ОБЪЕКТИВНАЯ ЭКСПЕРТИЗА

Вернулся я в Москву только 22 октября, на две недели позже, чем намечалось. И сразу же окунулся в дела, от которых был оторван более семи месяцев. Прежде всего я решил описать ситуацию в Петропавловске, чтобы предать ее огласке. А тут ко мне пришел Клебанов как-то.

- Слушай, нам пресс-конференцию провести негде. У тебя можно?

- Что за вопрос, конечно.

- Нам только документы надо к ней подготовить. Давай назначим день.

Обсудив все наши возможности, взвесив все за и против, мы сошлись на дате 25 ноября 1977 года. К этой же дате я решил подготовить также и свое заявление с отказом от советского гражданства. Удобнее ведь отдавать материал корреспондентам прямо у себя дома!

А тем временем вновь я встретился с членами Рабочей Комиссии по расследованию злоупотреблений психиатрией в политических целях и опять у нас зашел разговор о том, что Рабочая Комиссия должна уделять также внимание и диспансерному учету. В свою очередь в Рабочей Комиссии мне напомнили, что я в начале года обещал написать по этому поводу статью. Мне ничего не оставалось делать, как только выполнять свое обещание^*.

 

После моего возвращения в Москву один правозащитник одолжил мне книгу Блока и Реддауея «Диагноз-Инакомыслие». И в этой книге в приложении VIII я увидел в сокращенном варианте и в переводе на английский язык свою беседу с Дмитриевским. Значит, тогда я был на верном пути и действовал в психбольнице правильно.

Как-то меня пригласил к себе домой один из членов Рабочей Комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях.

- Вы хотите пройти объективную психиатрическую экспертизу?

- Конечно, хочу, - ответил я.

- Это можно сделать.

- У западного психиатра?

- Нет, у советского.

- У советского не пойдет.

- Но ведь я же вам обещал объективную экспертизу! Мы еще немного поспорили на ту тему, что западный психиатр лучше, чем советский, но аргументация члена Рабочей Комиссии убедила меня в конце концов согласиться на объективную экспертизу у советского психиатра. И я дал свое согласие на участие в экспертизе.

16 ноября 1977 года я приехал по адресу, который мне дал член Рабочей Комиссии, и там меня познакомили с экспертом-психиатром Рабочей Комиссии Александром Волошановичем^*.

Волошанович: Считаете ли вы себя больным?

Николаев: Когда я впервые попал в больницу, то я был психически здоровым. А сейчас мне трудно сказать. Я за эти годы так много перенес, что это могло подорвать мое психическое здоровье. Но вы решайте сами. Мне была обещана объективная экспертиза.

И мы стали беседовать. Через три часа Волошанович должен был уходить, а экспертиза еще не была окончена. Волошанович пригласил меня к себе на работу на 19 ноября: у него как

 

раз было ночное дежурство. Я приехал к нему на работу, и мы продолжали нашу беседу еще десять часов с двумя коротенькими перерывами.

Рассказал я Волошановичу всё, что уже знает читатель из моей книги. При беседе я по памяти называл даты, хотя прошло столько лет, фамилии врачей, приводил по памяти диалоги с ними и говорил, кто из «лечащих» врачей что когда сказал. Волошанович был поражен.

Волошанович: У вас феноменальная память. Не воспринимали ли это врачи как гипермнезию?

Николаев: Не знаю. Я с ними на эту тему не разговаривал.

Волошанович: А может быть, они за гипермнезию принимали то, что вы - полиглот.

Николаев: Нет, это они не принимали за гипермнезию. Они просто не верили, что я что-то знаю.

Волошанович: Но все равно, как вам так удалось все запомнить: даты, фамилии, беседы с врачами?

Николаев: Потому что все эти годы я верил, что настанет такой день, когда их всех будут судить и мне придется давать свидетельские показания.

Говорили мы очень откровенно, и Волошанович несколько раз спрашивал меня:

- Вы были когда-нибудь так откровенны с лечившими вас врачами?

Николаев: Нет, не был.

Волошанович: А почему вы так откровенны со мной?

Николаев: Потому что мне была обещана объективная экспертиза.

Надо сказать, что обследовал меня он очень тщательно и придирчиво. Под конец экспертизы я сказал Волошановичу:

«Никто из психиатров, с которыми мне приходилось иметь дело раньше, не беседовал со мной столь подробно и тщательно». -«Я провожу престижное обследование», - ответил мне Волошанович.

Уже в самом конце экспертизы я спросил его мнение о моем состоянии здоровья, на что он ответил: «Никаких признаков психического заболевания не обнаруживается, - но тут же добавил: - но ведь вы знаете, что мое мнение - это мнение частного врача, с которым никто считаться не будет. По существующему положению для признания человека, состоящего на психучете, психически здоровым, необходима психиатрическая экспертиза

 

из нескольких врачей. Так что с моим мнением другие психиатры могут еще и не согласиться».

«Я знаю, что с вашим мнением считаться никто из официальных психиатров не будет и мое положение юридически не изменится. Я по-прежнему буду состоять на психучете и по-прежнему находиться под угрозой новых госпитализаций. Но для меня лично ваше мнение имеет большое значение», - ответил я Волошановичу.

Сразу же оговорюсь, что заглавие книги к эксперту-психиатру Рабочей Комиссии Волошановичу не относится и на него не распространяется. Он не принадлежит к числу тех врачей, которые предали клятву Гиппократа.

Отметил Волошанович и тот факт, что от госпитализации к госпитализации менялось мое поведение, характер беседы с врачами. Когда я рассказывал о первых своих шагах по психиатрии, то он прямо ахал от тех ошибок, которые я тогда по неопытности допускал. И осуждал меня за то, что я поначалу (тоже по неопытности) посещал диспансер, как того требовали врачи.

Но по мере того, как я рассказывал о более поздних госпитализациях и более поздних взаимоотношениях с психдиспансером, я все чаще слышал от Волошановича одобрение своего поведения. «Вы не лишены способности к самообучению на собственных ошибках, - сказал мне Волошанович, - это хороший признак». Заодно он объяснил мне целый ряд мер того, как надо вести себя в разных ситуациях, где я по неопытности вел себя неправильно.

Эта экспертиза дала мне очень много. Я не знаю, смог ли бы я, не пройдя экспертизу, выдержать последовавшее после нее семимесячное заключение в психиатрической больнице, о котором я буду писать несколько позже?

Одновременно с этим я готовился к пресс-конференции, о которой я договорился с Клебановым. Помимо прочих документов общего характера, я описал происшествие в Петропавловске, которое я намеревался передать западным корреспондентам, и написал заявление в адрес Верховного Совета Совдепии с отказом от советского гражданства.

И вот 25 ноября пресс-конференция состоялась. Помимо Клебанова, на нее пришли еще несколько человек из его группы, все безработные, незаконно лишенные работы. Так я впервые увиделся с несколькими клебановцами, о которых я ранее знал только по их документам, проходившим через мои руки. Участвовал в пресс-конференции также и Анатолий Поздняков.

 

Собравшиеся рассказали западным корреспондентам о своем тяжелом материальном положении и о своих мытарствах. Корреспондентам мы передали несколько документов, в том числе и копию моего заявления с отказом от советского гражданства, и о произволе петропавловских ментов, и о положении там пятнадцатисуточников.

2 декабря 1977 года материалы об этой пресс-конференции были опубликованы на страницах западной прессы и сразу же прозвучали по западным радиостанциям.

Коммунисты не замедлили ответить репрессиями. Вот содержание письма, которое Александр Подрабинек направил в ПНД № 13:

«Главному врачу ПНД Советского р-на Свищеву В. К. Комиссия сообщает, что ей известны обстоятельства дела Николаева Евгения Борисовича. По заключению психиатра -эксперта Комиссии, - «Николаев признаков психического заболевания не обнаруживает. Выявлены нерезко выраженные личностные изменения по органическому типу. В лечении в условиях психиатрической больницы не нуждается». Применение к Николаеву принудительных мер медицинского характера будет рассматриваться Комиссией как злоупотребление психиатрией в политических целях.

Александр Подрабинек».

Письмо главному психиатру Котову Вячеславу Павловичу было аналогичного содержания.

Затем я пошел на Центральный телеграф К-9, где собирались клебановцы, и тоже рассказал им о случившемся. Возмущенные клебановцы (человек 15) тут же направились в КГБ и стали там требовать, чтобы в отношении меня прекратились преследования. Они рассказали, как менты 137 отделения милиции по науськиванию психдиспансера издевались надо мной, хулиганили, проникали на квартиру к соседке и оттуда стучали по нашему окну палкой.

«Что вы, что вы? - удивлялся работник КГБ Аксёнов, - не может такого быть! Чтобы такое происходило в нашей стране -я этому никогда не поверю. В нашей стране это просто невозможно. Кстати, а где сам Николаев? Почему он сам с вами сюда не пришел? Скажите, чтобы он зашел сам. Мы с ним побеседуем и поможем ему».

Кто-то из клебановцев резонно ответил Аксенову, что будь Николаев сейчас здесь, то он был бы тут же, в КГБ, арестован.

 

«Ну вот и напрасно, - возразил Аксенов. - Он зря совершенно нас боится. Если он действительно ни в чем не виноват, то ему нас бояться нечего. А если он нас боится и к нам сам не приходит - значит или он в чем-то виноват, или просто болен».

А тем временем моя мать звонила в психдиспансер № 13. Участковый психиатр Владимир Николаевич Алексеев сказал ей по телефону: «Пусть ваш сын зайдет в диспансер».

Объяснить же причины, по которым была выписана на меня путевка, он отказался. А Бандалетова Лилия Ивановна, патронажная сестра по моему участку, сказала моей матери:

«Пусть ваш сын никуда больше не пишет писем антисоветского содержания. После каждого его письма нам звонят и требуют от нас, чтобы мы его госпитализировали».

14 декабря 1977 года была устроена пресс-конференция с участием западных корреспондентов, на которой в числе прочих тем говорилось и о том, как меня пытался госпитализировать Пуляев.

Интересно получается. Ругаем мы бездарных коммунистов за то, что развалили экономику, промышленность, сельское хозяйство. Поносим их за застой в науке и культуре, за безалаберность, неорганизованность, несобранность. Но иногда эти отрицательные качества выходят нам на пользу. Ну, в самом деле. Выписана на меня путевка, ловит меня Пуляев. А я вместе с Александром Подрабинеком сижу на пресс-конференции для западных корреспондентов. Квартира, где проходила пресс-конференция, обложена со всех сторон сотрудниками КГБ. Да и за самим Подрабинеком велась тогда демонстративная слежка. И не было дела этим гебистским кретинам до того, что где-то за мной гоняется Пуляев, интересуется моим местонахождением. А я - под носом у чекистов!

19 декабря 1977 года мне пришла повестка из Прокуратуры с требованием явиться на допрос 20 декабря в качестве свидетеля. Естественно, что на допрос в Прокуратуру я не пошел. Допрос наверняка велся бы по делу кого-нибудь из диссидентов. А я уже по опыту своего участия в допросе по делу Андрея Твердохлебова знаю, что на этих допросах коммунисты фабрикуют дела, а не проводят объективное расследование.

В то же время в мои руки случайно попал один секретный документ, который я хочу полностью привести в своей книге, так он может представить интерес для всех, кто интересуется

 

проблемой злоупотребления психиатрией в политических целях и для всех, кто сам подвергался психиатрическим репрессиям.

Это - инструкция о неотложной госпитализации психически больных (см. Приложение).