ПРОЩАНИЯ

17 июня 1951 года не стало нашего папки.

Ему шел всего лишь пятьдесят пятый год.

В пять утра у нас дома раздался характерный междугородный телефонный звонок. Я немедленно поднял трубку, так как не спал, готовясь к последнему госэкзамену и сидел рядом с телефоном. Меня же и попросили к разговору. После паузы я услышал голос Аверкия Борисовича Аристова. И сразу все понял, но поверить мог лишь при условии, если Аристов что-то скажет. Мама спала в своей комнатке, и я не слышал, как она, потревоженная, наверное, звонком, уже надевала халатик. Аристов начал словами: «Валя, ты мужчина, возьми себя в руки и поддержи Фаню Абрамовну, я должен сообщить печальную весть...» Вести я уже не мог слушать. Из спальни, завернувшись, в халатик, выходила ко мне мама. Я положил трубку на стол, быстро прошел через комнату к выходной двери и выбежал на улицу. Как я оказался перед дверью в квартиру Нюренбергов, я не помню. Мне открыл дядя Лева, я, помню, крикнул: «Умер папа. Мама — там, в комнате. Быстрее к ней!» И, повернувшись, кинулся домой. Входная дверь была открыта. Мама лежала на полу. Телефонная трубка висела на проводе, едва не под столом. Я поднял трубку. Голос Аристова, словно Аверкий Борисович видел все, что происходило у нас, продолжил ровным голосом: «Теперь слушай меня внимательно. Валя, сообщи Толе, что я отправляю за ним в Сухуми свой самолет, тело папы пока на вскрытии, когда будет диагноз, я еще позвоню». Не уверен, что именно такими словами говорил Аристов, но смысл был такой. Потом Толя рассказывал, что, приземлившись в Челябинске, он увидел человека, который в одиночестве шел через поле к самолету: это был Аверкий Борисович. В Москве на аэродроме «Быково» Толю встречал я. Кроме тела папы в оцинкованном гробу и экипажа, никого с Толей в самолете Ли-2 не было. Маму в «Быково» я не пустил. Когда на Введенском кладбище начались похороны, гроб мы решили не открывать, Толя противился больше меня, но он знал, что делает. Было много народа. Кто-то из маминых подруг закричал вдруг: «Фаня, но ты уверена, что там Абрам?» Мама согласилась. Когда вскрыли гроб, Толя тихо сказал мне фразу, которую часто говорил, хороня близких: «Валя, это уже не папа». В 1984 году, хороня Толю, я успел подумать прежде, чем потерял сознание: «Это Толя». Он был, как живой, красивый, с успокоенным лицом, и больше я ничего не видел и не помню. Но, хороня папу и маму, я ни на секунду не пропустил ни единой детали, только писать о них не хочу. Все это во мне, со мной, со мной и уйдет.

«Литературная газета» посвятила папе некролог.