ЭТАП

 

Высадили нас у самой железнодорожной линии, где стоял длинный состав товарных вагонов. Не буду описывать, как на морозе снова сверяли нас с формулярами и загоняли в вагоны.

...В переполненный вагон меня втолкнули последним и с треском задвинули дверь.

Холодина как на дворе. В полутьме я не сразу различил двухэтажные нары по бокам вагона. Промерзшие при погрузке люди сгрудились вокруг железной печки. Тепла от нее на расстоянии я не чувствовал, но вагон все гуще наполнялся дымом. "Так и и угореть можно", — сказал я и начал пробиваться к печке. Люди расступились. Я открыл дверцу и пошуровал угли какой-то обгорелой палкой. Огонь вспыхнул ярко, дым прекратился, и спустя некоторое время печь раскалилась, от нее потянуло теплом. И тут я заметил, что запас угля у нас небольшой — от силы два ведра. "Уголь надо экономить, — произнес я вслух. — Неизвестно, когда запас его пополнят, если так кочегарить, вскоре можем умереть от холода. Давайте, располагайтесь на нарах". Тут же я назначил дневального наблюдать за печкой (сказался некоторый опыт моего "командования" в камере). Странным показалось, что совершенно незнакомые люди подчиняются первому попавшемуся человеку. Кое-как удалось всех разместить на нарах, во всяком случае, было не теснее, чем в камере. Снаружи доносился лай собак и громкие разговоры конвоя. И вдруг мы услышали, как по крыше вагона кто-то ходит и чем-то металлическим обстукивает каждый сантиметр крыши, а затем та же процедура была проделана с полом. Немного погодя мы почувствовали толчок и поняли, что прицепили паровоз. Значит, скоро в путь. Щелкнула задвижка на нашей двери и мы медленно тронулись с места.

Никто не спал в эту ночь. Ехали очень медленно и скоро остановились. Оказывается, нас загнали в тупик. Со всех сторон товарные составы. Через окошко видим платформу, груженую углем. Близок локоть, да не укусишь". Снова часы ожидания. Что с нами будет дальше? Куда везут? В какие лагеря? Оказывается,

 

наш этап формировался на Красной Пресне. Об этом мы услышали от одного обитателя нашего вагона — железнодорожника.

Этапирование напоминало перевозку скота по железной до. роге — с той лишь разницей, что о скоте заботятся, своевременно кормят, поят и производят уборку в вагонах. О нас тоже заботились — чтобы никто не сбежал. Главное для конвойных было привезти в пункт назначения формуляры. И вместо тех, кто на этапе помер, сдать формуляры — для счета. И делу конец. И помирали. В зной, в холод неделями, месяцами везли. Еда одна — хлеб да селедка. А воды вволю не дают.

Везли нас в декабре-январе. Печку чуть топили — уголь экономить надо. Кончится — совсем околеем.

На третий день этапа во время очередной поверки к нам в вагон вошел младший командир, знакомый мне по совместной службе в РККА. Это был тов. Щавель, помкомвзвода, а потом старшина роты отдельного учебного танкового полка, которой я командовал после прохождения школы одногодичников. Судьба свела меня с ним: я заключенный, а он начальник конвоя. Мы сделали вид, что не узнали друг друга. Но с этого дня поверку у нас проводил сам тов. Щавель. Несколько раз он брал меня как старосту вагона подносить каменный уголь — в результате все углы нашего вагона были забиты углем. Незаметно он передал мне бумагу и карандаш. Благодаря ему многие из нас смогли написать и отправить первые весточки своим родным, прямо с этапа. На собранные мною деньги он купил для нас хлеб, махорку и сахар. Все это помогло нам выжить. Из других вагонов выносили трупы, а в нашем ни один из этапированных не отдал концов. Нужно понять, с каким риском для себя делал все это начальник конвоя тов. Щавель, за что я и мои товарищи по вагону благодарны ему до самой смерти.

Во время длительных остановок эшелон всегда загоняли в тупик, подальше от людских глаз. Но каким-то чутьем люди узнавали о прибытии этапа и очень часто возле эшелона собиралась толпа, отгоняемая конвоем, выкрикивали имена и фамилии, очевидно, разыскивая своих родных, и всегда один из наших товарищей, стоя у зарешеченного окна, наблюдал и передавал нам об услышанном.

 

Наконец, после долгих дней пути эшелон загнали в тупик янции Новосибирск, где так же, как и в начале этапа, ночью свете прожекторов, под окрики конвойных и лай немецких рок, рвущихся к нам с коротких поводков, выскакивали мы — теперь не из воронков, а из вагонов — и, сидя на снегу, ожидали высадки остальных товарищей. После окончания разгрузки построились, по пять человек в ряд. Процедура подсчета окончена. "Шагом марш, держаться плотней, не оглядываться, шаг в сторону считается побегом, оружие будет применено без предупреждения". Под такую команду, окруженные сильным конвоем с собаками, двинулись по улицам ночного города. Привели нас в пересыльную тюрьму, загоняли целыми партиями в большие камеры, началась банная ночь — с горячим душем. Все свои манатки сдали в дезокамеру, прошли стрижку и получили свое барахлишко, прожаренное в "вошебойке". Нас снова повели в камеры, где мы впервые за все время этапа вкусили горячей баланды.

В следующую ночь нас снова вели под конвоем, только в обратном направлении. Станционный тупик, прожектор, конвоиры, овчарки. Опять пересчет, сверка по формулярам — и в те же вагоны, промерзшие, покрытые инеем.

Нас принял другой конвой. Теперь мы лишились тех преимуществ перед остальными, которыми пользовались до Новосибирска — у нового конвоя был новый начальник. Стояли лютые январские морозы, и где бы мы ни проезжали, повсюду на нашем пути мелькали вышки с часовыми, бараки, окруженные заборами, а то и просто колючей проволокой, и впервые я услышал в новом варианте песню "Широка страна моя родная"

Широка страна моя родная,

Много тюрем в ней и лагерей.

Человек проходит как хозяин

По этапам Родины своей...

Тяжело было слышать страшные слова этой песни, но, к сожалению, была в ней горькая правда.

 

Наконец, после сорока пяти дней мучительного этапа 10 февраля 1938 года мы прибыли в Бамлаг на станцию Тахтамыгда, где был расположен Ремонтно-механический завод. Началась обычная приемка этапа, потом баня с санпропускником, кормежка и сразу же распределение по колоннам.