- 305 -

ОТЪЕЗД НА ЗАПАД

На следующий день, чтобы предупредить действия КГБ, я с утра пошел в диспансер с целью поговорить с Кучеровым.

Кучеров: Здравствуйте, Евгений Борисович, что скажете?

Николаев: Алексей Юрьевич, вы западное радио слушаете ?

Кучеров: Да нет, не слушаю, некогда мне.

Николаев: Ну, вот, сегодня послушайте и узнаете про это. (Подаю ему копию протокола обыска.)

Кучеров: Так, значит у вас обыск вчера провели? Пункт первый - пишущая машинка. Хорошо. Пункт второй. Еще одна пишущая машинка. Ну, вы богатый человек, Евгений Борисович. Пункт третий - еще пишущая машинка! Да вы, Евгений Борисович - миллионер! Зачем только вам пенсию платят. Пункт четвертый... ... Что ??!

Николаев: «Хроника текущих событий», Алексей Юрьевич, 53 номер, 11 экземпляров.

Кучеров: Вы - работали над «Хроникой» ?

Николаев: Что вы, Алексей Юрьевич, как я мог? Ведь я же - инвалид. Вы сами мне каждый год в диспансере инвалидность назначаете. А раз так - то не мог я над «Хроникой» работать. Они тоже решили, что я над «Хроникой» работал. И еще грозятся провести экспертизу, чтобы доказать, что я «Хроникой» несколько лет занимался.

Кучеров: А между нами говоря - сколько лет вы уже «Хроникой» занимаетесь?

Николаев: Так ведь я не умею.

Кучеров: Да вы уж не скромничайте, Евгений Борисович. Ведь между нами, девочками, говоря, вы «Хроникой», наверное, не первый год занимаетесь.

Николаев: Нет, Алексей Юрьевич, это у меня случайно дома оказалось.

Кучеров: Но ведь это всё на мою голову.

 

- 306 -

Николаев: Почему же на вашу?

Кучеров: Да я должен был об этом раньше знать и вас госпитализировать.

Николаев: Вот вы и узнали, Алексей Юрьевич. Даже раньше, чем об этом стали говорить западные радиостанции.

Кучеров: Да, но я вас теперь должен немедленно госпитализировать.

Николаев: Вот я как раз и пришел к вам для того, чтобы убедить вас не делать этого опрометчивого шага.

Кучеров: Но ведь о вас сегодня все западные радиостанции заговорят.

Николаев: Так вы ж западное радио не слушаете. Вам - некогда.

Кучеров: А что мне делать, если мне об обыске из КГБ сообщат?

Николаев: Ответьте им, чтобы сами мною занимались.

Кучеров: Но ведь если они вами займутся, то вам лагеря не миновать.

Николаев: Ничего, я к лагерю готов. Тем более, что, чтобы в лагерь пойти - меня для этого должны вменяемым признать. А я этого как раз и добиваюсь.

Кучеров: Ну, ладно, я вас не госпитализирую. Вы Пойдете в лагерь или в тюрьму. Но скажите между нами, зачем вы всем этим занялись ?

Николаев: А у меня другого выхода не было. Я был в безвыходном положении. Ничего не делаешь-сажают. Так уж лучше что-то делать, как-то отбиваться.

Кучеров: Да... дела.

Николаев: Вот, Алексей Юрьевич, не надо было меня в 1970 году с работы ни за что выгонять, не надо было гонять меня по психушкам. Не тронули бы меня в 1970 году - все бы мое инакомыслие не шло бы дальше того, что я бы слушал Западные радиостанции, не ходил бы на политзанятия и субботники, да рассказывал бы анекдоты про Ленина. А так видите, во что репрессии обернулись. Думали запугать - да не Запугали. Нельзя ставить людей в безвыходное положение. Ибо люди в безвыходном положении все равно стараются выход найти. И вы не можете предсказать, во что выльется поведение людей, поставленных в безвыходное положение.

Кучеров: Но вы отдавали себе отчет в последствиях ваших действий?

 

- 307 -

Николаев: Конечно: сидеть за дело всегда легче, чем ни за что. А теперь у меня к вам вопрос, Алексей Юрьевич.

Кучеров: Какой же ?

Николаев: Вы мне много раз говорили, что в отношении меня вам поступают звонки.

Кучеров: Говорил. И звонки, кстати, продолжают поступать.

Николаев: А в этих звонках было о том, что я работаю над «Хроникой»?

Кучеров: Нет, не было.

Николаев: А теперь представьте себе, Алексей Юрьевич, вы работаете над «Хроникой». Дело это - важное. Стали бы вы параллельно заниматься всякой ерундой, из-за которой бы вас могли госпитализировать ?

Кучеров: Вы опять к тому, что вы ничего дурного не делали?

Николаев: На месте бы человека, который занимается «Хроникой», я бы ничего дурного бы не делал, чтобы не прерывать из-за пустяков работу над «Хроникой». Но я-то, как вам известно, к «Хронике» отношения не имею.

Кучеров: Расскажите это кому-нибудь другому. ...Но не думаете ли вы, что это помешает вашему отъезду?

Николаев: Наоборот, поможет. У каждого диссидента есть в КГБ свой куратор. Так вот, мой куратор проморгал то, что я написал книгу, и вот - обыск, на котором обнаружили «Хронику». Я не думаю, что ему выгодно, чтобы я остался.

Кучеров: Ну ладно, если мне будут звонить, я скажу, чтобы вами они занимались сами.

Николаев: Ну вот и договорились.

На этом я с Кучеровым расстался.

А затем действительно в течение нескольких дней западные радиостанции только и говорили о тех обысках, которые прошли по Москве 15 января.

Через несколько дней после обыска мне пришла открытка из районного ОВИРа.

«Вы брали у нас анкеты для поездки в Израиль?» - спросил меня Аськов, когда я по его вызову в ОВИР явился.

Николаев: Брал.

Аськов: А где они?

Николаев: Дома.

Аськов: Вы их заполнили?

Николаев: Нет еще.

 

- 308 -

Аськов: Ну что ж вы так? Ведь нас же подгоняют. Быстрее собирайте все документы и несите их в ОВИР.

Николаев: Мы написали письма на Камчатку матери моей жены и моему отцу в Сибирь, чтобы они прислали заверенное согласие на наш отъезда Израиль. Но пока оттуда ответов нет.

Аськов: Несите пока то, что можно собрать в Москве. А те согласия донесете позже, когда они придут к вам по почте.

После этого диалога я помчался собирать документы, которые можно собрать в Москве. Заодно мы снова написали письма на Камчатку и моему отцу в Сибирь. Свои способности я немного переоценил: на сбор московских документов ушло не семь дней, а целых десять. Но ответов ни от отца, ни от мамы Тьян все не было.

Конечно, в Москве тоже произошло маленькое приключение. Домуправ, заверяя согласие на мой отъезд моей матери, сказал: «Еще назад проситься будет!»

Но это замечание, как потом оказалось, было всего лишь мелочью жизни и привел я его исключительно из соображений сравнения с тем, что происходило в Сибири и на Камчатке.

Собрав все московские документы, я опять пришел в ОВИР. На этот раз все дела я имел уже с Шатаевым Сергеем Анимировичем. Просмотрев мои документы, он даже похвалил меня: «На этот раз вы все оформили правильно. Никаких замечаний нет. Оформление документов по первому вызову пошло вам на пользу. Я ваши документы сразу же перешлю в городской ОВИР. А когда вы получите согласие на ваш отъезд от вашего отца и от матери вашей жены, вы донесите эти документы мне и я их тоже пошлю в городской ОВИР».

8 февраля 1980 года я пришел в диспансер для прохождения ВТЭКа. Пришел я немного пораньше, чтобы быть первым, и, ожидая начала комиссии, рассматривал стенгазету, которую выпускали больные дневного стационара.

Вдруг слышу голос Кучерова:

- Евгений Борисович, вы все еще на свободе? Удивительно

Николаев: Да вот пока еще не посадили. Алексей Юрьевич, у вас в лечебно-трудовых мастерских копировальные машины есть?

Кучеров: Нету, а что?

Николаев: Да нам, Алексей Юрьевич, «Хронику» негде размножать.

Кучеров: Всё шутите, Евгений Борисович.

 

- 309 -

А тем временем подошли члены ВТЭКа, пригласили меня в кабинет.

Председатель: Скажите, что это за обыск у вас на квартире был?

Николаев: А откуда вы знаете?

Председатель: Да вот все об этом говорят.

Николаев: Ну, провело КГБ обыск, уволокло три мешка.

Председатель: У вас ведь «Хронику» на обыске обнаружили. Это что такое?

Николаев: Да «Хроника» - это такое издание, в котором про репрессии рассказывается.

Председатель: И вы над ней работали?

Николаев: Ну что вы? Я к «Хронике» никогда никакого отношения не имел.

Председатель: Вы ведь еще, кажется, книгу написали?

Николаев: Да, написал книгу.

Председатель: О психбольницах?

Николаев: Не только. Вообще о психиатрических репрессиях. Там я и о диспансере писал.

Председатель: А о диспансере-то зачем?

Николаев: Ну, понимаете ли, диспансеры - это составное звено в психиатрических репрессиях. Когда мы говорим или же пишем о психиатрических репрессиях, то надо говорить не только о психбольницах, но и о психдиспансерах.

Председатель: Значит, наш диспансер вы тоже в своей книге расписали?

Николаев: Конечно, я описал, как на меня в диспансере несколько раз выписывались путевки на мою госпитализацию, без предварительного обследования, как диспансер, нарушая медицинскую этику и тайну, подавал на меня сообщения в КГБ. Было о чем писать про диспансер.

Председатель: Про Кучерова вы, конечно, в своей книге тоже написали?

Николаев: Конечно, написал и о Кучерове. Я ведь с ним общался.

Председатель: Но Кучерова вы в книгу вставили совершенно зря. Он же вас не госпитализировал!

Николаев: Ну, прежде всего, я с Кучеровым познакомился еще в 1974 году в «Кащенко». Он меня тогда не выписал, когда я к нему попал. А в диспансере у меня с ним тоже были дела.

Председатель: А вы знаете, что Кучеров вас всегда защищал? Когда сверху требовали вас госпитализировать, то он ни-

 

- 310 -

когда этого не делал и каждый раз отказывался вас госпитализировать. Отвечал на звонки, что вы находитесь в состоянии стойкой ремиссии.

Николаев: В таком случае он тем более заслужил того, чтобы попасть в книгу. Моя задача - не обругать кого-либо в своей книге, а описать ситуацию, в которой находится диссидент, подвергающийся психиатрическим репрессиям, и его взаимоотношения с врачами. Если Кучеров меня отказывался госпитализировать - это значит, что так же могли поступать и другие врачи, с которыми я ранее имел дело. Если можно противостоять давлению звонков сверху в одном диспансере - значит можно и в других противостоять такому давлению. Если можно защищать диссидентов в диспансерах - то значит - можно и не принимать их и в психбольницы. Если можно было не трогать меня, то значит можно и не трогать других. Эта тема слишком серьезна, чтобы ее замалчивать.

Председатель: Ну, а про нас вы тоже написали в книге ?

Николаев: И о вас написал. Я ведь каждый год прохожу у вас ВТЭК.

Председатель: Ну про нас-то зачем? Мы вас ведь не связывали, в больницу не отправляли. Мы вам делали только добро всегда. Каждый раз назначали вам пенсию, чтобы вам было на что жить.

Николаев: А я и не писал о вас так плохо. Я только писал о том, что вы каждый год продлевали мне инвалидность.

Председатель: Ну, а сейчас вам инвалидность продлить или вы согласны работать?

Николаев: Работать в СССР я уже не буду. Я оформляю документы на выезд.

Как всегда, инвалидность мне продлили еще на год. Через несколько дней, почти одновременно, пришли письма с Камчатки и от моего отца, примерно одинакового содержания. В домоуправлении отказались заверить согласие моего отца на мой отъезд в Израиль на том основании, что я не вписан в его паспорт и им, дескать, неизвестно, есть ли у него на самом деле сын или нет. А на Камчатке председатель Шаромского сельского совета Леонова Анна Константиновна категорически отказалась заверять подпись матери Тьян на ее отъезд.

С обоими письмами я пришел к Шатаеву в ОВИР, чтобы посоветоваться: что делать дальше?

По поводу отца он предложил мне послать ему копию свиде-

 

- 311 -

тельства о моем рождении, а действия Леоновой обжаловать в Мильковском райисполкоме Камчатской области.

«А письма эти оставьте на всякий случай мне, - сказал Шатаев, - я перешлю их в городской ОВИР, чтобы они знали, что вы пока не получили согласия родителей не по своей вине. Но вы торопитесь».

Однако жалоба в Мильковский исполком и копия свидетельства о рождении не помогли. Мне пришлось дополнительно писать в Усть-кутский горисполком и в Иркутский облисполком по поводу согласия моего отца. Это помогло, и где-то в конце марта - в начале апреля я от него заверенное согласие получил.

А Леонова распоясалась: грозилась Тьянушкиной маме и родственникам, если я еще буду на нее жаловаться, обращалась за поддержкой в Камчатское областное КГБ.

Ну и мне пришлось писать и в Камчатский облисполком, и в Президиум Верховного совета Совдепии.

К середине апреля я получил-таки эту злополучную бумагу из Шаром, и всё отнес в районный ОВИР.

Все эти события нашли освещение в «Хронике текущих событий».

В связи с окончанием срока действия паспорта я в конце апреля пошел в городской ОВИР на прием к Баймасовой, чтобы узнать, на какой стадии оформления находятся мои документы.

Баймасова: Когда их у вас приняли?

Николаев: В феврале.

Баймасова: Прошлого года ?

Николаев: Нет, этого.

Баймасова: Этого?! Вы что ж, хотите за два месяца разрешение на выезд получить? Вот тут перед вами гражданин был. Так он в апреле позапрошлого года документы подал. И ему разрешения до сих пор нет. А вы хотите за два месяца.

Наступил май, теплый и солнечный. 9 мая пошел я с Эмемкутом рано утром гулять в лес. А когда вернулись под вечер домой, то дома было извещение из ОВИРа: зайти за получением виз. Выезд разрешен не позднее 25 мая 1980 года.

Все последующие дни были сплошной беготней и нервотрепкой. Не выпускают годами, а когда, наконец, разрешают, оставляют считанных десять рабочих дней на оформление всех дел и документов, так что еле успеваешь обернуться.

А тут из диспансера открытка: прийти на беседу с участковым психиатром. Ну, звоню Кучерову.

 

- 312 -

Николаев: Алексей Юрьевич, я открытку из диспансера получил.

Кучеров: Ну зашли бы к своему участковому врачу. А то мы вас давно не видели.

Николаев: Да знаете, эту неделю у меня много дел. Никак не смогу.

Кучеров: Ну, приходите на следующей неделе, скажем, в понедельник.

Николаев: А это очень важно для меня - побеседовать с участковым психиатром?

Кучеров: Очень важно.

Николаев: Ну что ж, Алексей Юрьевич, вы тогда этому психиатру обеспечьте командировку в Вену и я там с ним в понедельник поговорю.

Кучеров: Уезжаете, Евгений Борисович?! Поздравляю! От всей души!

Николаев: Нет, это я вас должен поздравить. У вас теперь жизнь спокойней будет.

Кучеров: Значит, вас отпустили? Ну, счастливого вам пути.

И вот, 25 мая 1980 года в аэропорту я последний раз видел дочь Иночку перед отлетом. Потом шмоны на таможне, четыре проверки документов, наконец - самолет.

Приземляемся в Венском аэропорту. Выходим. Совдепия, все эти проклятые психушки, психдиспансеры, весь этот коммунистический ад - позади. Можно вздохнуть впервые спокойно.