Американское пальто

 

После кошмарного периода моей свободной жизни, когда я не имела жилья и не могла устроиться на работу, наступил некоторый просвет. Я нашла угол благодаря неожиданному знакомству с Алексеем Марковым, артистом Воркутинского музыкально-драматического театра. Он на время уступил мне свое «купе» - крохотную комнатушку с тахтой и маленьким столиком. Сам он решил ночевать в театре, где обитали многие освободившиеся актеры, не имеющие жилья. Появилась перспектива устроиться на работу в углехимическую лабораторию. Не стану описывать подробности моей жизни - это другая история, а здесь основной разговор о Клаве.

У Алексея Маркова было старое демисезонное пальто, которое он уже не носил и хотел выбросить. История пальто довольно любопытная. В середине 1940-х гг. воркутинский театр получил большую партию вещей по линии американской помощи Советскому Союзу. Основная часть вещей поступила в костюмерную театра, а кое-что получили заключенные артисты, чтобы во время гастролей они имели приличный вид. Алексею, попало это американское пальто. По советским меркам оно выглядело просто шикарно. Пальто с наружной стороны было серого цвета, а внутренняя сторона была в клеточку с красными прожилками. Я решила, что пальто выбрасывать грех: можно его перелицевать и пошить себе отличное пальто. Ведь о нас, освободившихся и неустроенных, можно было сказать одно - гол как сокол. Потом мне пришла в голову альтруистическая мысль, что лучше переслать пальто Клаве, которой не в чем освобождаться. Написала ей об этом, она мою мысль одобрила. Я стала развивать более широкие планы и решила не пересылать пальто, а привезти в лагерь самой. Очень уж я соскучилась по нашей дружной лагерной компании, по Клаве и моим милым девочкам - Дусе Андрощук, Ларисе Гуляченко, Лиде Чубчиковой, Ольге Дзюбе, Ане Ивио,

 

Марго Маньковской, Зине Красуле и многим другим. Хотелось их всех увидеть и хотя бы переброситься словом. Задумано - сделано. У меня во второй половине февраля 1954 г. оставалось несколько свободных дней. С марта я должна была выйти на работу в углехимическую лабораторию, которую возглавляла Галина Петровна Зеленина. Я с ней уже встречалась и она одобрительно отнеслась к моей кандидатуре.

Я впервые отправилась путешествовать по воркутинской земле без конвоя (о чем мне вскоре пришлось горько пожалеть!). Паспорта я не имела, права выезда из Воркуты - тоже. Но пристань Воркута-Вом и станция Сейда входили в разрешенную зону передвижения. Я выехала поездом Воркута-Москва. На полустанке Чум мне предстояла пересадка на железнодорожную ветку, ведущую на Лабытнанги. Выйдя из вагона, я увидела картину, от которой содрогнулась моя душа. В голой безлюдной тундре стояла крохотная хибарка - это и был полустанок Чум. В хибарке у раскаленной печки сидел совершенно мерзкий тип с явно выраженной уголовной внешностью. Наверно, недавно освободившийся вор или убийца. Вокруг ни души. Полярная ночь, февральский холод и несколько часов ожидания поезда на Лабытнанги. И я один на один с этим мерзким типом! В случае необходимости нет никакой надежды на помощь. Как же я не сообразила, что меня ждет на пересадке! Я стояла в дверях, не решаясь войти.

- Что стоишь, иди к печке, она тебя согреет с одного боку, а я с другого. Как это муж отпустил тебя одну? Можешь другому приглянуться, например, мне, - раздался его хриплый голос.

Сердце мое отчаянно заколотилось. Ну вот, начинается, что же мне делать, что делать... Но тут меня осенило - муж, спасение может быть только в нем. Нужно придумать какую-нибудь байку, что муж вот-вот приедет. И я спокойно сказала:

- Почему отпустил одну? Он сам скоро сюда приедет.

- С неба свалится твой муж, что ли? Как он здесь очутится? - услышала я его насмешливый голос.

Действительно - как? Московский поезд только что ушел, поезд на Лабытнанги прибудет через несколько часов, никакого другого сообщения нет.

- На оленях прибудет мой муж! Он работает в органах, ему приходится часто разъезжать по тундре, даже по самым глухим местам, - уверенно заявила я.

 

А сама прошу Господа, чтобы он дал мне силы не дрогнуть, не показать, что я его смертельно боюсь, иначе я пропала. Я собрала всю свою волю и спокойным голосом начала нести небылицы о своем несуществующем муже, который якобы работает в органах. Я надеялась, что такая версия меня может спасти, что он, этот мерзкий тип, побоится меня тронуть.

Я все говорила и говорила. И вдруг... К хибаре подъезжает оленья упряжка! «Это мой муж!» - вскрикнула я, а сама подумала, что я схожу с ума, что олени мне привиделись, что такого просто не может быть! Но нет, оленья упряжка оказалась реальностью, а не видением. В хибару вошли мужчина и женщина, по наружности похожие на ненцев. Я с трудом верила своему счастью. Ведь это спасение! Теперь он меня не тронет, теперь мы не одни. Неужели окончился этот кошмар? Вместе с новоприбывшими я подошла к горячей печке. Меня бил озноб, зуб на зуб не попадал.

- Что с вами? Вы больны, - спросила женщина.

- Ничего страшного, я просто очень замерзла, - ответила я. Наконец, пришел поезд. Я вошла в вагон, уселась на свое место и долго еще не могла поверить, что я жива и невредима. Мне хорошо было известно, как поступали уголовники с женщинами, если они оставались с ними один на один в глухом и безлюдном месте... Вот такой оказалась моя первая поездка без конвоя по железной дороге, ведущей на Лабытнанги!

Я вышла на станции Сейда. До лагеря лежал путь в несколько километров по заснеженной тундре. Этот путь проложили этапы. Регулярный транспорт здесь отсутствовал, пришлось шагать пешком с довольно тяжелым грузом на плечах. Подхожу к вахте той зоны, где провела последние три года своего заключения. Всякие мысли проносятся в моей голове, я стараюсь взять себя в руки и настроится на радостную встречу с Клавой и моими милыми девочками. Эта встреча станет наградой за мучительные часы, пережитые мной на полустанке Чум. Эта встреча оправдает мое решение передать Клаве из рук в руки американское пальто, которое проще всего можно было переслать почтой. Вступаю в переговоры с вохрой. Увы! Никакой радостной встречи и быть не может! Свидание разрешается только с родственниками. А я кто такая? Недавно освободилась, хочу повидаться с друзьями. Ну что ж, если я соскучилась по лагерю, то этому можно помочь и опять засадить меня за колючую проволоку...

 

С девочками я так и не повидалась. С большим трудом удалось добиться краткого свидания с Клавой. Она заливалась слезами, жаловалась на беспросветную лагерную жизнь, на то, что у нее нет больше сил терпеть неволю, что нет у нее надежды встретиться с Котенькой и родными. Одним словом, свидание было очень тяжелым.

А что же американское пальто, которое воодушевило меня на поездку в мой бывший лагерь? Пальто я передала, Клава его перешила и через год и десять месяцев в нем вышла на свободу. Но тогда, во время нашего свидания, она не знала, что ее досрочно освободят...

Через несколько дней после моего возвращения в город Воркута пришло от Клавы длинное-предлинное письмо:

19.02.54

Милая, дорогая Лёсенька!

Сон это или явь? Или какой-то мираж в этой бесконечной снежной пустыне? Милая, родная, до сих пор не могу представить себе, что ты была здесь рядом со мной, так близко и так непостижимо далеко. Вокруг меня твои вещи, подарки, везде чувствуется твоя забота, в каждой мелочи, я смотрю на все - слезы закрывают глаза. Почему вещи не могут говорить, почему не скажут, что думала ты, когда готовила их мне! О! Какое это мучение! Родная! Сердечное, огромное спасибо за твою светлую память обо мне и заботу. Вновь зима, дорога, по которой мы всегда гуляли, вновь расчищена, все вокруг то же, и звезды, и небо, и проволока, только я одна и вновь я не могу подходить и смотреть на ворота, в них мука и пытка - за ними уходят в недосягаемую даль самые дорогие, родные лица, унося от меня самое дорогое - сына, а теперь и ты стояла в предутренней дымке и тоже скрылась в ней.

Лёка! Бывает ли конец пыткам? Я так ждала тебя, тысячу раз перед сном все обдумывала, как брошусь к тебе, как скажу все, что вынуждена теперь всегда думать одна, как услышу твой голос, подробности твоей жизни и ... - ничего не сказала и почти ничего не услышала. Конечно, я довольна, хоть увидела тебя, ведь всегда, даже когда я не имею вестей от тебя, я думаю о тебе и мне кажется, мо-

 

жет быть это только кажется, что какая-то ниточка от меня к тебе тянется, правда? Может быть это мое нервное, больное воображение, а? Ты знаешь, перед твоим приездом я знала, что ты приедешь, то есть, я не знала, но предчувствовала. Пришла утром, в лаборатории работы очень много, а я села и руки ни к чему не поднимаются, сижу и плачу, и целый день места себе не находила. Наконец не выдержала, вечером пошла к Нюсе Г., поговорили, ночь не спала, а утром - Ты!

За сатин огромное спасибо, сделаю себе летнее платье. Из пальто черного твоего сделаю себе зимнее платье с вставкой из синего штапеля, а из пальто, что ты привезла, как разбогатею, сделаю осеннее широкое пальто. <...>

Оставайся здоровенькая и радостная. Да хранит тебя Бог. Была ли ты в церкви? Сделай это ради меня. Крепко обнимаю и целую, желаю всех благ.»

После моего возвращения в Воркуту между нами продолжалась интенсивная переписка. Главной темой был, конечно, сынуля Котик. В этом же письме от 19.02.54 г. Клава пишет:

«Спасибо, родная, особенно за Котеньку и переписку с моей мамой. Как мамочка хочет, чтобы ты к ним приехала! Помни всегда, чтобы не случилось, мой дом примет тебя как родную и близкую! Может у них сейчас и бедно, и не так, как хотелось бы, но тебя они встретят искренне и тепло! Я получила от мамы письмо с описанием дня его рождения. А потом узнала, что он переболел свинкой, а мама - гриппом. Я чуть не сошла с ума! Пожалуйста, разузнай все подробности его болезни, не резали ли ему опухоль, нет ли осложнений? Я очень, очень за все это боюсь! Теперь я ужасно мучаюсь, хочу как-то устроить свидание с сынулей. Но как? Писать маме не могу, потому что не имею права забирать у нее остатки сил на поездку! А так хочу увидеть своего сыночка, он ведь уже такой большой! Мама пишет: Котенька лежит в кроватке и говорит «Бабушка, я лежу и думаю, как я жить буду?» Ты можешь себе представить, что это для меня?! Да, только ты и можешь себе это представить! О, как мне необходимо твое слово! За деньги спасибо, это

 

для меня огромная помощь.

Да хранит тебя Бог!

P.S. Ты была в церкви?

Целую. К.

Несколько писем пришло в марте, привожу одно из них.

21 марта 1954. Сейда.

<...> Сейчас получила письмо от мамочки и три фотокарточки Котеньки в день его рождения. Боже, до чего он хорош! Я не знаю, какое фото есть у тебя, там, где он стоит или сидит? Где сидит он просто прелесть! Ты права, он больше стал походить на меня. Лена, милая, плачу до исступления... Сыник мой маленький! Когда же я тебя увижу! Какой это кошмар! ...<...>

<...> Мамочка Котиком не нахвалится, пишет, что он с отличным выражением читает «Стрекозу и муравья». Особенно хороша интонация в месте: «Ах, ты пела?- Это дело! Так пойди же, попляши». Букву «ша» выговаривает только в трех словах «бабушка», «дедушка» и «машина».

Ленусик, напиши маме, чтобы она прислала мне фото Котеньки, а может они все вместе сфотографируются на коричневом фоне - мама, папа и мой сынуля. Ты помнишь, что 22-го ему исполнится 3 года? Пошли от моего имени телеграмму. Извини, что так запросто обо всем прошу. Мне кажется, что мы сидим, как бывало, vis-a-vis за нашим столом и я тебе все говорю.