«ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ БУКЕТ»

 

Нет в истории страны более мрачной, более зловещей цифры, чем 58! И не потому, что в сумме дает она «чертову дюжину». Она — символ разгула кровавого террора. Она — это миллионы репрессированных, расстрелянных, замученных изуверскими пытками безвинных людей.

Она возникла не случайно. Власть, утверждаемая насилием, возводит ее в закон и жестоко подавляет инакомыслящих. 58-я как раз и преследовала эту цель — уничтожить всякое сопротивление и даже намек на него.

Как пригодилась она в годы коллективизации и индустриализации. Крепла год от году, приобретала силу и значение. В нее включили 17 пунктов, чтобы можно было, особенно не задумываясь, привлечь за контрреволюционную деятельность любого человека — гражданина СССР и иностранца,

 

Невиданные потери, неудачи первых Месяцев войны, миллионы военнопленных — плоды пятьдесят восьмой... Перед началом войны она буквально обескровила наш генералитет, словно незримой косой выкосила виднейших военачальников, изобретателей, лучших работников оборонной промышленности...

Одержана Победа. Капитулировала фашистская Германия. Но статья-палач продолжала править свой сатанинский бал. Сухорукий «отец всех народов» Мертвой хваткой держал ручку безжалостной, неутомимой пилы...

— Вжик...

— Вжик...

— Вжик... — равномерно, безостановочно неслось «от края и до края». И падали подрезанные под корень мужчины и женщины, старики и дети — «хозяева необъятной родины своей...»

«Родина ждет своих сынов!»— с таким лозунгом один за другим шли эшелоны с советскими пленными из немецких концлагерей. Худые, небритые, больные, но неимоверно счастливые возвращались они домой...

Не нужно мне солнце чужое,

Чужая страна не нужна... —

неслось над родными березами, озерами и полями, мимо которых с грохотом проносились составы. Воинам-победителям дарили живые цветы. Никому было невдомек, какой смертоносный букет уготовила им пятьдесят восьмая статья. Стоило этим эшелонам пересечь границу, как на окнах вагонов появлялись решетки и деловитые, упитанные сержанты в форме войск НКВД навешивали на двери увесистые замки. На тормозных площадках появлялись часовые с автоматами... Так встречала Родина измученных фашистским пленом людей, чтобы тут же, превратив их в «изменников» и «предателей», поместить в свой необъятный лагерь... Пря-

 

мым ходом составы шли на шахты Воркуты, рудники Забайкалья, в тайгу Сибири...

В огромном архипелаге ГУЛАГ появлялись все новые и новые острова. Но они не могли вместить невиданный наплыв дармовой рабочей силы. Был создан еще один — Главное управление лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС). Потянулись стальные рельсы в Монголии, Сибири, на Севере, Дальнем Востоке. Начал оживать БАМ, просеку для которого пятьдесят восьмая прокосила еще в 1937 году...

После долгих мытарств по лагерям и пересылкам Сибири попал я на Дальний Восток. Под жарким солнцем в отрогах Турана и Сихотэ-Алиня таяли снега. Вздулись, вышли из берегов таежные реки Зея и Бурея, Амгунь и Неман, Тырма и Сутырь. Шумели, перекатывали по дну разноцветную гальку, подмывали берега, закручивались в водоворотах, спешили быстрее добраться до Амура-батюшки, вместе продолжать путь к просторам Тихого океана.

Склоны сопок покрылись сиреневым ковром багульника, на таежных марях розовой стеной встал кипрей. Давно отцвела черемуха, с каждым днем наливались соком ее мелкие, зеленые еще ягоды...

Кто-то метко сказал, что ДВК — это Дрова, Вода, Камень. Он был чудесен, этот первозданный уголок окраины страны, даже если смотреть на него через зарешеченное окно или колючую проволоку.

Новый лагерь, куда я попал через пересылку на станции Известковая, был Л/П № 211 ИТЛ A3-18, что это такое, никто из нас точно не знал.

Маленький поселок на берегу быстрой Тырмы носит то же имя, что и речка. Тырма — по-нанайски бешеная. Это вполне подходило к своенравному характеру таежной реки. Станция Тырма находится в 170 километрах от Транссибирской магистрали на север. Же-

 

лезная дорога идет через нее к трассе БАМа до станций Ургал, что отстоит от Транссиба в 350 километрах.

Лагерь был общестроительный. Заключенные возводили депо, электростанцию, вокзал, станционные пути, мосты и виадуки.

Радостная весть об окончании войны застала меня в этапе из Сибири на Дальный Восток. Красные флаги, цветы, Музыка на каждой станции. Но все это предназначалось не нашему зарешеченному эшелону. На станциях его специально загоняли на самые дальние пути, чтобы не омрачал всеобщую радость и ликование,

В новом лагере мы жили ожиданием. Должна, обязательно должна всеобщая радость Победы коснуться и нас. Не может быть, чтобы о нас забыли.

Разговоры, слухи, предположения — чего только не было в эти дни. Надежда на свободу могла осуществиться каждый день, каждый час, каждую минуту...

Это случилось в солнечный день. По голубому небу плыли редкие пушистые облака, в тайге раздавалось птичье щебетанье. Время близилось к обеду. Я на пару с «прокурором» Коляном нес носилки с бетоном. И вдруг неизвестно откуда докатилось долгожданное:

— Амнистия!..

Кто-то заколотил в рельс, подвешенный возле вахты, кто-то отчаянно закричал, засвистел. И вот уже покатилось по рабочей зоне, по всем ее закоулкам гремящее, как набат, слово:

— Амнистия! Амнистия!

Оборвали истошный визг циркулярные пилы, умолк грохот бетономешалок, не слышалось ударов молотков — стихло все.

Снежной лавиной, смерчем, шквалом неслось над зоной:

— Амнистия! Амнистия! Амнистия!

Мы бросали топоры и пилы, лопаты и ломы, брев-

 

на и кирпичи, кидали, носилки с раствором, опрокидывали ведра с водой и краской. Бросали карты уголовники, отставляли в стороны жестяные кружки с чифиром, прекращали драки.

Из траншей и котлованов, с эстакад и строительных лесов, из инструменталок и кладовых, из самых затаенных уголков огромной рабочей зоны выскакивали землекопы и каменщики, бетонщики и подсобные рабочие, бригадиры и десятники, надзиратели и слесари, маляры и стекольщики — крепкие и доходяги, здоровые и больные, бытовики, уголовники, контрики спотыкались, падали, вскакивали, бежали:

— Амнистия! Амнистия! Амнистия!

Каждый, кто спешил сейчас к вахте, надеялся, что слово это коснется и его.

Вместе со всеми, подхваченный общим порывом, бежал и я.

Огромная, гудящая толпа собралась у вахты. Люди улыбались, поздравляли друг друга, жали руки, матерились от радости и переполнявших чувств.

— Начальничек, открывай ворота! — дурачились блатные.

— Теперь сам вкалывай, с нас хватит! — орали бытовики.

— Свобода, мужики, свобода! — подхватывали контрики.

— Товарищу Сталину, ура-а-а! — взвился над толпой чей-то тонкий голос.

Но призыв «патриота» подхватили всего несколько жидких голосов.

Высохший старик с лысой головой протянул мне руку:

— Поздравляю, Сергей! Я же говорил вам, что после победы нас обязательно выпустят... И разбираться не будут, а по амнистии... Вот видите, прав я!

 

Это был «меньшевик» Булахов, старый член партии, директор школы из Свердловска и главный философ нашего барака.

— Не спешите! — остудил нашу радость Колян. — Сначала Указ послушаем.

— Не каркай, — оборвал его бригадир маляров Александр Синицын.

На импровизированную трибуну из ящиков и досок взобрался начальник лагеря майор Кормилицын — грузный мужчина в парадной форме. Поднял руку, требуя тишины.

Торжественно зазвучал густой, вибрирующий от волнения голос начальника лагеря над притихшей толпой. Едва ли были когда на земле более внимательные слушатели. Все мы замерли в томительно-сладостном ожидании.

«Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 июля 1945 года «Об амнистии в связи с Победой над гитлеровской Германией»: «В ознаменование победоносного завершения войны с гитлеровской Германией Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

1. Освободить от наказания:

а) осужденных к лишению свободы на срок не свыше трех лет и более мягким мерам наказания...

2. Сократить наполовину остающийся срок наказания лицам, осужденным к лишению свободы на срок свыше трех лет, кроме осужденных за контрреволюционные преступления, хищения социалистической собственности, бандитизм, фальшивомонетничество, умышленное убийство и разбой.

3. Снять судимость:

а) с осужденных к лишению свободы на срок не свыше одного года и к более мягким мерам наказания...

Майор читал, но его уже никто не слушал. Гробовая, недоуменная тишина застыла над разноликой толпой. В ней было очень мало тех, кого касалась амнистия в

 

«ознаменование победоносного завершения войны с Гитлеровской Германией».

Шофер, совершивший наезд, мелкий воришка, залезший в карман зазевавшемуся «фрайеру», хулиган, затеявший драку в общественном месте, жулик, стащивший белье с чердака...

В толпе, стоявшей у вахты, были в основном «тяжеловесы», имеющие срок в пять, десять, пятнадцать, двадцать лет...

Ни один из 17 пунктов пятьдесят восьмой под амнистию не подошел! Мы были приравнены к бандитам, фальшивомонетчикам, убийцам, казнокрадам.

Этот жалкий Указ опровергал величие Победы и, как громом, поразил всех, вызвал бурю негодования. Понеслись матерщина, свист, топот, но все звуки перекрыл зычный голос начальника лагеря:

— Граждане заключенные, поздравляю вас и думаю, что следует дать благодарственную телеграмму на имя дорогого товарища Сталина. Поблагодарить за амнистию, заверить...

Призыв преданного служаки утонул в новом взрыве негодования. Из задних рядом кто-то запустил в майора комок сухой грязи, над толпой неслись разноголосые выкрики:

— Катись отсюда, ублюдок!

— Мужики, врет он, подменили амнистию!..

— Давай настоящую!

—Зажилили, падлы?

Напрасно начальник лагеря поднимал руку, что-то кричал, его не было слышно. Тогда заорали надзиратели, нарядчики, бригадиры:

— Расходись!

— По местам!

— За работу!

Все было бесполезно. Бытовики, уголовники, контрики, объединенные общим возмущением, к работе не

 

приступали. А если где и возникал Лагерный «штрейкбрехер», его тут же осаживали:

— Бросай!

— Не выслуживайся, сука!

—Пасть порвем!

Прибыла вызванная по телефону дополнительная охрана. На вышках появилось еще по одному часовому. Все начальство торопливо убралось из рабочей зоны. Ждали открытого бунта, поножовщины, беспорядков.

Опасения были не напрасны. Можно было не сомневаться, что в этот час в тысячах лагерей миллионы заключенных, обманутых, разочарованных, проклинали все на свете. В лучших надеждах были обмануты их близкие и родные. Наш лагерь — всего лишь капля в бушующем океане страстей. Зона напоминала пороховую бочку, нужна была только спичка. Но смельчака не находилось. Его и не могло быть. Слишком «хорошо» работала система насилия над бесправными людьми...

— Ну и как? — хихикнул Колян, взглянув на. Булахова. — Прикажете шмутки собирать?

Барачный философ яростно потер лысину:

— Ничего не пойму! Где же логика? Где справедливость?

— Вот она логика и справедливость, — похлопал по ширинке молодой парень в кителе. Это был известный московский вор-медвежатник Толик Федосеев. И отец, и дед, и прадед Толика знали секреты «уникального мастерства», передавали его по наследству.

Вокруг загоготали, а Толик продолжал:

— Я «медведя» раскурочил, а ты — анекдот рассказал. Тебе — червонец и мне — червонец. И амнистия нас обоих бортанула! Какая тут логика, батя? Какая справедливость? Ты что, чокнулся? У тебя же — пятьдесят восьмая! Ты — контрик. Тебя всю дорогу мурыжить будут, пока копыта не отбросишь. Такую штам-

 

пягу в ксиву загудрбнят — всю жизнь чихать будешь!

Рядом с нами стоял парень в дырявых штанах, заправленных в старые порыжевшие сапоги. Колхозный тракторист из Сибири. Подвыпил как-то Василий, развернул свою малиновую трехрядку, Прошел по деревне с частушками. Была среди них и такая:

Дорогой товарищ Сталин,

Помоги моей беде —

Я купил себе корову,

А у ней висит муде...

Молчаливый, всегда замкнутый, он не распространялся о том, за что сидит. Но в лагере все обо всех знают. Сохранить в тайне, за что ты попал, невозможно.

Забрали Василия Леонова на следующий день после невинной прогулки по деревне. Вот и скажи теперь, что среди сельских жителей нет бдительных товарищей... Судили по 58-10 «Контрреволюционная пропаганда и агитация». Дали десять лет и пять лет поражения в правах. Чтобы не путал корову с быком и. не жаловался товарищу Сталину...

Я удивлялся цепкой памяти несостоявшегося прокурора Коляна, знавшего наизусть почти весь Уголовный кодекс. Тогда он без запинки слово в слово выдал статью 58-4 «Оказание помощи международной буржуазии». Именно такое обвинение предъявили профессору Шмелеву за то, что он послал за рубеж своему коллеге в день рождения русскую матрешку.

Заключенные редко встречаются в лагерях. А мы вот с Коляном встретились. Он мало изменился. Все такой же громоздкий, рыхлый. Как и прежде, подзарабатывает составлением жалоб, помилований, прошений, а порой просто писем «со слезой», консультирует по юридическим вопросам. Берет хлебом, баландой, табаком. Когда я смотрю на него, всегда кажется, что дай ему в рот си

 

гару, надень цилиндр, и будет Колян похож на молодого Черчилля.

За десять лет я встретил немало «контриков», осужденных по всем 17 пунктам печально знаменитой статьи.

Пункт 1 был особенно распространен во время войны. Все, кто побывал в плену,— «изменники». Не могу думать спокойно об этом проклятом пункте, сам осужден по нему, и встают перед глазами Колька-танкист, Буримбай, капитан-пограничник...

Молодая работница московской гостиницы систематически занималась сношениями с представителями иностранных государств. Заподозрили в передаче не только «секретов мастерства», но и военных сведений... 12 лет. (58-3. Сношение в контрреволюционных целях с иностранными государствами).

Новосибирская тюрьма. Камера № 54. Дипломат, рассказывающий о приеме, где был сам Сталин. В доносе говорилось, что дипломат склонял правительство Соединенных Штатов Америки к объявлению войны Туркмении! Знал дипломат язык самой южной республики — родился и вырос там. Подвело созвучие слов: муж — уруш. По-туркменски уруш — война... (58-5. Склонение к объявлению войны, вооруженному вмешательству или иным неприязненным действиям).

А вот 58-6. (Шпионаж). В одном НИИ изготовили микрофотоаппарат и вставили его собаке вместо удаленного глаза. Бегал пес по сверхсекретному аэродрому и «фотографировал» новейшую технику. По делу прошло более 20 человек и получили они 193 года...

«Обвиняемая, мастер районного маслозавода Валентина Кривошапова, подмешивала в сливочное масло гвозди, чем наносила вред оборудованию завода и создавала угрозу жизни трудящихся. Учитывая, что Кривошапова — многодетная мать, народный суд считает возможным заменить ей высшую меру наказания — рас-

 

стрел — десятью годами лишения свободы...» (Из приговора. 58-7. Вредительство.).

Призвал отец Василий Благовестов предать анафеме секретаря райкома за то, что тот обезъязычил храм божий — снял колокола. Террор. Случайно плеснул в Сандунах банщик кипяток на работника органов. Террор. Навесил беспартийный муж тумаков жене, члену ВКП (б). Террор. (58-8. Террористический акт.).

Забрела на колхозное поле буренка тетки Авдотьи — диверсия... Порвал разбушевавшийся ветер линию электропередач — диверсия. Ошиблись обувщики в маркировке размеров солдатских сапог — диверсия (58-9).

Самый яркий «цветок» в 58-м букете — контрреволюционная агитация и пропаганда: анекдот, слово, жест, рисунок, взгляд, плевок, смех, музыка, пение — все можно отнести к 10-му пункту. Мера наказания известная — вплоть до расстрела.

Пункт 12 — специально создан, чтобы люди страны победившего социализма помнили и знали о неистребимости чеховского унтера Пришибеева: «...А еще тоже моду взяли вечера с огнем сидеть. Нужно спать ложиться, а у них разговоры да смехи. У меня записано—с!».

Всеобщую подозрительность сталинская система уничтожения людей довела до абсурда, иные доносы можно печатать в «Крокодиле», если б не стояли за ними сломанные человеческие судьбы.

«...Мною замечено, что кузнец Степан Карабешкин при исполнении партийного гимна «Интернационал» поет не «Вставай, проклятьем заклейменный», а «Ложись, проклятый и клейменный»... (Из доноса. 58-13. Активная борьба против рабочего класса и революционного движения.),.

Вот саботаж. «Оперуполномоченный Петрусенко П. Г. сообщил, что инженер Анатолий Кухарчик, находясь на закрытых партийных собраниях, систематиче-

 

 

ски портит воздух. Прошу вашего разъяснения, привлекать ли вышеозначенного Кухарчика к ответственности как врага народа, саботирующего работу партячейки завода?» (Из докладной по инстанции).

Прошли десятилетия. Годы выветрили полынную горечь пережитых издевательств и унижений. Я многое забыл, но до сих пор помню 58-й «букет». Ведь за каждым его лепестком, листиком, стеблем — расстрелянные, замученные, искалеченные люди. Я вижу их лица, слышу голоса, и мне кажется, что они спрашивают, стал ли я свободным, доволен ли, сыт ли? И главное: вырваны ли с корнем кровавые «цветы» ненавистного пятьдесят восьмого «букета»?

Я молчу. Я не знаю, что ответить...