Предисловие

 

«Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным...» (Евангелие от Марка 4 :22)

 

Москва, Лубянка, август 1995 года Архивный отдел Федеральной службы безопасности (так теперь именуется КГБ). Я держу в руках две папки серого цвета с судебным делом моего отца Винса Петра Яковлевича. Первая папка^[1] тонкая, в ней всего 22 страницы с материалами дела первого ареста, следствия и приговора в Москве в 1930-1931 годах. Вторая папка^[2] более солидная, на 450 страниц, в ней материалы дела его второго и третьего заключения в 1936-1937 годах в Сибири, в городе Омске. В правом верхнем углу каждой папки крупным шрифтом написано «секретно». Все эти документы многие годы являлись государственной тайной. Но наступил момент, и все тайное, совершенно секретное, становится явным, подтверждая справедливость слов нашего Господа Иисуса Христа: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу».

Здесь, на Лубянке, 4 августа 1995 года я узнал о судьбе отца — почти через шестьдесят лет после его последнего ареста в 1937 году. В архив Федеральной службы безопасности я пришел с женой Надеждой Ивановной и сыном Петром. Нас провели в читальный зал архива небольшая комната, несколько столов, тишина. Посетителей немного все сидят за столами и молча перелистывают судебные дела в одинаковых папках. Это родственники незаконно репрессированных в 1920-1950 годах: их дети, внуки, правнуки.

Мы с женой и сыном также садимся за один из столов. Сотрудница архива ФСБ, вручив нам папки с материалами судебного дела

 

 

отца, обратилась ко мне: «Я ознакомилась с делом вашего отца — очень интересное дело. Должна сообщить вам тяжелую весть ваш отец, Винс Петр Яковлевич, был расстрелян 26 августа 1937 года по приговору «тройки» НКВД города Омска» От этой новости мне сдавило грудь, Надя заплакала, у Пети в глазах горе.

Мой отец не вернулся из заключения, и я знал, что он умер в узах,^[1] но это сообщение о его расстреле в 1937 году было для меня полной неожиданностью. Сотрудница архива раскрыла последние страницы дела, и я прочитал: «Выписка из протокола № 4 от 23 августа 1937 г Постановили Винса Петра Яковлевича расстрелять». Рядом другой текст, также отпечатанный на машинке: «Постановление от 23 августа 1937 г в части Винса Петра Яковлевича приведено в исполнение 26 августа 1937 г.» Сотрудница выдала нам три тюремные фотографии отца, приобщенные к делу заросшее лицо, печальные глаза. Я говорю сыну: «Петя, твоему дедушке было 39 лет, когда оборвалась его жизнь — столько, как тебе сейчас».

Нам объяснили правила работы архив открыт с 10 утра до 5 вечера каждый день с понедельника по пятницу. Материалы выносить из зала не разрешается, но можно читать и делать выписки. Начинаем знакомиться с материалами дела сначала просматриваем страницы, касающиеся непосредственно отца, а затем и других братьев по вере, которые проходят по одному с ним делу. И хотя материалы, с которыми мы знакомимся, очень и очень печальны, есть утешение в том, что мученики за дело Евангелия сохранили верность Богу в страшно тяжелых условиях сталинских тюрем и лагерей. Об их подвиге веры должны знать в первую очередь их дети, внуки и правнуки. Об этом должна знать вся Церковь Божия — это история страдающей и благовествующей Церкви в России.

Читаю протоколы допросов, где сквозь канцелярский язык записей безбожников-следователей прорываются свидетельства безграничной преданности Богу героев веры. Вот протокол допроса моего отца в омской тюрьме 2 октября 1936 года : «... Я призывал к взаимным посещениям верующими друг друга для поддержания веры... Я говорил, что время полной свободы для проповеди Евангелия, согласно Слова Божия, должно настать и для России». Последнюю фразу кто-то рельефно подчеркнул темно-синим карандашом. Прошли десятилетия, и надежда отца стала реальностью в конце XX столетия свобода проповеди Евангелия действительно наступила в России в результате молитв многих верующих во всем мире.

Во второй папке, на стр. 166, записаны показания свидетеля о молитвенном собрании, проходившем в Омске в доме у Севостьянова

[1] В 1963 году мы получили официальный документ из Омского Загса о смерти отца. Там стояла дата смерти — 27 декабря 1943 года причина смерти — эндокардит (сердечное заболевание); однако место смерти не было указано (см. приложение на стр. 269).

Алексея Федоровича^[1] 1 мая 1936 года (в то время были запрещены не только собрания, но даже встречи для молитвы двух-трех человек). В доме у Севостьянова собралось в тот день более 20 человек, и в деле записано «Севостьянов А.Ф. произносил слова, стоя на коленях «Дай нам, Господи, быть стойкими, твердыми и верными Тебе до конца, и хранить себя неоскверненными от мира».

Верность Богу и чистота жизни — как дорого читать об этом сегодня, как бы слыша из-под тюремных сводов голоса дорогих братьев по вере, мужественно выстоявших в трудные 30-е годы под светлым знаменем Истины (Пс. 59: 6). Когда, спустя несколько десятилетий Господь стал совершать духовное пробуждение в евангельско-баптистском братстве в 60-е годы, в основу начавшегося пробуждения также были заложены принципы верности Богу и чистоты жизни. Как дорога эта духовная преемственность и связь поколений в нашем многострадальном братстве.

И вот теперь в Москве я каждое утро в течении шести дней спешил в архив, где делал многочисленные выписки из материалов следствия. Еще в первый день на стр. 294 я обнаружил пожелтевший листок, на котором карандашом рукою отца было написано:

«Областному прокурору след. изолятора от заключенного Винса Петра Яковлевича.

Омская тюрьма, камера № 12

Заявление

Ввиду того, что по словам следователя лейтенанта Рудика мое следствие закончено, а я, находясь в заключении с 26 апреля 1936 года, ни разу не имел свидания, убедительно прошу Вас разрешить мне свидание с моей женой Винс Лидией Михайловной и восьмилетним сынишкой Георгием.

Следствие закончено 5 октября 1936 г.

10/10/36, Винс (подпись)»

Отец просил разрешить свидание с семьей, но его просьба не была удовлетворена. И вот теперь это свидание состоялось — почти через шестьдесят лет, 4 августа, в мой день рождения, когда мне исполнилось шестьдесят семь лет. Каждое утро я приходил в архив как на свидание с отцом: смотрел на его тюремные фотографии, читал показания, стремясь постичь дух его веры и упования на Господа, и стараясь представить себе отца и его друзей по служению, когда полвека назад они стояли в проломе за дело Евангелия (Иезекииля 22: 30). Как дорого мне было узнать, что и в тюремных стенах отец верил, что наступит для России время большой свободы проповеди Евангелия, и молился об этом, умирая от руки палача.

Отец, в те мрачные годы не только ты один молился о духовном пробуждении в России, но и многие другие, в том числе и твой друг Мартыненко Антон Павлович, вместе с которым вы посещали семьи верующих в Омске, ободряя не падать духом, но подвизаться за веру В один день, по одному приговору вы оба были расстреляны. В те годы были замучены тысячи других верных служителей, как свидетельствует Слово Божие: «...иные же замучены были, не принявши освобождения, дабы получить лучшее воскресение ... те, которых весь мир не был достоин...» (Евр. 11:35, 38).

Нам, последующим поколениям, оставлен Господом завет: «Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13:7). Мученикам за дело Евангелия на моей родине, сохранившим себя неоскверненными от мира, стойким и верным Богу до конца, посвящается книга «Тропою верности».

Москва. Лубянка. Тайный спецархив. Здесь летопись тропы отца и братьев. Растрелянный, он в сердце моем жив Любовью, а не злобой и проклятьем.

Страницы ветхие кроваво-скрытных дел, И надписи : «Хранить секретно, вечно!» Но день пришел Всевышний повелел Открыть архивы «мастеров заплечных».

Я с трепетом смотрю на почерк тех, Кто в подземельях пред судом стояли, Отвергнув путь предательства, как грех, И Истину Христову защищали.

Мы дети их не только по крови— По вере, по тропе тернисто-узкой, Воспитанные в Божией любви С молитвами, звучащими по-русски.

 

Москва, август 1995 года