ВЛАДИМИР онуфриевич МАХНАЧ

При распределении очередной партии "доходяг" из ОП ко мне в бригаду попал сильно истощенный товарищ, еле-еле душа в теле. На воле он служил в Тихоокеанской флотилии то ли старшим, то ли главным хирургом. Замечательной души человек, так и не сумевший приспособиться к жизни в лагере. Его с 1937 года гоняли по этапам и пересылкам. Не один раз он "доходил", и никому не пришло в голову использовать его в качестве медработника, которых так не хватало в лагерях. Скольких он мог бы спасти от смерти! Но время было не такое, чтоб нас лечить, а наоборот — все делалось для того, чтобы мы "сыграли в ящик". Володе Махначу я постарался создать сносные условия. Семена забрал в забой, а Махнача оставил дневальным. Этот крупный мужчина лет сорока быстро набирал силы, а я в это время делал все, чтобы пристроить его санитаром в лагерную больницу. Испытанный метод "лапы" — и вскоре Володя оказался в санчасти санитаром. Помимо своих прямых обязанностей — выносить "параши", кормить больных и убирать палаты — Махнач советами помогал врачам. Вскоре мы узнали, что нашего Володю стали использовать как врача не только для лечения заключенных, но и частенько вызывали к заболевшему вольнонаемному начальству и вохровцам. Авторитет его рос на глазах. В больнице почти прекратились смертные случаи. Все мы понимали, что это результат работы нашего Володи, который фактически являлся главным врачом больницы, хотя эту должность занимал вольнонаемный. Многие из моих товарищей, да и сам я, обязаны ему жизнью.

В один из дней наша бригада должна была подготовить массовый взрыв целой линии шурфов. Обходя их, я заметил, что какой-то работяга не может справиться со своей задачей. Тогда я, скинув телогрейку, велел своим товарищам спустить меня в бадье в шурф и сам подготовил зарядную камеру. Когда все было сделано и меня вытащили на-гора, я был мокрый насквозь. Пока я надевал телогрейку, пятидесятиградусный мороз с сильным ветром прохватил меня всего, и вечером я уже лежал в бессознательном состоянии в больнице у Володи Махнача. Крупозное воспаление

легких и менингит, вот во что обошлась мне зарядная камера в шурфе. Как я потом узнал, Володя не отходил от меня в течение тринадцати суток, так как состояние мое было почти безнадежным и я часто впадал в беспамятство. Только благодаря Володе, сумевшему достать сульфидин, моя жизнь была спасена. После наступившего благоприятного кризиса Володя каким-то чудом организовал мою отправку в лагерную больницу в поселок Ягодный. Перед отправкой Махнач мне признался, что он вынужден был от меня не отходить еще и потому, что, находясь в бредовом состоянии, я жуткой матерщиной поносил "отца родного". Боясь, чтоб кто-нибудь из санитаров меня не "продал", он вынужден был все время находиться при мне.

Больницу возглавляла молодой врач, вольнонаемная осетинка^*. Очень интересная и исключительно отзывчивая к больным, но в то же время независимо державшая себя по отношению к начальству любого ранга. Порядок в больнице был образцовый, чистота идеальная, и все благодаря энергии "мамы черной", так мы ее называли. Спустя несколько лет я узнал, что она вышла замуж за моего товарища по заключению Бориса Лесняка, до ареста студента третьего или четвертого курса мединститута. Я от всей души радовался за Бориса, ибо был уверен, что такая женщина, как "мама черная", будет ему верным другом и женой.

В больнице я быстро поправился и через месяц снова вернулся на "Джелгалу". Там, как слабосильного, меня направили работать в бухгалтерию прииска, где я сначала подшивал всякие бумажки и постепенно знакомился с бухгалтерским делом. Большое участие в моей судьбе приняли заключенный Халтанов Вася, работавший в продовольственном отделе (бывший нарком Бурят-Монгольской Республики), прекрасный товарищ, и вольнонаемный главный бухгалтер Петров (по-моему, Василий Кузьмич, который, как я потом догадался, знал, что я — брат того Миндлина, что работает в Магадане). Благодаря их участию мне удалось почти всю зиму продержаться в бухгалтерии. В конце зимы меня снова забрали в зону и поставили бригади-

ром той же бригады, так как дела ее не ладились. Об этом распорядился начальник прииска Ольшамовский, о котором заключенные отзывались хорошо, несмотря на то, что он не чурался рукоприкладства. Такое отношение к нему объяснялось тем, что он никогда не "закладывал" заключенных "куму", а это означало избавление от новых допросов и сроков.