ПЕТРО ЛАЗАРЕВ

 

В один из зимних дней из поступившего к нам на лагпункт этапа новых заключенных, получивших срок на Колыме, ко мне в бригаду направили двоих: один из них был Петро Лазарев, высокий упитанный мужчина лет сорока, одетый в добротное кожаное пальто на меху, пыжиковую шапку и обутый в белые фетровые бурки, все это непонятно каким образом сохранилось во время этапа. После короткого разговора выяснилось, что он довольно крупный работник Колымснаба, получил 10 лет срока за должностное преступление. Считал себя невиновным и через оставшуюся в Магадане жену хлопотал о пересмотре своего дела. Меня очень удивило, как он смог добраться в лагерь, сохранив все свое барахло. Оказывается, его прямо из тюрьмы, минуя пересылку, привезли к нам. Узнав, что я — Миндлин, Петре мне по секрету сообщил, что знает близко моего брата Захара Борисовича по совместной работе в Магадане (везет мне в лагере на знакомых брата моего Заи).

Через несколько дней Петро сообщил мне, что уркачи "проиграли его в карты", и умолял меня спасти его. Использовав свое влияние на Полтора Ивана, я сумел добиться, что святая святых — исполнение приговора по карточному долгу — было нарушено, и жизнь Петра Лазарева была спасена. После этого Петро послушался моего совета и сдал в лагерную каптерку все свое "барахло".

 

* * *

 

Работая в бухгалтерии, я узнал, что на моем лицевом счету имеется 5000 рублей, эти деньги скопились из Машиных ежемесячных переводов. Небольшая доля их была заработана мною

 

в лагере. Я не раз думал о том, как бы вернуть их Маше, которая хоть и не жалуется на безденежье, но и без того ясно: у нее всякая копейка на счету. Посоветовавшись с главным бухгалтером Василием Кузьмичом Петровым, я подал заявление начальнику прииска Ольшамовскому с просьбой разрешить мне перечислить эти деньги жене. Он разрешил, и я по совету того же Василия Кузьмича получил эти деньги наличными и обратился к бывшему работнику НКВД, отсидевшему несколько лет в лагере за какое-то должностное преступление. Человек этот работал на прииске фельдъегерем, обязанностью которого была ежедневная сдача намытого золота в райбанк поселка Ягодный. Я попросил его взять эти 5000 рублей и перевести их почтовым переводом Машеньке. Через два дня я получил от него почтовую квитанцию и с облегчением вздохнул. И тут же послал Маше письмо, чтобы она подтвердила получение денег и не вздумала мне снова их посылать.

Прошло больше двух месяцев, от Машеньки получаю письмо, но о деньгах ни слова. Тогда я снова обратился к главному бухгалтеру. Василий Кузьмич меня успокоил и обещал при поездке в Ягодный с очередным отчетом выяснить в почтовом отделении судьбу моего перевода.

По возвращении Петров вручил мне обратно квитанцию, заявив, что она фальшивая, никаких денег почтовое отделение по указанному в ней адресу не переводило. Кипя от возмущения отправился я к живущему на вольном стане фельдъегерю и, не получив на свои вопросы вразумительного ответа, схватил стоявшую около печки кочергу и "уходил" этого подлеца до полусмерти. На его душераздирающие крики прибежали вохровцы и поволокли меня в "шизо" — штрафной изолятор, где я просидел пять суток на ежедневных 300 граммах хлеба и кружке воды. На шестые сутки меня отвели к "куму", который, учинив мне допрос, сказал: "Заводим уголовное дело, фельдъегерь в тяжелом состоянии отправлен в районную больницу". В тот же день меня сняли с работы в бухгалтерии и направили работать в забой.

Настроение убийственное. Каждый день после работы в забое возвращался в зону голодный, внутренне опустошенный,

 

с тревогой ожидая очередного вызова к "куму", а там, кроме лагерного "довеска" (нового срока заключения), ожидать мне было нечего.

Через несколько дней меня вызвали на вахту и повели под конвоем, но не к "куму", а на вольный стан, в управление прииска. Вскоре я предстал перед начальником прииска Ольшамовским. К великому моему удивлению и радости вызов к начальнику прииска окончился для меня чудесным освобождением от нового лагерного срока. Отматерив меня и отвесив мне несколько оплеух, Ольшамовский сказал: "Твое счастье, что фельдъегерь остался в живых. Твое дело я закрыл. Принимай обратно свою бригаду и чтоб план по намыву металла выполнялся. Смотри, больше не чуди. Не всегда и я в силах помочь. Глянь на себя — ты сейчас почти законченный "доходяга". Это была правда. После пребывания в "шизо" и работы в забое я еле-еле передвигался. Поблагодарив начальника прииска, я дал обещание приложить все оставшиеся силы на выполнение плана. Осуществить же это не пришлось.

Совершенно неожиданно, я даже не успел принять бригаду, меня вызвали в санчасть. После короткого медицинского осмотра я попал в слабосильную команду, которую сразу же посадили на грузовики и повезли. Куда нас везли, мы не знали, да и не положено было знать. Совершенно случайно конвоир проговорился, что везут нас в Сусуманский район на лесозаготовительный лагпункт.

В Сусумане на окраине поселка наш этап остановился у обнесенного колючей проволокой строения, похожего на постоялый двор, где нам разрешили оправиться и немножко закусить из того скудного сухого пайка, который мы получили при отправке на этап — 600 грамм хлеба и пара селедок. Проглотив свой паек, я пошел с ведром отыскивать воду для своей команды — после селедки всех нас мучила жажда, и вдруг остановился как вкопанный. Навстречу мне шел Ваня Алексахин, бывший помощник секретаря Бауманского райкома партии товарища Марголина. Алексахин, как я понял из разговора, работал здесь то ли завхозом, то ли кладовщиком (ему здорово повезло). Не сразу признав

 

меня в лагерном "доходяге", Ваня быстро достал где-то целую буханку хлеба, принес ее мне и подтвердил, что нас отправляют в лесозаготовительный лагерь "Ампартах". "Как будешь на месте, дай о себе знать, — сказал Ваня, — чем сумею, помогу". К сожалению, поговорить как следует нам не удалось — привал был окончен. Я был бесконечно благодарен Ване Алексахину, который в трудный момент помог мне. Он и в дальнейшем два или три раза передавал мне в лагпункт продукты. Встретились же мы с ним только после реабилитации, в Москве.