ГЛАВА 16

ОТПЛЫТИЕ

 

Колонна грузовиков приехала в порт Бандархашпур, откуда мы должны были отплыть в Карачи. До прибытия нашего парохода "Донора" нам пришлось провести несколько дней на побережье. Здесь мы отпраздновали день рождения Шломека. Стола не было, поэтому сложили несколько одеял и покрыли простыней. Рассевшись вокруг, дети лакомились фруктами, конфетами и орехами. Лили преподнесла Шломеку свой рисунок, от нас он получил в подарок полный тюбик зубной пасты и был счастлив. Воспитанники пели, декламировали и качали именинника, сиявшего от счастья. Рядом с ним сидела его сестренка - ну прямо два прелестных цветка! Родителям бы увидеть их! Шломек думал о матери. Появись она у него на дне рождения, его счастью не было бы конца. Но чуда не произошло, она не появилась. Наверно, ее нет в живых, как и отца, как и многих других, умерших в эти тяжелые годы.

В порту как на крыльях разнесся слух, что конечный пункт нашего пути - Эрец-Исраэль, и к нам бросились беженцы, надеясь уехать с нами. В большинстве это были женщины без всяких документов. Среди них оказалась и Шула, бывшая наша воспитательница. Она умоляла взять ее.

Сертификатов было ровно столько, сколько уезжающих, но я живо помнил, в каком состоянии сам поднимался на пароход прошлым летом. Нужно помочь Шуле - помогла же мне тогда польская женщина, так неужели же я не помогу Шуле. Адам, который пришел в себя, как только мы выехали из Тегерана, сказал, что он все устроит, но я боялся на него положиться

Оглянувшись, я увидел Береле, собиравшегося подняться на пароход. Паренек сильный, энергичный, он сделает доброе дело, если с ним умело поговорить. Правда, он - единственный сын у родителей, с которыми только недавно встретился. Я понимал, какая опасность может ему грозить, и все-таки обратился к нему.

Если он проберется на пароход, минуя контроль, и юркнет в толпу пассажиров, Шула сможет пройти вместо него. Береле долго объяснять не пришлось. Он незаметно проскочил на пароход и спрятался в спасательной шлюпке. Даже родители не знали, где он. Прекрасно понимая, какая опасность ему грозит, он все же пошел на риск, причем ради чужой женщины. Действительно, огромный путь проделали наши воспитанники за несколько месяцев. Я гордился им.

Шула поднялась на "Донору" как сопровождающая. К счастью, на палубе считали, сходится ли число входящих с количеством сертификатов, не

 

сверяя имен. Береле спрятался под полотнищем, прикрывавшим спасательную шлюпку, и сидел там, пока пароход не отчалил.

Ципора Шерток, провожавшая нас в порт, поднялась на пароход и представила меня капитану как начальника по перевозкам беженцев. Я вырос в его глазах, и он предложил мне отдельную маленькую каюту. Пароход был грузовой, кают было мало, и он спросил, один я или с семьей.

Ципора спросила, можно ли представить Рахель и ее мать как мою семью. Хана Дрекслер, давно считавшая меня членом семьи, утвердительно кивнула, но Рахель колебалась, поскольку мы еще не женаты. Капитан предложил тут же поженить нас, пользуясь своим правом заключать браки на корабле, но Рахель предпочла подождать.

Подходило время отплытия. Ципора взволнованно попрощалась с нами в надежде скоро увидеться в Эрец-Исраэль. Судно вышло в море, и я долго смотрел на ее удаляющуюся фигурку на берегу. Хрупкая женщина, энергичная и находчивая, она от всей души помогала нам, и я порой удивлялся, откуда у нее на все берутся физические и душевные силы. Трудно выразить словами ту огромную роль, которую она сыграла в жизни еврейского детского дома в Тегеране и в его переезде в Эрец-Исраэль. Может, когда-нибудь о ней напишут книгу.

Мы постепенно удалялись от порта Бандархашпур с нашим драгоценным грузом - более семисот детей, от младенцев до юношей, и группа сопровождающих, среди которых были две беременные женщины. Нас ожидало опасное плавание по морю, где было полно вражеских подводных лодок и мин, но я надеялся, что мы благополучно доберемся до заветной цели.

Как я уже говорил, проехать кратчайшим путем по суше из Тегерана через Ирак в Иерусалим или более кружным путем - через Турцию и Сирию на север Эрец-Исраэль нам не дали, а перевезти детей воздушным путем нельзя было, поскольку британские самолеты были на фронте. Нам пришлось отправиться в длительное круговое плавание из Персидского залива в Оманский, а оттуда Аравийским морем в Индию, в порт Карачи. После короткой остановки там мы надеялись продолжить путь к Аденскому заливу, затем через Красное море к Суэцкому каналу, а оттуда уже поездом в Эрец-Исраэль. Другого пути у нас не было.

"Донора"- большой пароход с каютами только для команды и некоторых пассажиров, с кладовыми в трюме и, к сожалению, без душа.

Теперь все уголки заполнили дети и взрослые. На небольшой палубе негде яблоку упасть. Иногда, пробираясь через толпу, приходилось пригибаться, чтобы не полететь за борт. Антек уже присвоил что-то бесхозное, Адам буянил, разыскивая своего отца; Елена плакала; Хаим хотел убедиться, что на пароходе будет кошерная пища; Женя искала куда-то вдруг запропастившуюся Марию, а та с ревом разыскивала ее; Хая как тень следовала за мамой, ее охватывал страх, когда мамы не было рядом; Шломек дразнил Диту; Меирка ревел, и невозможно было его успокоить;

 

Софья не переставала плакать с тех пор, как рассталась с отцом; Лили искала укромный уголок, чтобы писать дневник; Хава потеряла свою лучшую блузку, последнюю память о доме, и Мошик вызвался искать ее, роясь у всех в сумках, невзирая на громкие протесты: он был готов на все, лишь бы удостоиться внимания красивой девушки; Элимелех хвастал строевыми упражнениями, которым научился в польском лагере; родители Береле с беспокойством разыскивали сына, и я сказал им по секрету, что он выполняет мое задание, но не уточнил, какое.

"Донора" сначала шла вдоль залива, и были видны берега с зелеными пальмами. Лили, найдя в конце концов местечко, взяла дневник и, крепко сжимая его в руке, стояла на палубе, восторгаясь видом и бормоча, что ей и во сне не снилось, что когда-нибудь она увидит Индию. Она не могла дождаться встречи с родителями и немного завидовала Береле, ехавшему с папой и мамой, и Хаве с Хаей, мама которых тоже была на пароходе. И Меирка был с мамой. Но мало кому так повезло. А Шломек и Дита, Хаим и Сара, Ицик и Элимелех, Елена и Адам были хоть и не с родителями, но по крайней мере кто с братом, кто с сестрой.

Ребят поместили в трюм, и они пришли в восторг от развешенных там гамаков. Все очень устали, но не ложились и продолжали бегать, не в силах успокоиться. Они так шумели, что, казалось, у нас лопнут барабанные перепонки.

Медленно плыл пароход; когда мы далеко отошли от берега, Береле выбрался из укрытия и присоединился к ребятам. Они носились по всему пароходу, совали нос в каюты и возбужденно выкрикивали, что там видят. Дул легкий ветерок, и "Донора" плавно скользила по серебристым волнам. Послышался шум приближающегося мотора, и все высыпали на палубу посмотреть на встречное судно. У меня забилось сердце: только бы не устроили проверку и не обнаружили лишнюю пассажирку! Но судно развернулось и пошло в другом направлении. Море снова стало спокойным и тихим.

Постепенно солнце начало опускаться за красноватый горизонт. Картина была потрясающая. Лили как зачарованная смотрела на золотой шар, погружающийся в море.

А я припомнил другие дни и другое плавание. С тех пор не прошло и года, а как много изменилось в моей жизни! Нет больше отчаявшегося оборванного беженца, скрывающегося без документов. На мне польская военная форма цвета хаки: штаны до колен, высокие носки, подпоясанная ремнем гимнастерка, в нагрудном кармане лежат документы, подтверждающие, что я назначен начальником транспорта. На голове конфедератка с блестящим значком. Я радовался своему назначению и гордился возложенной на меня ответственностью.

Наступила ночь. Кругом только темная вода и плывущая по ней желтая луна. В трюме и в подсобных помещениях пассажиры улеглись в гамаки, которых для всех не хватало, и некоторым детям предстояло спать на

 

одеялах. Впрочем, им не привыкать. Но когда мы велели старшим мальчикам расстелить свои одеяла, выяснилось, что, несмотря на всю нашу воспитательную работу, Мошик, Антек и, к моему удивлению, Хава с Хаей умудрились продать одеяла при выезде из лагеря. Что ж, пусть теперь спят прямо на твердом полу - сами виноваты! Но я знал, что виноваты не столько они, сколько их горький жизненный опыт. Нет, подлинная вина лежит на тех, кто довел их до этого, и мы раздали им одеяла из запасных. Перевоспитать подростков за короткое время не так-то просто, еще много усилий придется приложить, прежде чем наши воспитанники станут нормальными ребятами.

С того момента, как мы поднялись на пароход, и до позднего вечера ни на минуту не прекращались шум, плач, крики. Ночью усталые дети уснули, но утром все началось сначала. Как это ни трудно, нужно добиться достигнутого в лагере порядка. Воспитатели пытались собрать вокруг себя ребят, поиграть с ними, попеть, побеседовать - словом, занять чем-нибудь. Но, как они ни старались, ничего не получалось.

Перед выездом нам дали еще две швейные машины. В Тегеране мы закупили ткань и теперь объявили соревнование на скорость пошива. Нужно приехать в Эрец-Исраэль прилично одетыми, чтобы нас не жалели. Так нам удалось занять тридцать воспитанников.

По опыту мы уже знали, что лучший способ объединить детей - готовить вечер. Начали проводить репетиции к празднику в честь приезда в Индию. Дети разучивали танцы, кружились по палубе в хороводе, танцевали польку и краковяк. Кроме того, как и в тегеранском лагере, они должны были по очереди выполнять разные обязанности: подавать еду, мыть посуду, скрести палубу, и так далее.

Не раз на пароходе раздавался сигнал тревоги, и все поднимались на верхнюю палубу. Чтобы не сеять панику, мы объясняли, что так принято на пароходе, хотя тревоги были настоящими, потому что встречались и мины, и подводные лодки, и бури поднимались. А судно перегружено, и спасательных поясов не хватает.

Пароход разделен на отсеки, каждый из которых можно герметически закрыть, чтобы вода не попадала в другие. Капитан требовал, чтобы во время тревоги все поднимались на верхнюю палубу. Мы делали вид, будто так положено, что не уменьшало моего беспокойства.

Разбушевался Адам, как это случалось и в Тегеране, когда он начинал искать отца и, не находя, хотел покончить с собой. Он понимал, что отец умер, но не мог в это поверить, кричал, что тот его бросил, умолял вернуться. Мы боялись, как бы он не бросился в море. Его сестра Елена продолжала все время есть, ее выворачивало, но остановиться она не могла.

Питание на пароходе было совсем не таким, как в Тегеране. В основном мы получали мясные консервы. Дети уже не набрасывались на еду, как раньше, не было изголодавшихся. Иногда кто-нибудь отказывался от еды:

 

тошнило из-за морской качки. Меня беспокоило, что они получают недостаточно овощей и фруктов, не было усиленного питания для больных и ослабленных, как в Тегеране. Хотя дети были не голодны, некоторые продолжали копить куски хлеба, припасенные еще в Тегеране.

Пароход шел в Оманский залив. В открытом море у многих началась морская болезнь. Хаим трогательно ухаживал за сестренкой, Дита - за Шломеком; Женя, подружившаяся с Лили, поддерживала ее. Когда Лили чувствовала себя хорошо, она вела дневник и рисовала в нем цветными карандашами, которые ей подарили ко дню рождения. Они были ее главным сокровищем. Но чаще она чувствовала себя плохо, ее тошнило, она плакала, и трудно было ее утешить. Женя ее ругала: едет к родителям, а беспокоится. Женя от морской болезни не страдала.

Как и раньше, наш лагерь походил на бурлящий котел, в нем клокотали юношеская энергия, любовь, ненависть, возникали новые пары, распадались прежние, счастье сменялось горем, душевный подъем - мрачным настроением - все, как бывает у молодежи в любом месте. Но здесь все усугублялось скученностью, отсутствием своего уголка, постоянным пребыванием у всех на виду.

Репетиции продолжались, ребята уделяли им много часов. Я наблюдал, как красиво танцует хорошенькая Хава, как завороженно смотрит на нее Мошик, ради нее присоединившийся к танцующим, как погружена в свой дневник Лили. Когда я заглянул в него и похвалил ее рисунки, она передернула плечами - не привыкла к похвалам.

Вскоре пароход должен был прибыть в Карачи, но капитан предупредил меня, что возможны непредвиденные задержки. Вечер мы назначили на 20-е января 1943 года в надежде на следующий день бросить якорь у берегов Индии.

Только бы не было бури! Мы плыли уже больше двух недель. Дети снова разболтались. Теснота, душа нет, они ходят немытые, в грязной одежде, тем более что многих рвет, увеличилась вшивость, - словом, вернулась знакомая картина. Больше всех чешется Антек. Я обнаружил, что у него в шапке кишмя кишат вши, и посоветовал выкинуть ее в море, но он ни за что не соглашался и неожиданно заявил , что ему нельзя ходить с непокрытой головой: он религиозный! У нас были дети из религиозных семей, но кто-кто, а уж Антек никак не принадлежал к их числу! Когда в Тегеране Хаим предложил ему отпраздновать бар-мицву, он согласился, по его же словам, только ради угощения и вечеринки. Я принес ему новую шапку, но Антек ухватился за свое вшивое сокровище и упрямо не хотел с ним расстаться. А ведь его шапка вред наносила не только ему, но и другим. Не обращая внимания на его упорство, я бросил ее в море. Что тут началось! Антек разревелся, начал лихорадочно искать какую-нибудь палку, чтобы выудить шапку из воды, но она быстро исчезла в волнах.

Антек впал в истерику, бился головой о борт, и, наконец, выяснилось, что в шапке были спрятаны доллары, которые он заработал на черном

 

рынке. Он оплакивал свое состояние, но нельзя было понять, насколько оно велико. Сначала он говорил о пяти "зелененьких", которые он привез из Союза, затем - о десяти, потом о сорока, о пятидесяти, о сотне. Так я и не узнал, сколько он заработал нелегким, а иногда и нечестным трудом. На еде он тоже экономил, зная, что "зелененькие" могут спасти его от голода, от болезни и даже от смерти.

Его нельзя было успокоить, не помогали заверения, что мы о нем позаботимся, привезем в Эрец-Исраэль, там ему будет хорошо. Жизнь научила его ни на кого не полагаться.

Вспыхнула снова и чесотка. Наши медики - врач и несколько медсестер - боролись с ней не покладая рук. Состояние больных и ослабленных детей ухудшилось из-за отсутствия свежих овощей, из-за качки и других неудобств. Елену мучили и вши, и чесотка, и боли в животе, так что настроение у нее было жуткое. Я испугался, видя, как она перегнулась через борт: только этого не хватало. Смерть унесла ее отца, мать, двух близнецов-братьев. Я знал, что она не забывает ни их, ни свой благополучный дом отца-врача. Теперь одни во всем мире она и душевнобольной брат. Я попытался разговорить ее, и она призналась, что нет у нее больше сил. Там, в воде, так спокойно! Потерпеть минутку - и все!

А плавание все не подходило к концу. Снова плач по ночам, снова загрустила Хава, так и не нашедшая свою блузку. Даже танцы, которые она так любила, ее не утешали. Ее мать не переставала думать о маленьком сыне, который потерялся во время скитаний. Ее мучила совесть: она едет в Эрец-Исраэль, не зная, где он, жив ли. Что она скажет мужу, когда они встретятся? И когда они встретятся? Тщетно искала она поддержки у Хавы, которая избегала и ее, и сестру, тоже в ней нуждавшуюся.

Расстаться с местом, где дети прожили больше полугода, было совсем непросто: снова куда-то ехать, и еще дальше от родных, снова неизвестность. Добраться бы уже до места. А что их ждет там? Они боялись попасть в кибуц. У некоторых был опыт жизни в колхозе. А еще могут разлучить с братьями, сестрами, друзьями.

Ицик, ни на минуту не отходивший от брата с тех пор, как тот сбежал к нам из лагеря юнаков, заявил, что они ни за что не расстанутся. Дита плакала при одной мысли, что Шломека пошлют куда-нибудь без нее; Хаим и думать не хотел, что не будет вместе с сестрой; Женя огорчалась, что ей придется расстаться с Лили и с маленькой Марией, которая будет жить в Эрец-Исраэль у дяди и тети; а Лили - что ей придется расстаться с Хаимом.

Мы все плывем и плывем. Качка, детей рвет, теснота, негде помыться. Я удивлялся, почему не выбрасывают в море остатки продуктов, даже уже несвежих. Капитан объяснил, что их дадут рабочим в порту за уборку. Хоть бы не началась, Боже упаси, эпидемия на пароходе.

Вместе с адвокатом Рудницким мы продумали, как организовать лагерь в Карачи, если придется там пробыть долго. Нельзя допустить, чтобы и в Карачи продолжался такой беспорядок, как на пароходе. Нужно сразу же

 

установить строгий режим.

Несмотря на все трудности, переезд из Ирана в Индию произвел на всех неизгладимое впечатление. Недалеко от Карачи море разбушевалось так, что страшно стало, хотя за время пути мы пережили не одну бурю. Но эта была самой тяжелой, отчасти, может, потому, что силы и терпение у нас уже иссякли.

В трюме стоял отвратительный запах рвоты, а вымыться и выстирать перепачканные одеяла и одежду негде. В углу лежала и плакала Лили, Женя утешала ее. Толстушка Женя с неправильными чертами лица вытянулась и повзрослела с тех пор, как прибыла к нам. Сначала она мягким тоном уговаривала подругу, потом начала отчитывать.

Когда я проходил мимо, измученная Лили подняла голову и спросила, скоро ли мы доберемся. Я не решился передать ей, что капитан говорил о возможных задержках. Я знал, что он имеет в виду и стихийные бедствия и бедствия, созданные человеческими руками, а тут еще наш пароход перегружен - дальше некуда.

Ну и буря! Я поднялся на палубу. Небо и вода одинаково серого цвета, волны налетают на "Донору" и вот-вот разнесут ее в щепки. "Это последние минуты моей жизни",- подумал я, и она вся пронеслась у меня перед глазами: детство в украинском местечке, погром, юношеские годы в Вильно, первая любовь, польская армия, война, арест, ссылка... До сих пор судьба меня миловала, неужели же мне пришел конец в этой адской пучине? И Рахель, и порученные мне дети погибнут вместе со мной?

Вдруг я вспомнил, как не раз бывало и раньше в тяжелые минуты, слова предсказания бывшего ешиботника, к которому я ходил. До сих пор, к моему удивлению, они сбывались. А предсказал он мне, что я буду помогать детям, попаду в невиданную страну (не знаю, имел он в виду Иран или Индию), что буду долго служить в армии еврейского государства. Выходит, меня еще ждут дела в Земле Обетованной. Надо же, ищу утешения в каких-то предсказаниях, рассердился я, но тем не менее мне стало легче.

Неистовствуют волны, качают пароход как скорлупку - картина жуткая и величественная. Я стоял на палубе, пока буря не улеглась так же внезапно, как и началась. Потом спустился в каюту, где, кроме меня, ехали еще Рахель с мамой. К моему разочарованию, Рахель куда-то вышла, а мне так хотелось поделиться с ней моими мыслями.

Даже каюте мать Рахели сумела придать домашний вид, снова отметил я про себя. Маленький столик покрыт скатертью, на нем аккуратно стоит стопка тарелок и другая посуда. Хана заботливо спросила, поел ли я, я вспомнил, что весь день ничего в рот не брал, и сразу же почувствовал, что голоден, как волк. Хана открыла консервы, полученные на троих. Я уплетал их, не замечая, с каким осуждением смотрит на меня мать Рахели. Позже выяснилось, что я сел в лужу: воспитанные люди не набрасываются на еду. Тогда же я не мог прочесть Ханиных мыслей: до сих пор она заступалась за меня перед Рахелью. Кончив есть, я поспешил вниз посмотреть, как чувствуют себя дети после бури. Нужно подбодрить их. Поэтому я сказал, что вечер прощания с Ираном и встречи с Индией мы устроим завтра.

 

Дети немного оживились, а некоторые даже принялись упаковывать свои вещички. Береле аккуратно уложил сумку; Женя огорчилась, что у нее нет такого платья, как было когда-то дома. Ничего у нее нет: ни любви, как у Хавы и Лили, ни родителей, ни сестер - ничего. И все же она старалась не падать духом, уверяя себя и других, что вскоре все будет по-другому - нужно только приехать в Эрец-Йсраэль. Ей так хотелось в это верить! Меня поражала сила ее воли. Хоть бы она не разочаровалась, хоть бы встретилась с родителями и сестрами, по которым так тосковала.

Я тоже думал о родных, оставшихся в огне войны. Кто знает, когда я увижу их, и увижу ли вообще. Мой младший брат Цви в Эрец-Исраэль. Как мы встретимся после стольких лет разлуки? Согласится ли Рахель стать моей женой? Я-то надеялся на лучшее, но не все же ребята похожи на меня. Я старше их, сильнее, опытнее, в детстве у меня был домашний очаг. А они настрадались, измучились. Я верил, что "Молодежная алия" во главе с Генриэттой Сольд и другие еврейские организации сумеют создать теплый дом для этих маленьких стоиков, по горло сытых скитаниями и бедами. Я останусь с ними, сколько смогу и пока буду им нужен.

Прошли последние репетиции. Состоялся вечер. Дети танцевали под качку и рокот волн. Они выступали с разными номерами, но то один, то другой выскакивал, потому что его рвало. Вот и Хава, танцевавшая с Мошиком польку, вдруг осталась без кавалера, но продолжала танцевать, легко и плавно двигаясь в изношенных ботинках; Женя танцевала неуклюже; танцевал и Хаим, но его партнерша Лили вскоре оставила его из-за качки.

Через два дня после вечера мы бросили якорь в порту Карачи. На борт поднялись полуголые смуглые портовые рабочие. Каждый получил пакет с остатками еды.

Все сошли на берег. У Жени вдруг развязался узелок, и из него выпало несколько кусков хлеба. Значит, и она его копила? Были в узелке и тряпки, которые она поспешно собирала, краснея перед Хаимом. Ей было стыдно, но она была не в силах что-нибудь выбросить. Несмотря на жару, она оставалась в своем желтом пальто, боясь, как бы его не украли.

Ну, вот! Мы в Индии. Под ногами твердая земля, но она словно еще качается. Что ждет нас тут?