Не оставлены

После ареста отца в 1937 году мама ожидала, что и ее арестуют. В это время у нее обнаружили туберкулез легких: она сильно болела, но продолжала работать. Александра Ивановна Семиреч лечила ее перетопленным собачьим жиром с алоэ и медом, около года мама принимала этот состав. В это время и я сильно простудился и переболел воспалением легких в тяжелой форме. Из Канады несколько раз приходили письма от моего дедушки Якова Яковлевича Винса, его беспокоила судьба сына, но прямо об этом нельзя было писать, и он осторожно спрашивал в письмах: «Как здоровье моего сына?» Мама отвечала: «Серьезно болен, без перемен».

В Благовещенске в 1938 году арестовали маминого отчима Франца Павловича Краевского, и бабушка из-за угрозы ареста переехала из Благовещенска к нам в Омск. Жить нам было негде, так как Роман Антипович, неверующий муж Александры Ивановны, сильно пил, буянил и часто выгонял нас из дома. Поэтому в 1938 году мы поселились в доме Кондратьевых. Глава этой семьи, Иван Евгеньевич Кондратьев, многолетний пресвитер омской церкви, был арестован 7 июня 1937 года, и 11 ноября «тройкой» приговорен к расстрелу. Через 12 дней. 23 ноября, приговор был приведен в исполнение,^[1] без отца остались его семь детей: Петр, Яков, Надежда, Любовь, Иван, Павел и Вениамин. Трое младших детей учились в школе, старшие уже работали. Жена Кондратьева Екатерина Ильинична выделила нам с мамой комнату в своем большом добротном доме, и мы были очень признательны ей за это. С младшими Кондратьевыми я очень подружился: Ваня был старше меня на два года, Павел — одного со мной возраста, а Веня моложе на год. У нас было много общих игр и занятий.

В 1938 году в Омске арестовали Петра Федоровича Маркова. Хотя сам он и не был проповедником, но в 1936-1937 годах в его доме собирались верующие на небольшие собрания, и кто-то из

соседей донес об этом властям. На чердаке их дома хранилась христианская литература, в том числе и книги моего отца. При аресте Петра Федоровича был произведен тщательный обыск, и вся литература была конфискована. Маркова осудили на пять лет лагерей с правом переписки, что было тогда большой редкостью, но из заключения он так и не вернулся, умер в лагере.

После ареста Петра Федоровича его жена Анна Васильевна, сын Владимир, 14 лет, и дочь Галина, 9 лет, остались без всяких средств к существованию, так как у Анны Васильевны не было никакой специальности, она была домохозяйкой. Александра Ивановна Семиреч много помогала этой семье, а моя мама стала обучать Анну Васильевну специальности счетовода и помогла ей устроиться на работу. Помню, как Анна Васильевна приходила в дом Кондратьевых, и мама учила ее арифметическим действиям на счетах, бухгалтерскому учету. Счеты были большие, деревянные, и она громко стучала костяшками, складывая и вычитая, а нам, детям, было интересно за  этим наблюдать.

По всей стране продолжались аресты верующих. В 1938 году (пришло известие из Благовещенска об аресте 12 августа старшего  брата мамы Петра Михайловича Жарикова. Он был в 20-х годах руководителем духового оркестра благовещенской церкви баптистов, и власти теперь ему это припомнили. Когда через год арестовали его жену, остались без родителей их дети: Юля — 15 лет. Гена — 13 лет, и Гина — 5 лет.^[1] Петр Михайлович не вернулся из заключения, как и многие другие верующие: 15 октября 1938 года «тройкой» У НКВД он был приговорен к расстрелу, и 26 октября приговор был приведен в исполнение.^[2]

Но бывали и исключения: после 10-месячного заключения был освобожден мамин отчим Франц Павлович Краевский. Его в числе 800 человек выпустили из благовещенской тюрьмы в 1939 году, когда вместо Ежова во главе НКВД был поставлен Берия. Наступил краткий период либерализации, длившийся всего несколько месяцев, а затем снова по всей стране начались жестокие массовые аресты. Франц Павлович сразу же после освобождения переехал к нам в Омск, где бабушка, продав свой дом в Благовещенске, купила часть дома по улице Пушкина, недалеко от Александры Ивановны Семиреч.

В 1939 году в Омске арестовали Шипкова Георгия Ивановича и Севостьянова Алексея Федоровича, служителей Дальневосточного союза баптистов, сосланных в 1935 году в Омск. В омской тюрьме

Георгий Иванович и Алексей Федорович содержались вначале в одной камере, а затем были осуждены «тройкой» без права переписки на 10 лет лагерей, и оба не вернулись из заключения, закончив свой путь как мученики за Христа.^[1]

В 1939 году в Омске арестовали Анну Харлампиевну Варнавскую, благовестницу среди сестер Сибири. У Варнавской было медицинское образование, она работала фельдшером в омской туберкулезной больнице. Арестовали ее во время дежурства в палате тяжелобольных, что вызвало среди них большое недовольство, так как Анна Харлампиевна всегда была заботливой и внимательной к больным. Многим людям, стоявшим на пороге смерти, она свидетельствовала о любви Божьей, имея мужество в то трудное время открыто и безбоязненно говорить о Христе, Спасителе грешников.

Анну Харлампиевну осудили на пять лет лагерей с правом переписки. Жена ее брата Евдокия Самойловна Варнавская, глубоко преданная Богу христианка, посылала ей в лагерь продуктовые передачи. Через пять лет, в конце 1944 года, Анна Харлампиевна вернулась домой. Я помню, как ранним утром кто-то громко постучал в окно нашей квартиры. Мы с мамой проснулись, мама вышла открыть дверь и тут же, плача, заглянула в комнату со словами: «Анна Харлампиевна вернулась!» Это были слезы радости. Мама сразу же побежала в соседнюю квартиру, где жила Евдокия Самойловна. Анна Харлампиевна прибыла прямо с вокзала: видимо, шла пешком, хотя от вокзала до Пушкинской улицы было очень далеко (во время войны трамваи плохо ходили, особенно ночью). Радость была у многих верующих: появилась надежда, что и другие вернутся.

Возвратившись из заключения. Анна Харлампиевна продолжала свидетельствовать о Христе: она посещала деревни, расположенные вокруг Омска, где когда-то были большие церкви баптистов, но теперь, после многолетних гонений, остались только маленькие группы верующих. Анна Харлампиевна ободряла их, читала Слово Божие, и там началось пробуждение: покаяние и обращение к Господу новых душ.

Еще до войны, в 1939 году, был арестован Кондрашов, регент хора омской общины баптистов, и осужден на 7 лет лагерей с правом переписки. Дома осталась жена с тремя маленькими детьми. Жена пошла работать, а за детьми присматривала слепая верующая Дуняша, которая была очень привязана к семье Кондрашовых и постоянно заботилась о них. Дуняша ослепла в детстве: ее семья жила в деревне, и когда девочке было три года, на нее случайно

опрокинули чугунок с кипящей водой. После этого она ослепла на один глаз. Врачи предлагали ее родителям удалить поврежденный глаз, чтобы сохранить другой, но родители от операции отказались, и в семь лет Дуняша полностью ослепла.

Когда Дуняша подросла, она стала посещать собрания верующих в своей деревне. Родители ее к тому времени уже умерли. Начались преследования со стороны неверующих родственников, и в 19 лет ее выгнали из родного дома. Родственники сказали ей: «Или баптистский Бог, или семья!», но Дуняша не отказалась от Христа. Ее вначале приютили верующие в родной деревне, а потом она переехала в Омск. Жила Дуняша сначала у Евдокии Самойловны Варнавской, затем у Александры Ивановны Семиреч, но чаще всего в семье Кондрашовых. Время от времени она жила и в других семьях верующих, и везде была деятельной помощницей. Лишенная зрения, она выполняла любую домашнюю работу: готовила пищу (даже примус сама разжигала), мыла полы, ходила в магазин и на базар за продуктами.

Дуняша хорошо ориентировалась в городе: со своей неизменной палочкой, которой она постукивала по земле, нащупывая дорогу, Дуняша путешествовала по всему Омску. Она безошибочно находила нужную ей улицу и дом, лишь иногда уточняя маршрут у прохожих. Дуняша освоила азбуку Брайля для слепых, у нее была часть Нового Завета, напечатанного шрифтом Брайля, несколько больших толстых книг. Дуняша любила читать Священное Писание вслух. В 1938 году ей было около 40 лет.

Из Благовещенска в 1939 году мы снова получили печальную  весть: 12 октября арестовали Веру Тимофеевну Жарикову, жену маминого брата Петра. Она была ревностной, активной христианкой: пела в хоре, декламировала стихотворения на собраниях, сама писала стихи (в журнале «Голос христианской молодежи» за 1922 год были опубликованы несколько ее стихотворений). Целый год ее продержали в одиночной камере благовещенской тюрьмы, а затем осудили на 10 лет лагерей. Вера Тимофеевна отбывала заключение в лагерях Магадана. После отбытия срока ей не разрешили покинуть Магадан, и только в 1956 году, после 16 лет пребывания на Севере, она получила возможность вернуться в Благовещенск. Вера Тимофеевна прожила долгую жизнь и умерла в 1992 году в возрасте 87 лет. До конца своих дней она сохранила веру и упование на Господа.

В 1939 году бабушка и дедушка решили переехать из Омска в Киев, где жила с мужем и детьми младшая дочь бабушки Надежда Михайловна. Они взяли меня с собой, и в июне 1939 года мы приехали в Киев. Для меня это было незабываемое путешествие: от Омска до Москвы мы ехали поездом через всю Западную Сибирь, Урал и

центральную часть России, а затем из Москвы — в солнечный, цветущий Киев. В Москве мы на несколько дней остановились у дальних родственников бабушки, и мне запомнилось, как мы с дедушкой пошли на Красную площадь в мавзолей Ленина. Несколько часов мы простояли в длинной очереди. Затем спустились в затемненное помещение с вооруженной охраной, где в стеклянном гробу лежал тот, чьими портретами и памятниками была заполнена вся страна.

По всей Москве, да и у нас в Омске везде висели лозунги: «Ленин и теперь живее всех живых!», «Ленин жив!». «Ленин с нами!». Мне было тогда 11 лет, я был верующим, и вот я смотрел на лицо мертвого идеолога беспощадной борьбы против Бога, рука которого в свое время подписывала декреты об уничтожении христианской веры. «Бедный Ленин, он не верил в Христа и навеки погиб, — сказал я дедушке, когда мы выходили из мавзолея. — Хотя везде пишут, что он живее всех живых!» Мы вышли из мрачного склепа на яркий солнечный свет, и я радовался теплу, жизни, солнцу, сотворенному Богом, Который «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Матф. 5: 45). Я уже тогда знал, что только Христос — истина и жизнь, и был уверен, что отец и другие узники за веру — самые лучшие люди на земле, а не просто жертвы репрессий, что они — борцы за духовное пробуждение русского народа, потому что людям нужен живой Бог, а не мертвые реликвии.

Осенью 1939 года Германия напала на Польшу. Киев был наполнен советскими войсками, вскоре Красная Армия также вступила в Польшу: в Западную Украину и Западную Белоруссию, бывшие тогда под Польшей. Жить в Киеве стало очень тревожно: дедушка Франц, поляк по национальности, решил вернуться в Сибирь, опасаясь нового ареста.

       В 1939—1940 годах аресты верующих продолжались по всей стране. Официально разрешенных баптистских общин было не более пяти: в Москве, Ленинграде, Новосибирске и еще в двух-трех городах. К тому времени число верующих ЕХБ, арестованных начиная с 1929 года, достигло 25 тысяч.^[1] В основном, это были проповедники и служители из двух союзов: Евангельских христиан и христиан-баптистов, которые по национальному составу состояли преимущественно из русских, украинцев и белорусов. Однако, если учесть еще арестованных верующих из братских меннонитов, род-

ственных баптистам по вероучению, а также из Ингерманландского союза баптистов,^[1] то общее число арестованных в СССР верующих евангельско-баптистского вероисповедания за период с 1929—1940 годов будет превышать 50 тысяч. Важно отметить, что приведенные цифры арестованных касаются только территории СССР в границах 1939 года и не включают верующих ЕХБ, арестованных на территории Молдавии, Западной Украины, Западной Белоруссии, Литвы, Латвии и Эстонии, присоединенных к СССР в 1939—1940 годах.

Несмотря на жестокие гонения, собрания верующих продолжались, хотя они были немноголюдны и проводились тайно, часто глубокой ночью. Продолжались и тайные крещения новообращенных по всей территории страны: от Украины и Белоруссии до Урала. Сибири и Казахстана. Дети верующих родителей, отцы которых умирали в тюрьмах и лагерях за веру Христову, подрастая, отдавали свои сердца Господу в период войны и первые послевоенные годы. Когда в начале 60-х годов Господь начал духовное пробуждение в нашей стране среди евангельских христиан-баптистов, сыновья и дочери мучеников за Слово Божие 30-40-х годов были в первых рядах инициаторов духовного пробуждения. «О бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (Римл. 11: 33). «Как безмерно величие могущества Его в нас, верующих по действию державной силы Его» (Ефес. 1: 19).