БЕЗ ДОМА, БЕЗ ГНЕЗДА

 На этот раз мне удалось вырваться сравнительно надолго. Однако, хотя я был вне больницы полтора года, но диспансерный учет ощущался мною всё время.

Сразу же после выписки я написал жалобу в Мосгорздравотдел на Туберт и Белого за их жестокое обращение со мной. Ответа никакого я не получил, но и отрицательных последствий для меня тоже никаких не было.

Поселился я под Москвой у своего дяди с надеждой на раздел лицевого счета и дальнейший размен квартиры. У дяди был мощный приемник старого образца с волнами 13,16 и 19 метров. Впервые после долгого перерыва я вновь получил доступ к объективной информации, к тому, что реально происходит в нашей стране, томящейся под гнетом коммунистов. Мне было приятно узнать, что наши активисты-инакомыслящие продолжают борьбу за освобождение политзаключенных, борьбу с психиатрическими репрессиями, борьбу за Права Человека. Я тогда был один, ни с кем из деятелей Демократического Движения знаком не был, но душой я был с Движением. Моих подписей не стояло тогда под коллективными обращениями, но только потому, что у меня не было возможности встретиться с активистами и попросить их поставить под обращениями и мою подпись.

Забрав дочку к себе, бывшая жена препятствовала мне встречаться с ней. С большим трудом (был уже декабрь 1972 года) мне удалось узнать адрес детсада, где на пятидневке находилась моя дочка. Дважды я приходил к ней на свидание, играл с ней. А когда пришел к дочке в третий раз, то оказалось, что бывшая жена перевела дочку в другой детсад.

В январе 1973 года я пришел в диспансер для переоформления пенсии. Несмотря на то, что формально срок ВТЭКа у меня - 27 января, фактически я прошел ВТЭК только во второй половине февраля. В результате в феврале я не получил ни копейки денег. Пенсия пришла только в марте, сразу за два месяца. Это означало для меня на практике, что я на 29 рублей должен был прожить в течение двух месяцев.

 

Тем временем я собирал документы для нового судебного процесса с целью раздела жилплощади, а также искал свою дочку. В отделе по распределению жилплощади была достигнута договоренность: как только жилплощадь будет поделена, я сдам свою комнату государству и в обмен получу квартиру.

Чтобы добиться свидания с дочкой, я пошел в РОНО Кировского района к инспектору по опеке, которую звали Алла Сергеевна.

Выслушав мою просьбу, она пообещала дать мне ответ о принятом решении после беседы с бывшей женой.

Когда я снова пришел в РОНО, то у нас произошел такой разговор.

Алла Сергеевна: Яне могу разрешить вам свидания с дочкой, так как ваша бывшая жена противится этому.

Николаев: Но я - отец и я имею право видеть дочку.

Алла Сергеевна: Если бы вы были здоровым человеком, то вы бы действительно имели право видеть свою дочь. Но вы — больны, лишены дееспособности, социально опасны.

Николаев: Я не болен и дееспособности не лишен, и я имею право видеть свою дочь. А моя бывшая жена, кстати, получает с меня алименты. Почему алименты с меня брать можно, а видеться с дочкой мне нельзя?

Алла Сергеевна: Алименты с вас берут потому, что вы обязаны материально обеспечивать свою дочь. А права видеть свою дочь вы лишены потому, что ваше состояние здоровья не позволяет предоставить вам такое право. Это необходимо в интересах девочки. Сами того не желая, вы можете нанести ей в болезненном состоянии непоправимый вред.

Таких разговоров с Аллой Сергеевной у меня было несколько, и каждый раз я получал от нее отказ в праве на свидание с дочерью в связи с моим «заболеванием». Однажды она мне сказала, что на запрос РОНО психдиспансер № 7 прислал ответ, согласно которому мне по состоянию здоровья противопоказано видеть дочку.

Я пошел в диспансер к Нагапетяну за разъяснениями.

Нагапетян: Мы же вас предупреждали, чтобы вы не конфликтовали с бывшей женой! А вы что делаете ? Подаете на нее в суд, жалуетесь в РОНО. Что, опять в больницу захотели?

Николаев: Я с ней не конфликтую. В суд я подаю заявление в связи с разделом лицевого счета, а через РОНО добиваюсь своего права видеть дочку. Моя бывшая жена скрывает от меня, где моя дочка находится.

 

Нагапетян: Вам видеть дочку в связи с вашим психическим заболеванием нельзя. Вы можете принести своей дочке вред.

Николаев: Я вреда своей дочке принести не могу.

Нагапетян: И потом, до нас дошли сведения, что вы избили свою жену.

Николаев: У меня нет жены, пора бы это вам давно знать!

Нагапетян: Ну, бывшую жену.

Николаев: Я после выписки ее вообще ни разу не видел.

Нагапетян: А кто же тогда ударил ее железной палкой по голове так, что она потеряла сознание?

Николаев: А не кажется ли вам, что все, что она вам наболтала про избиение, -просто бред? У нее могли быть галлюцинации. А галлюцинации, как вам известно, бывают не только зрительными, слуховыми или обонятельными, но и тактильными.

Нагапетян: Ваша шутка здесь совершенно неуместна. Дело здесь намного серьезнее, чем вы думаете. И если мы не выясним, кто ее ударил железной палкой по голове, то плохо прежде всего будет вам. Так что если вам по этому поводу что-либо известно, лучше скажите нам сами.

Николаев: Мне по этому поводу ничего неизвестно и я ничего не знаю. И если ее действительно, как вы говорите, кто-то ударил палкой по голове, то значит, она это заслужила, и так ей и надо. Я этому очень рад. И если вам удастся узнать, кто же это сделал, то сообщите мне. Несмотря на свои мизерные материальные возможности, я этому человеку бутылку коньяка поставлю.

Из диспансера мне пришлось уйти ни с чем. Во второй половине марта 1973 года в Москве проездом несколько дней находилась Тьян Заочная, ительменка, представительница коренного населения Камчатки, с которой меня познакомили мои друзья. Пока Тьян находилась в Москве, мы несколько раз виделись и я попросил ее помочь мне выследить, в каком детском саду находится моя дочка. Мы с Тьян пришли к дому, где я формально был прописан, очень рано, долго ждали, но дочку в детский сад так никто и не повел.

После отъезда Тьян из Москвы я вновь пошел в РОНО добиваться того, чтобы мне предоставили возможность видеться с дочкой. Как всегда, Алла Сергеевна вновь отказала мне в этом, ссылаясь на мою «болезнь» и на «интересы девочки».

Тогда я пошел на прием к зав. РОНО, объяснив ей ситуацию.

 

Зав. РОНО: Ваша дочь уже полтора месяца находится в психиатрической больнице.

Николаев: Почему?

Зав. РОНО: Я не знаю подробностей. Ее госпитализировали по настоянию вашей бывшей жены.

Николаев: А в какой конкретно больнице она находится?

Зав. РОНО: Этого я не знаю.

Забегая вперед, скажу, что моя дочь пролежала в психбольнице 4,5 месяца! Расчет у моей бывшей жены был прост. Я добивался раздела жилплощади, трёхкомнатной квартиры. Стремясь сохранить ее всю за собой, она пошла к психиатру и попросила госпитализировать дочку, сказав, что дочка от больного отца. По гуманному советскому законодательству, психические больные имеют право на дополнительную жилплощадь. Пришив дочке диагноз, она рассчитывала за счет горя ни в чём не повинного пятилетнего ребенка получить право на дополнительную жилплощадь и сохранить за собой всю трёхкомнатную квартиру.

Я снова возвращаюсь к тому, что в правозащитной литературе, посвященной психиатрическим репрессиям, совершенно не уделяется внимания психдиспансерам и психучету. А ведь только благодаря тому, что я состою на психучете, оказалось возможным запихнуть в психбольницу и мою дочку!

Моя дочка находилась в Московской городской психиатрической больнице № 8 в детском отделении. Я поехал к ней. Оказалось, что за всё это время к ней никто не приезжал и передач ей никто не приносил. Я же смог принести ей по бедности своей только одно яблоко и два пакета молока.

Мне вывели дочку. Она обрадовалась, что я к ней пришел, и спросила: «Папа, а почему ко мне никто не приходит?»

Мне было жалко ее, но, к сожалению, мне самому негде было жить и я не мог забрать ее из этого ада. Потом, уже после того, как дочка выписалась, она пожаловалась мне, что санитарки били ее в больнице палкой по голове. Но тогда я этого ничего не знал.

Выписали дочку через 4,5 месяца без диагноза. О том, что дочка находилась в психиатрической больнице, узнали в суде. И если до этого симпатии работников суда были на стороне бывшей жены (я - антисоветчик, а она - аспирантка кафедры марксистско-ленинской философии), то, когда стало известно, что она положила дочку в психбольницу ради диагноза, чтобы получить право на дополнительную жилплощадь, то сочувственно в

 

суде стали относиться уже ко мне. Тот же самый прокурор Фрадкин, который когда-то требовал лишить меня дееспособности, сказал о ней: «Таких блядей надо лишать материнства».

Суд по поводу раздела лицевого счета должен был состояться в сентябре, но в первых числах августа я поехал в гости к Тьян на Камчатку. Суд проходил без меня. Доверенность на ведение моих дел в суде была у моей матери.

На суде бывшая жена говорила, что у нее дети, психически больная дочка и так далее, просила суд оставить ей всю трехкомнатную квартиру, а меня лишить дееспособности. Суд все ее требования отклонил и произвел раздел лицевого счета. На суде ей напомнили, как она положила дочку в психиатрическую больницу.

На Камчатке я впервые за все эти три года по настоящему отдохнул. Там же я сделал Тьян предложение вступить со мной в брак. И она ответила согласием.

Вернулся в Москву я в ноябре, а еще через несколько дней после возвращения в Москву мне была предоставлена квартира в Бирюлёво, на южной окраине Москвы, где я жил до мая 1980 года, когда я эмигрировал из Совдепии.