- 155 -

 

Трудное лето

Конец мая в Сибири — время посадки огородов: разных овощей, в основном, картофеля. Маме, как и всем сотрудникам лесоучастка, выделили небольшой участок земли на территории бывшей деревни Коровенки, в 20 километрах от нашего поселка. Когда мы приехали туда с другими работниками лесоучастка на большой грузовой машине, то увидели забытую деревню: старые деревянные дома стояли совершенно пустые, в них никто не жил, окна и двери были выломаны, печи и трубы разобраны. Рядом находилось большое лесное озеро.

Лет десять назад на берегу этого озера стояла богатая сибирская деревня дворов на 300, а вокруг нее — плодородные земли, обширные поля, очищенные от леса трудолюбивыми богобоязненными людьми. Озеро изобиловало рыбой, в лесах было много птицы, грибов и ягод. И вот теперь на месте этой деревни — полное запустение. Один старик, хорошо знавший эту местность, рассказал нам: «Я бывал раньше в Коровенке много раз. Добрые люди здесь жили: трудолюбивые, религиозные. Хорошо жили, зажиточно. А потом многих из них арестовали и сослали, а другие сами все бросили и уехали. Дома их и сараи разобрали жители соседних деревень».

Было светлое утро. Над озером плыли, отражаясь в воде, редкие белые облака. Легкий ветерок слегка рябил воду и шевелил ветки деревьев, подступавших вплотную к озеру. А если смотреть вдаль, открывалась удивительная панорама: густой хвойный лес, со всех сторон окружая бирюзовое озеро, уходил за горизонт, откуда медленно, как большие белые паруса, выплывали все новые облака. Вглядевшись, можно было заметить, что хвойный лес неоднороден: среди пушистых елей виднелись белые крепкие стволы сибирских берез и худосочные тонкие стволы зеленоватых осин.

Мы стояли с мамой на высоком берегу. Было свежо, даже прохладно, но так тихо и мирно вокруг. Мама в раздумьи сказала: «Где-то идет жестокая война, люди убивают друг друга, вражда, ярость, стоны умирающих, плач детей. А здесь такая тишина и

 

- 156 -

умиротворенность в природе! И где-то сейчас наш папа: где его лагерь? Жив ли он? Там, где он, тоже жестокость, страдания невинных людей, их стоны и слезы. Вот уже пять лет, как у нас отняли его!» Обняв меня, она продолжала. «Папу осудили на десять лет. Сейчас тебе 14, а когда вернется папа, тебе будет уже 19 лет. Если он жив, если еще вернется...» — и мама заплакала. А озеро, лес и небо по-прежнему были полны Божьей тишины и красоты.

Мы с мамой пошли к машине, где был наш мешок с картофелем для посадки, взяли ведро и лопату. Нам выделили участок земли в 10 соток. Земля была мягкая, рыхлая, хорошо вспаханная. Надо полагать, что несколько лет ее не использовали, а раньше она была хорошо удобрена. До самого вечера мы занимались посадкой картофеля и только один раз сделали перерыв на обед и краткий отдых. Я опять сбегал к озеру посмотреть на стайки мелких рыб, которые подплывали к самому берегу. И снова работа: я копал лунки, мама бросала в них картофель, а затем я засыпал его землей. Рядом с нами на своих участках трудились другие люди. в основном женщины, старики и подростки. На всех лицах — глубокая тревога за близких, бывших на фронте, а некоторые уже никогда не дождутся своих мужей и отцов с полей сражений.

После окончания работы стало известно, что машина неисправна, и придется здесь заночевать. Вечером подростки развели на берегу озера большой костер, рядом лежали старые толстые бревна, на которых можно было сидеть и греться. К нам присоединились и взрослые. Женщины стали петь жалобные заунывные песни, а дети носили из леса валежник и подкладывали в костер, который ярко вспыхивал, получая свежую порцию. Потом женщины стали рассказывать друг другу о самом сокровенном, что было на сердце: о мужьях и близких на войне, о трудностях жизни в разлуке. Многие из них не видели своих мужей по полгода, а некоторые и дольше. Две или три женщины достали письма с фронта и читали их при свете костра, смахивая набегавшие слезы.

Только мама ничего не могла сказать о своей скорби: о пятилетней разлуке с мужем и о том, что не имела права получить от него хоть краткой записочки или написать ему несколько слов. Она даже не имела права знать, жив ли он — тайна, страшная тайна окружала тех. кто был объявлен «врагом народа», даже если их «преступление» состояло только в том, что они верили в Бога и молились Ему. Вскоре все разошлись, у костра остались только мы с мамой. Я подбросил в огонь несколько больших еловых веток: костер затрещал, повалил густой дым, яркие искры роем стремительно взлетали в небо и медленно гасли. Наконец, снова вспыхнуло пламя, поднимая огненные языки все выше и выше, а затем все слилось в высокий огненный столб, который трепетал, раскачивался на ветру, неистово метался, как бы пытаясь оторваться от земли

 

 

- 157 -

и улететь. Мне было интересно наблюдать за огнем, но мама была печальна и молчалива. Она сидела на большом бревне и задумчиво смотрела на костер.

— О чем ты думаешь, мама? — спросила я, присев рядом с ней на теплое бревно.

— О нашей жизни, об отце. Он так не похож на других! В то время, когда многие бежали из Советской России, он оставил спокойную жизнь в Америке и приехал сюда проповедовать Евангелие и разделить судьбу русского народа. Тебе уже 14 лет, ты многое можешь понять: на первом месте в твоей жизни всегда должен быть Бог и вера в Него, это принцип Евангелия. Запомни, сын: прежде всего Господь, а не карьера и личный успех — на этом принципе строим свою жизнь твой отец и я. А второй важный принцип — это чистота сердца и жизненного пути: храни чистыми свои мысли, желания и действия — это мой завет тебе на всю жизнь! Так учит Библия: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Ты помнишь, где это записано?

— В Евангелии от Матфея, в пятой главе, — ответил я.

— Ты уже прочел весь Новый Завет?

— Нет, только четыре Евангелия и книгу Деяний. Но Евангелие от Матфея я прочитал несколько раз.

— Только чистые сердцем могут увидеть Бога, — снова повторила мама. — Увидеть Его духовно — значит, иметь общение с Ним, а для этого необходима чистота сердца. Ложь, лукавство, нечистые мысли и желания лишают человека общения с Богом. В книге Псалмов записано: «Как юноше содержать в чистоте путь Свой? — Хранением себя по Слову Твоему» (Псалом 118: 9).

Мама прочла на память эти стихи из Библии, а потом предложила: «А теперь повторяй за мной!» И мы несколько раз с ней вместе повторили эти стихи. Костер догорал, но еще излучал тепло. Так же тепло было и у меня на душе от маминых слов, от стихов из Библии, и я подумал: «Как хорошо, что моя мама — верующая, и что она такая добрая и правдивая. Как хорошо, что ее не забрали в тюрьму, и она со мной! И хотя папы нет с нами, но она так крепко любит его!» Я впервые по-взрослому почувствовал, как хорошо, что мама твердо стоит в вере.

А костер почти догорел. Отдельные языки пламени еще лизали остатки толстых коряг и несгоревшие ветки, лежавшие с краю. Огонь становился все слабее, иногда почти гас, и вдруг снова ярко вспыхивал. Большие темно-красные угли в середине догорали маленькими синими язычками. Темная ночь и черный лес, казалось, надвигались на нас. Тревожно и тоскливо прокричала ночная птица. Серп луны, повисший над озером, отражался в воде длинной светящейся дорожкой, мелко дрожавшей от набегавшего ветерка.

 

- 158 -

«Вот костер и догорел. Потух... Так и жизнь наша на земле. Но любовь Божья к нам никогда не угаснет! Померкнет солнце и отдаленные звезды, но любовь Божья к нам — никогда! Верующий в Сына Божия имеет жизнь вечную, а жизнь вечная никогда не прекратится. Давай вместе помолимся», — предложила мама. Мы склонили колени прямо у костра и вместе молились: сначала я, потом мама. После молитвы мама сказала. «Сын, помни эту ночь! Я хочу, чтобы ты вырос глубоко верующим и таким же преданным Богу, как твой отец. Пусть Господь будет на первом месте во все дни твоей жизни».[1] Остаток ночи все мы провели в одном из пустующих домов на душистом сене. которое кто-то расстелил прямо на полу. К утру машину починили, и все, отдохнувшие и повеселевшие, возвратились домой, в поселок Катышку.

Почти все лето прошло у нас с Гиной в лесу, в походах за грибами и ягодами. Сначала, пока мы собирали ягоды недалеко от поселка, с нами ходила бабушка, но ей трудно было ходить далеко в лес, где было больше грибов и ягод, и она решила оставаться дома. Бабушка давала нам с собой по небольшому куску хлеба на целый день — это было все. что она могла дать.

Каждый день мы шли в лес с радостью и надеждой, и сначала сами ели ягоды, а потом собирали спелую землянику в металлический бидончик. У нас были свои заповедные места: веселые солнечные полянки, затерянные среди леса, полные ярких цветов и душистой земляники. Собранную землянику бабушка несла на станцию к военным и пассажирским поездам, чтобы продать или обменять на хлеб. На вырученные деньги она там же, на станции, покупала молоко у местных жителей, и это было большим подспорьем для нас.

Каждый день с утра мы начинали обход наших лесных земляничных плантаций, это продолжалось несколько недель в ягодный сезон. С нами всегда была и корзина для грибов. Сначала мы плохо различали, какие грибы съедобные, а какие — ядовитые, и дома бабушка половину наших грибов выбрасывала. Но скоро мы научились разбираться в грибах, и почти каждый день приносили домой корзину отличных грибов. Бабушка жарила их на сковородке на воде вместо масла, никакого жира у нас в доме не было. «Вот бы на маслице подсолнечном их зажарить — как было бы вкусно!» — мечтательно приговаривала она. Но нам и так было вкусно после голодной зимы. Сама бабушка настолько окрепла, что мы с ней два-

[1] Когда я пишу эти строки, мамы уже нет на земле: более десяти лет назад Господь отозвал ее на небо. Она ушла из жизни с глубокой верой и любовью к Богу. А с той памятной ночи у костра на берегу сибирского озера прошло уже более пятидесяти лет, но материнские наставления о чистоте жизни и верности Богу я бережно храню в сердце: Господь положил их в основу моей духовной жизни. Память сердца хранит многие беседы с мамой и наши совместные молитвы в годы моего детства, когда определялся весь дальнейший жизненный путь. Спасибо тебе, мама!

- 159 -

три раза за лето ходили пешком в Коровенку пропалывать и окучивать картофель. Она была очень веселая, пела свои любимые гимны и много рассказывала мне о жизни верующих на Дальнем Востоке.

В начале сентября мы с бабушкой взяли с собой штук десять мешков для картофеля и пошли в Коровенку убирать урожай. Но после первых же выкопанных кустов мы поняли, что картофеля будет очень много, он уродился крупный и по много клубней в каждом кусте. Вскоре мы заполнили все десять мешков, выкопав только четвертую часть. «Вот как Отец наш Небесный благословил урожаем! — радовалась бабушка Маша. — Но что же нам теперь делать?! Где взять еще мешки?» Мы решили выкопать весь картофель и пока просто сложить его в кучу. Три дня мы копали, а когда закончили, я пошел в поселок за лошадью, а бабушка осталась в Коровенке.

Время было вечернее, я первый раз шел так поздно по лесу один. Быстро темнело, и мне было неуютно, даже страшновато. Каждая коряга выглядела притаившимся медведем, за каждым кустом мерещился поджидавший меня волк. Что-то трещало в чаще. Иногда с шумом срывалась с вершины дерева какая-то большая птица и, громко хлопая крыльями, быстро исчезала... Сердце мое замирало от страха. Тогда я принимался бежать, и становилось спокойнее, веселее. Несколько раз я начинал молиться и тогда сразу же вспоминал, что и бабушка сейчас молится обо мне. Поздно ночью я пришел домой.

— Мама, как ты думаешь, сколько мы накопали картофеля? — был мой первый вопрос.

— Что-то вы очень долго копали, целых три дня! Как там бабушка?

— Все хорошо, она здорова, но как ты думаешь: сколько мы накопали?!

— Да, наверное, мешков десять! — предположила мама.

— Десять мешков мы уже заполнили! И еще огромная куча осталась лежать на поле. Посмотри, какая крупная картошка!

Я показал маме несколько картофелин, которые принес с собой. Мама удивилась: «Такую крупную картошку я видела только на Дальнем Востоке! А теперь поскорее ложись спать, завтра утром нам дадут лошадь с телегой, и ты начнешь перевозить картофель домой». Утром на лесоучастке мне дали лошадь и телегу. Старик-конюх спросил меня:

— А запрягать-то ты умеешь?

— Никогда не пробовал, — простодушно ответил я. Конюх задумчиво произнес:

— Трудно тебе будет с ней, лошадь очень капризная, даже опасная, кусается и бьет ногами. Близко не подходи — убьет! Жаль

 

 

- 160 -

мне тебя, но что поделаешь — время военное, все мужики на войне. Женщины да дети, да еще мы, старики — вот и все работники!

— А нет ли другой, смирной? — спросил я, опасливо поглядывая на огненно-рыжую крупную лошадь, которая аппетитно щипала траву в стороне.

— Другой нет, — охотно принялся объяснять конюх. — Все хорошие лошади на войне, остались только больные, старые да еще вот этот идол Рыжка! — указал он на рыжую лошадь. — Его даже в армию не взяли из-за зверского характера — на комиссии Рыжка двух командиров чуть не прикончил. Одному ухо откусил, а другого так ударил копытами, что он тут же и отвоевался, бедный, теперь инвалид на всю жизнь. Вот Рыжку в армию и не взяли, а отдали нам на муку!

— Как же я на нем поеду?! — спросил я в большом смущении.

— Я его запрягу в телегу, и ты не распрягай, когда приедешь в Коровенку. Напои из ведра, только не сразу, а через час, и покорми, вот тебе мешок травы. Но будь очень осторожен, сзади близко не подходи. И впереди будь начеку, чуть зазеваешься — и нет уха, откусит! — рассмеялся старик.

Пришла мама и принесла еще десять пустых мешков. Она тоже сказала мне: «Будь осторожен! Этот Рыжка — большой драчун, он одному военному ухо откусил на комиссии». Старик запряг Рыжку в телегу, дал мне в руки вожжи и кнут. «Без кнута ни за что не пойдет! Ну, трогай, пошел!» — крикнул он не то мне, не то лошади. Я дернул вожжи, и мы тронулись. Вскоре мы выехали из поселка, и Рыжка весело бежал по дороге, покорно поворачивая то вправо, то влево — в зависимости от того, какую из вожжей я дергал. Иногда он переходил на шаг, затем снова бежал вперед, и мы сравнительно быстро доехали до Коровенки.

Бабушка хотела сразу же распрячь Рыжку, но я отсоветовал. «Подожди, лошадь очень опасная — ударит копытами или откусит ухо!» Я рассказал ей про потерпевшего командира, и бабушка забеспокоилась: «Ты уж хоть сам не подходи близко, лучше я! Я уже старая, проживу как-нибудь и с одним ухом! А тебе — как без уха?» Так мы Рыжку и не распрягали. Бабушка все-таки умудрилась снять с него уздечку, напоила его из ведра и дала травы из мешка. Рыжка хорошо отдохнул, поел. С большим опасением мы надели на него уздечку, затем погрузили картошку на телегу. Мы наполнили все порожние мешки, но куча картофеля после этого убавилась только наполовину. Я выехал в обратный путь, а бабушка осталась сторожить остальную картошку.

Первые несколько километров Рыжка шел хорошо, даже пытался бежать мелкой трусцой — сам, без понуканий. Я похвалил его: «Какой ты хороший, Рыжка — послушный, трудолюбивый!» И он, как бы соглашаясь, дружелюбно кивал головой и шагал вперед. Но

 

- 161 -

вдруг Рыжка остановился. Я дал ему отдохнуть минут 10-15, и крикнул: «Ну, трогаем, Рыжка! Вперед!» Но он не двигался с места. Я стал дергать вожжи, понукать, но Рыжка не реагировал. Тогда я слез с телеги и подошел к нему спереди. Взяв под уздцы, я пытался стронуть Рыжку с места, но он стоял, как вкопанный.

Прошло еще 15 минут, а Рыжка все не трогался с места. Тогда я взял кнут и подошел сбоку. Но как только я поднял кнут, Рыжка уловил мой жест и сразу же взбрыкнул задними ногами. Я отскочил, он попал только в оглоблю. Что мне было делать?! Я кричал на него. дергал вожжи, угрожал кнутом — все бесполезно. Так он стоял на месте около часа. Потом ему самому надоело стоять неподвижно, и он тронулся с места. Мы проехали с километр, и Рыжка опять остановился. Когда я подходил к нему, он хищно ощеривал зубы, норовя укусить, но ему мешали удила во рту, да я близко к нему и не подходил. Несколько раз он бил задними копытами по оглобле, пытаясь ударить меня. Так мы простояли еще с полчаса.

В это время мимо нас проезжали на лошадях трое сибирских татар. Они остановились, увидев, как я мучаюсь с Рыжкой, и когда он в очередной раз попытался достать меня задними копытами, татары слезли с коней, встали около Рыжки с двух сторон, и начали стегать его кнутами. Рыжка, пораженный таким обращением, начал брыкаться и мотать головой, но татары продолжали стегать его. Тогда Рыжка рванул вперед и помчался вскачь, я еле успевал бежать за телегой.

Рыжка вскоре снова перешел на шаг и остановился. Я хотел дать ему отдохнуть, но нас опять нагнали те же татары. Завидев их, Рыжка бодро зашагал вперед. Я шел рядом, держа в руках вожжи. «Плохой лошадь, ленивый, злой!» — приговаривали татары, некоторое время держась рядом с нами. «Ты его не жалей, а кнутом, кнутом!» — наставляли они меня, размахивая кнутами над Рыжкиной головой, и тот, опасливо косясь на них, покорно шагал дальше.

— Может, ему тяжело везти телегу? Слишком большой груз? — спросил я у татар, указывая на мешки с картошкой.

— Да что ты, разве это много? Ты мог в два раза больше положить, и он повезет! Видишь, какой крепкий и сильный лошадь! Но ленивый, очень ленивый!— смеялись татары.

— Рыжку в армию не взяли, он на комиссии откусил ухо у командира, — жаловался я им.

— О! Ухо у командира?! — переспросили татары, покачав в сокрушении головами. — Да с него шкуру надо снять за это, а мясо отдать собакам! Плохой лошадь, очень плохой!

— Спасибо за помощь! — сказал я им на прощание, и татары ускакали.

 

- 162 -

Уже вечерело, дорога шла через лес. Деревья вплотную подступали к дороге, но иногда открывались большие поляны, покрытые высокими травами. Солнце скрылось за вершинами сосен, становилось холодно, из чащи леса потянуло сыростью. Так мы проехали еще несколько километров, и Рыжка опять остановился. До поселка оставалось совсем немного, километра два-три.

Я дал Рыжке немного отдохнуть, потом крикнул: «Но-о! Пошел!» Но на Рыжку моя команда не подействовала. Я ударил его кнутом, но Рыжка и не думал идти! Тогда я еще раз ударил его. Рыжка тронулся, прошел метров десять и опять встал. Я взял его рукой за уздечку и стал тянуть вперед. Но Рыжка только скалил зубы, злобно ржал, мотал головой и бил копытами. Так прошло больше часа. Солнце давно зашло, из-за леса появилась луна. Было довольно светло и очень холодно.

Что делать?! Как быть дальше?! Я стал бегать вдоль дороги, чтобы согреться. Дорога как раз проходила через большую поляну, лес чернел в стороне. Время от времени я подбегал к телеге и дергал вожжи, пытаясь заставить Рыжку идти дальше, но он не слушался. «Ничего, надоест до утра стоять, сам пойдет!» — говорил я себе. И действительно, Рыжка пошел, я только успел подхватить вожжи. «Молодец, Рыжка! Вперед! Вперед!» — обрадовался я.

Но примерно через километр Рыжка снова остановился и ни за что не хотел идти дальше. Было уже далеко за полночь. Я помолился и решил ждать утра. Вдруг Рыжка всхрапнул, высоко поднял голову и навострил уши: к нам кто-то приближался. «Кто это, человек или зверь?!» — испугался я, усиленно всматриваясь в темноту. Наконец, я узнал маму и обрадованно побежал ей навстречу.

— Что с тобой?! Почему так долго? Случилось что-нибудь? — встревоженно спрашивала она.

— Да вот, Рыжка не хочет идти! Хорошо еще, что татары помогли! — И я рассказал маме о своих мучениях.

— Я так беспокоилась: уже ночь. а тебя все нет! Вот и решила идти навстречу.

Мама взяла вожжи, стала погонять Рыжку, но он не шел. Тогда она передала вожжи мне, а сама взяла Рыжку за уздечку и потянула вперед. Рыжка стронулся с места и. пройдя несколько шагов, остановился. Мама снова стала тянуть его за уздечку. Так мы и ехали до самого поселка: очень-очень медленно. В поселке Рыжка пошел сам. Мы приехали домой только к утру, но зато запомнили Рыжку на всю жизнь.

На следующий день в конторе лесоучастка мне дали двух других лошадей и большую телегу Маме пришлось достать еще двадцать пустых мешков. Без особых происшествий я прибыл в Коровенку и рассказал бабушке о своих приключениях с Рыжкой. Она все охала

 

- 163 -

и приговаривала: «Ну и лошадка же нам попалась! Как ты еще цел остался?» Когда мы стали насыпать картофель в мешки, то оказалось более тридцати полных мешков картофеля. Бабушка ликовала: «Подумать только, как много мы накопали! Слава Тебе. Господи милосердный!» Мы погрузили мешки в телегу и спокойно поехали домой. Примерно через месяц маме удалось через свою контору передать мешков десять картофеля в Омск, дедушке с Юлей.

Бабушка за время нашего пребывания в Катышке познакомилась со многими соседями и всех расспрашивала, есть ли здесь верующие. Но никто не знал, и ей только сказали, что когда-то в поселке была православная церковь, но ее еще в первые годы после революции разрушили, и остался пустырь, заросший кустарником и травой. Бабушка подружилась с ближайшими соседями на окраине поселка: в основном это были женщины, мужья или сыновья которых были взяты на войну. Она часто посещала их, брала Евангелие и читала им, свидетельствуя о Боге и вере в Него. Женщины с большим расположением слушали. Они просили бабушку помолиться за их мужей и сыновей на фронте, а некоторые сами стали молиться с бабушкой. Соседки ей рассказывали: «В Коровенке, где вы садили картошку, была большая деревня верующих, только мы уже не помним, как они назывались: баптисты или евангелисты. Очень хорошие были люди. Всех их куда-то сослали лет десять тому назад: увезли и никого не осталось. А куда увезли — никто не знает».

В начале 1943 года бабушка вернулась в Омск, потому что городские власти вернули ей конфискованную осенью 1941 года часть дома.[1] «Видите, как Господь милостив к нам — вернул нам наше жилье в Омске!» — радовалась она. После отъезда бабушки в Катышке остались мама, Гина и я. Зима 1943 года прошла для нас легче, чем предыдущая: было заготовлено много картофеля, а в конторе, где работала мама, стали выдавать муку, крупы и немного жиров для работников и их иждивенцев. Один раз маме выдали на работе пятилитровую бутыль рыбьего жира, и мы стали жарить на нем картошку. Но главное, мама могла теперь бороться с цингой: она каждый день пила по несколько ложек рыбьего жира. Зима прошла для нас благополучно, а ранней весной 1943 года я смог вернуться в Омск. Мама с Гиной вернулись в Омск летом.

От моего отца все еще не было ни единой весточки. Не было известий и от отца Гины, и только от ее мамы приходили редкие письма (она писала на адрес своих родственников в Благовещенске, а они пересылали их нам в Омск). Из этих писем мы знали, что она жива и находится в одном из женских лагерей в районе Магадана. Мы постоянно молились о наших дорогих узниках.

[1] Ее сын Николай, работавший директором крупного завода в Иркутске, возбудил ходатайство о возвращении его матери незаконно конфискованного жилья. Состоялся суд, и права бабушки на ее часть дома были восстановлены.