотно.
- А почему вы хотели уехать за границу? Николаев: Я за границу уехать не хотел.
- Нет, хотели!
Тут в разговор вмешалась Березина, которая до сих пор молчала.
- Ну, хватит, что вы, в самом деле? Вы же знаете, что он не собирался эмигрировать! Зачем спрашивать о том, чего не было?
По окончании беседы я вышел в коридор и отошел в сторону. А «врачи» продолжали обсуждать мой случай. Кто-то из мужчин говорил слишком громко, хотя издалека слов было и не разобрать. Я подошел поближе к двери и услышал: «Отвечает четко, аргументированно, взвешивает каждое слово. А какова логика!»
Тут меня от двери отогнала медсестра, после чего она вошла в кабинет и сказала «врачам»: «Потише, он тут стоит у двери и всё слушает».
После этой беседы, ни о чем меня не предупредив (из-за чего в отделении остались мои книги и тетради, а также продуктовая передача: книги с тетрадями затем пропали), меня отвели в отделение № 2, которое относится к категории буйных. Всего в отделении № 4 я пробыл три недели.
В отделении № 2 меня поместили в поднадзорную палату, откуда никуда нельзя было выйти. Очень меня огорчила разлука с Шавкатом, ибо пришлось совершенно неожиданно для себя прервать занятия персидским языком.
Отделение было переполненным, многие больные были тяжелые. Утром следующего дня меня вызвал к себе на беседу заведующий отделением Лисицын. За все две недели моего пребывания у него в отделении он ни разу не задал ни одного политического вопроса и в этом смысле произвел на меня хорошее впечатление.
Попал к нему в отделение один жалобщик-молдаванин. Уж не знаю точно, какая у него в Молдавии случилась беда, которую ему не удалось разрешить на месте, но приехал он в Москву на прием лично к товарищу Брежневу.
В Москве человек впервые, ничего здесь не знает. Пришел он на Красную Площадь, символ свободы всех времен и народов, и подошел к первому попавшемуся на глаза милиционеру:
«Скажите, как мне пройти на прием к товарищу Брежневу?» -«К товарищу Брежневу? Сейчас. Идите за мной».
Не подозревающий никакого подвоха молдаванин пошел за милиционером и ... оказался в буйном отделении психбольницы №3.
Очевидно, юморист-милиционер решил, что в этом же отделении и Брежнев от шизухи лечится. Во всяком случае, «чума» была бы рада появлению в своей среде Ильича II.
Лисицын выписал этого молдаванина через несколько дней и посоветовал ему больше никогда не искать справедливости у такого высокого начальства.
Однажды меня подозвали к окну: за окном были Шавкат и еще двое знакомых ребят из четвертого отделения. Я стал с ними разговаривать через форточку. Вдруг я почувствовал удар в спину. Обернулся. Не дав мне опомниться, санитар ударил меня в живот.
- Ты что бьешь меня?! Сволочь!! Гад коммунистический!!!
В ответ он ударил меня еще несколько раз. Я заорал на все отделение. Сбежались и больные, и персонал, в том числе и дежурная сестра.
Меня отвели в поднадзорную палату и привязали. Потом сделали укол аминазина. Был я на вязках часа два, после чего попросился в туалет и меня отвязали. До туалета я не дошел, так как потерял сознание. Когда сознание ко мне вернулось, я встал. Второй раз я потерял сознание уже в туалете, упав на кафельный грязный пол. Выйдя из туалета, я потерял сознание в третий раз. Только тогда мне догадались сделать внутривенную инъекцию кордиамина.
На следующий день я пожаловался Лисицыну на санитара, который меня избил, а также на медсестру, которая назначила мне укол. Лисицын обещал во всем разобраться и тут же перевел меня из поднадзорной палаты обратно в общую.
Так прошло около двух недель. Неожиданно принесли мою одежду. Это было 22 сентября 1971 года. Поначалу я решил, что это меня домой выписывают.
- Нет, - развеял мою наивность Лисицын, - вас переводят в пятнадцатую больницу.
- А почему?
- Карантин там кончился, а вы числитесь за пятнадцатой больницей.
- А как же выписка ?
- Я ничего не смог для вас сделать. Но вы скажите своему новому лечащему врачу в пятнадцатой больнице, что я готовил вас к выписке.
И повезли меня в пятнадцатую психбольницу.