- 225 -

ПИСЬМА

 

3 ноября 1942 года

(мама — папе и мне в Красноярск)

Дорогие мои Абрашенька и Валюша! Ваше письмо от 12 октября я получила. Абраша, ты просишь меня не волноваться. Откровенно говоря, мне это нелегко. Уже больше месяца, как ты уехал, а результатов пока нет. Никаких! Я стараюсь объяснить это всякими причинами, но все же хорошего мало, а главное, что меня уже начинает пугать все это. В чем же причина такой задержки?* Непонятно. И вот каково мне сознавать, что я имею право быть с тобой и детьми, а в действительности, я все еще далека от вас. Легко сказать: не волнуйся. Нет, я стала сейчас более нервной, чем была. Раньше, не имея перспектив, я мирилась со всем, а сейчас тяжело. Хочется вырваться к вам, мои родные, я не знаю, с вами ли Толя в Красноярске? Свидание с тобой, Абрашенька, напомнило мне мою встречу с Толей в сороковом году. Три дня, как сон, а потом расставание и снова жуткое одиночество, тоска. Я долго не могла и тогда и теперь прийти в себя. К тому же прекратили переписку со мной все близкие, надеясь, что меня тут уже нет. Между тем я была права, когда сказала тебе, что все это может длиться месяцами. Убедительно прошу тебя: не пиши больше Вишневскому, расскажу обо всем при встрече.

Одним словом, рвусь к вам всем сердцем. Как хочется вырваться отсюда, если б ты знал! К тому же я прихворнула, снова малярия, причем она совпадает с отчетными периодами (особенно, 1-го ноября), я с температурой 39° проработала всю ночь. День поспала, а на следующий день, раз температура пала, то вновь вышла на работу, а к вечеру — 39°! При этом и колит разыгрался. Сегодня снова работаю, но слабость ужасная, тем более что три дня я ничего не ела — не хотелось. Одним словом, все вместе взятое не способствует хотя бы сохранению спокойствия, скорее наоборот — нервы в таком состоянии, жду чего-то, что вот, кажется, лопнет все внутри. Как нехорошо это мое состояние, но что я могу поделать с собой? Держалась я долго, а сейчас больше не в силах. Устала от всей такой жизни. Ты меня, детка, не ругай за мрачные настроения. Ты меня понимаешь

 

 


* Причина, о которой пишет мама, только в долгой пересылке документов. Но именно теперь, когда папа уже на воле, то маме, которая член семьи «главы», пере­носить несправедливость — невыносимо! Папа реабилитирован, а мама — сидит?! Толь­ко в нашей стране возможно такое.

- 226 -

больше, чем кто-либо. Ты пойми, почему я так близко к сердцу беру. Я также знаю, что все возможное ты сделал, надо время, надо иметь выдержку. Все это так, но где взять силы? Их-то нет. На днях медкомиссия была из Центра. Врач, выслушавший сердце, был поражен его состоянием. Я поняла, что оно еще хуже, чем было. Но все чепуха это. Главное — дождаться свидания с вами. Дожить до этого. Мысленно с вами каждую минуту.

Целую вас крепко, ваша Фаня.

 

ХРОНИКА. В этот день, 3 ноября 1942 года, своим утренним сообщением Совинформбюро доводит до сведения читателей, что наши войска ведут бои в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и в городе Нальчик.

«Правда» публикует заметку о том, что состоялась генеральная репетиция оперы «Вильгельм Телль» в Большом театре СССР.

В Колонном зале Дома Союзов на вечере учащихся ремесленных и железнодорожных училищ и школ ФЗУ Москвы выступил Михаил Иванович Калинин.

 

7 ноября 1942 года

(Толя — папе и мне в Красноярск)

Здравствуйте, папка и Валюта! Хотел было совсем на вас обидеться, но вот получил от вас письмо. Оно меня огорчило. Я ведь уверен был, что мамка с вами. Безобразие! Я ей, конечно, тут же бодрое послание отправил. У меня все по-старому. Скушно. Сейчас у нас месяц предпрактики. Я преподаватель в 7-м классе, почти, как у Валюши. Но вообще говоря, очень малоинтересное занятие быть педагогом. Потом будет месяц госэкзаменов, а затем — прощайте, Ойротия и институт! Выпустить нас думают к 1 января (даже в военкомате вряд ли разрешат позже). Впрочем, возможны варианты. Какие еще новости? Выпустили недавно стенгазету «Крокодил». Большой успех. Но все это пустяки. Главное — очень тоскливо. Пишите чаще.

Целую крепко. Толя.

 

Р. S. Вам огромный привет (папе — особый!) от Кольки Бибилейшвили.

 

Коля Бибилейшвили — товарищ Толи по институту, причем очень близкий. Помню еще по Москве его длинные пальцы, он прекрасно играл на фортепиано. После войны перебрался в Кишинев, был секретарем горкома партии. Его жена Лиля была редактором молодежной городской газеты. Коля умер в начале семидесятых годов, кажется, из-за прободения язвы желудка. Остались дочери. Семья была очень теплая, чистая.

 

11 ноября 1942 года

(из Долинки подруга мамы Лиза

и мама — папе в Красноярск)

Многоуважаемый А. Д., здравствуйте! Во-первых, хочу извиниться за мою неаккуратность и несвоевременный ответ на Ваше письмо, но есть старая пословица: «лучше поздно, чем никогда». Правда, я Вам писала телеграмму, в которой сообщила, в каком моральном положении Фанечка, а поэтому я не особенно спешила с письмом. Да я еще надеялась на то, что Фанечка скорее будет дома, чем мое послание, но, увы, получилось немного не так. Фанечка живет еще пока с нами, здоровье ее, можно сказать откровенно,

 

- 227 -

неважное. В больницу ее этот «хазер» не смог положить, это я имею в виду Вишневского (ее непосредственного «повелителя судьбы»), он не только не успокоил ее, наоборот, создал вокруг Фанечки целый пуд сплетен. Она духом не падает, в этом отношении она довольно энергичная женщина. Я ее увлекаю в общественную работу, она участвует в драмкружке. 7 ноября она выступала в нашем клубе, роль была возглавляющая: германский унтер-офицер Ганс Клаус (исполнила замечательно, аплодисменты переходили в овацию). Ну, отношение к ней со стороны начальника старые, он такой же хороший «хазер», что в переводе с «французского» означает «негодяй». Но за Фанечкой беспокоиться не надо, она и не таким «хазерам» давала отповедь. Пишите, как Вы устроили сына, кто за ним ухаживает, он очень смышленый мальчик, Фанечка писала ему умные письма, а он отвечал такие же, так что мне очень понравилось. Между прочим, письма сына я сама отвозила Фа-нечке в отделение: так часто совпадает, когда бы я ни поехала, всегда привезу что-нибудь из почты. Пишите о себе и сыне, но чаще и побольше. Если будете Фанечке писать письма, пишите на мою фамилию (в оригинале: «на моё фамилие»—В. А.), они быстрее смогут добраться до Фанечки. Ну, пока, досвидания, не смущайтесь, но я поцелую Вас, конечно, шутя. Ладно? Я сейчас спросила на это разрешение у Фанечки, она не возражает.

Жду ответа. Лиза. Дорогие мои детки! Уже несколько «фактов на лице» — мне приходится согласиться: вообще-то Лизочка, видно, к тебе, Абраша, неравнодушна, но я не возражаю, было бы полезно для здоровья, тем более что Лизочка, как я уже писала, чудесный товарищ. Когда-нибудь в лучшей обстановке мы сможем и ей отплатить тем же: надеюсь, даже лучше, чем она меня окружила. И «хазеру» отплатим, конечно, не хуже. Если бы не Лиза, я бы совсем упала духом. Что еще вам писать? Настроение неважнецкое. Рвусь к вам. У нас уже зима с морозами и снегом. Холодно, неуютно, тоскливо. Абрашенька! Долго ли мне еще мучиться? Как хочется покоя, если бы ты знал! Пиши пока на адрес Лизочки. Целую крепко вас, мои дорогие,

ваша Фаня.

 

В этот день, оказывается, родился на свет долгожданный документ:

 

11 ноября 1942 года

СПРАВКА

 

СССР

НКВД

Управление

Карагандинского

исправительно-трудового

лагеря

Второй отдел №22/203342

Дана АГРАНОВСКОЙ Фане Абрамовне,год рождения 1899, в том, что она с 17 июля 1937 да по 11 ноября 1942 года содержалась в местах заключения НКВД СССР и освобождена с прекращением дела.

 

Справка видом на жительство не служит.

При утере не возобновляется.

Зам. нач. Управления Карлага НКВД

мл.лейтенант госбезопасности

(Игнаткин)

Зам. нач. ОУРЗа Карлага НКВД

лейтенант госбезопасности

(Монарх)

 

- 228 -

На обратной стороне справки — разрешение на проезд от станции Корабас до станции Ачинск Красноярской ж/д: «Удостоверен на шесть (6) суток, начиная с 30 ноября 1942 года».

 

Помню, папа немедленно выехал встречать маму в Ачинск. Предварительно он получил такую телеграмму от спецотдела Крайпрокуратуры (оригинал сохранен у меня в архиве, как и все вышепроцитированные документы): «Согласно сообщения прокурора Карлага НКВД СССР, спецотдел ставит Вас в известность, что Ваша жена Аграновская Ф. А. из-под стражи освобождена 14 ноября 1942 г.»

Документ датирован, как и «положено» в нашей стране, 27 ноября 1942 года. Тринадцать суток у мамы и всей нашей семьи были украдены самым бессовестным образом чиновниками НКВД. Тут же на документе имеется разрешение папе (какая милость!) на проезд от станции Корабас до станции Ачинск, причем срок «удостоверен на шесть суток».

Ничего красноречивее этого документа, удостоверяющего то обстоятельство, что все мы живем в полицейском государстве, придумать невозможно. Но это я только многие годы спустя понял, а в те моменты полагал документ этот самым волнующим для нашей семьи. Пожалуй, лишь фамилия лейтенанта госбезопасности неведомого ОУРЗа Карлага Монарха, правившего всей нашей жизнью (воистину!), заставляла нас с папой невольно улыбнуться.

 

28 ноября 1942 года

ПРОПУСК

(№ 3389/6001)

НКВД Каз. ССР

УНКВД Каранд. Обл.

1-я Гормилиция

Сталинского р-на

Разрешается гр. АГРАНОВСКОЙ Фане Абрамовне (одинока) проезд от ст. Корабас до ст. Ачинск.

Цель проезда — жительство.

Паспорт № (справка) действителен по 10 декабря 1942 года.

Начальник 1-я ТОМ млад. лейтенант

(Чигас)

Сотрудник 1-я ТОМ

(Петровский)

 

Оставить без комментариев обе справки, полученные мамой в Долинке, я, конечно, не могу: душа требует слов и чувств; очень прошу простить меня, мой читатель, но потерпите немного из почтения к возвышенному моменту. В самом деле: сотни тысяч, если не миллионы людей, совершенно безвинных, остались там, откуда чудом вернулась мама, и муки этих людей были продлены еще на долгие годы, как минимум, до середины пятидесятых годов. В память о погибших и обреченных на страдальческую жизнь я и хочу сказать еще несколько слов. Обратите особое внимание на две даты, стоящие на первом документе: одна дает справке начало, другая его венчает

 

- 229 -

С 17 июля 1937 года начались страдания моей мамы в «местах заключения НКВД СССР», 11 ноября 1942 года, следует считать, маму освободили «из места заключения с прекращением дела».

Так думаю я. Но не думает так мама и, смею обобщить, весь наш народ. То, что одной датой начались испытания и горе людей, а закончились другой датой — момент формальный. О печальной истории моих родителей можно сказать только то, что пролог завершен, но эпилога еще не было. Занавес опускать рано. Ведь это был всего лишь сорок второй год, до смерти Сталина (о чем даже подумать было невозможно) мы все прожили вместе со всей страной долгих одиннадцать лет. Еще настежь были открыты ворота ГУЛАГа, еще лилась кровь и на фронте, и в тылу, и в лагерях.

Правдой было бы сказать и то, что до ареста моих родителей бушевал всеобщий страх репрессий, как он был и после нежданной реабилитации. Режиссер не ведал усталости, занавес всегда был поднят, и мне неловко просить читателя досматривать трагедию моей семьи, тем более что современный театрал вообще не расположен к театральному удовольствию, особенно к «досматриванию» чужих трагедий: он не комедию видит перед собой, читая мою повесть. Сказать по совести, нынешний читатель (или театрал) до сих пор не может поручиться, что в любую секунду его самого не могут «попросить» перебраться из зала на сцену и принять участие в реальном действии.

Не дай, конечно. Бог!

Последняя моя просьба к читателю: пока он сидит в зрительном зале и смотрит на сцену (или читает книгу в собственном доме, который считает своей крепостью), думая при этом только о прошлом, а не о будущем, пусть он помнит, что жизнь множества тысяч семей сложилась трагичнее и страшнее моей семьи, судьбу которой миновали более горькие испытания, павшие на головы миллионов.