Химики Заполярья

 

Первыми декабристками-химиками, прибывшими на Воркуту в 1939 г., были две молодые красивые женщины с высшим химическим образованием - Е.П.Чичикова и Б.Я.Коровина. Они сыграли, основную роль в становлении химической службы Заполярья. Прежде, чем начинать о них рассказ, нужно пояснить, какое большое значение для угледобывающей Воркуты имело создание химической службы в этом отдаленном и необжитом заполярном районе.

Днем рождения Печорского угольного бассейна считается 1 сентября 1934 г., когда была сдана в эксплуатацию первая воркутинская шахта. С этих пор началось преображение суровой необжитой тундры, где 100 дней в году бушует пурга, в «угольную сокровищницу Севера». Об этом в советское время писали немало, не говорили только правды о том, чьими руками и чьим умом было совершено это чудесное преобразование. Чтобы в короткий срок поставить

 

воркутинские угли на службу отечественной промышленности, нужна была огромная совместная работа геологов, химиков, мерзлотоведов, шахтостроителей и горняков. Почти все эти специалисты, так же как и рабочая сила, оказались в Заполярье не по своей воле. Их пригнали этапами. Не только Заполярье, но и весь Коми край был в те годы владением ГУЛАГа-сплошным концлагерем. Это на костях заключенных построены дороги, пущены в эксплуатацию шахты, возведены города Воркута, Инта, Ухта.

Пуск первых воркутинских шахт требовал организации химической службы для контроля за качеством угля. Для этой цели на Воркуту был этапирован заключенный химик Траубенберг. Иван Константинович Траубенберг родился в 1882 г. в селе Плохино Калужской области в немецкой семье. Имел высшее химическое образование (узкая специализация-технология органических веществ). Был осужден Коллегией ОГПУ 22 октября 1933. по статье 58-6, 7,9,11 на 10 лет лишения свободы. Прибыл в Воркутинское отделение Ухтпечлага в декабре 1933 г. (сведения из личного дела, хранящегося в воркутинском архиве). Заключенный Траубенберг возглавил небольшую углехимическую лабораторию, в которой работали заключенные химики. Первые «вольняшки» появились в конце 1930-х гг. С их приездом Траубенберга сняли с должности завлаба.

Какие же задачи стояли перед химиками Заполярья при освоении и развитии Печорского угольного бассейна? На самом первом этапе - организация химической службы, которая обеспечивала бы анализ качества углей воркутинских месторождений и постоянный контроль качества углей, добываемых в воркутинских шахтах. Очень важно было определить, какие месторождения содержат энергетические угли, пригодные для топливной промышленности, пароходства, железных дорог, теплоэлектростанций, а какие - коксующиеся угли, пригодные для коксохимической и металлургической промышленности. Большую ценность представляли коксующиеся угли. Нуж-

 

но отметить, что воркутинские коксующиеся угли отличаются малым содержанием серы и фосфора. Это ценнейшее технологическое и химическое топливо, из которого получают лучший в стране малосернистый и малофосфористый металлургический и литейный кокс. Когда в конце 1940-х годов был введен в строй Череповецкий металлургический завод, сырьем для него стали воркутинские коксующиеся угли. Череповецкий литейный кокс потребляли свыше 400 предприятий машиностроительной и смежной с ней промышленности. Так было до перестройки!

Химики Заполярья уже в 1940-е годы начали исследования по систематизации характеристик углей и их классификации по марочному составу. Необходимо было также наладить газовую разведку и анализ газов с целью изучения газоносности угольных месторождений. При строительстве шахт возникали задачи исследования их метанообильности, что было очень важно для определения категорий шахт по взрывоопасное™. Большинство воркутинских шахт взрывоопасны. Составлялись карты прогноза газоносности по пластам и месторождениям в целом. Химическая служба обеспечивала не только углеразведку и угледобычу. Она занималась также анализом различных горных пород, стройматериалов, горючих сланцев, грунтов, глин, торфа, природных вод, электролитов. Химики разрабатывали для геологов методы быстрого анализа горных пород и минералов.

Но вернемся в углехимическую лабораторию 1939 г., когда ее работу возглавила декабристка Е.П.Чичикова. Все эти исследования проводились под руководством декабристок Чичиковой и Коровиной и при их непосредственном участии.

 

Екатерина Павловна Чичикова окончила один из московских химических вузов. Она приехала на Воркуту к своему мужу В.А.Панкратову, который после освобождения остался на Севере и

 

работал начальником связи. Как и все декабристки 1930-х гг., она добиралась до Воркуты с огромными трудностями по северным морям и рекам. Железной дороги до Воркуты тогда еще не было, она только строилась на костях заключенных. Екатерина Павловна стала первой вольной заведующей углехимической лабораторией. Что касается заключенного Траубенберга, то он ждал увольнения с этой должности с часу на час: еще в феврале 1938 г. вышел приказ по Ухтпечлагу начальника концлагеря Я.М.Мороза, который гласил «Всех заключенных, осужденных по контрреволюционной статье, немедленно с ответственных должностей снять и впредь до замены использовать по специальности в качестве инженеров, техников». Задержка со снятием Траубенберга объяснялась тем, что на Воркуте среди вольного населения не оказалось специалистов-химиков. Когда Чичикова возглавила лабораторию, она стала называться Центральной углехимической лабораторией (ЦУХЛ) и перед Екатериной Павловной была поставлена задача расширения ее деятельности. Чичиковой пришлось сочетать научно-исследовательскую работу с тяжелым организаторским трудом.

Прежде всего расскажем, что представляла собой углехимическая лаборатория до приезда Екатерины Павловны. Это сделать нетрудно - сохранились воспоминания заключенного химика Г.Э.Бонвеча, позволяющие восстановить реалии того времени. (Воспоминания хранятся в архиве Геологического музея объединения «Полярноуралгеология» в Воркуте):

«На краю тундры вся занесенная снегом притаилась землянка. Приблизившись к ней, можно было различить деревянные антенны и догадаться, что стоишь перед более чем скромной радиостанцией, однако, войдя внутрь, можно было убедиться в том, что домик населен не только радистами. За перегородкой, сколоченной из клепки от старых бочек, в полумраке копошатся еще какие-то люди. Один из них сидит у примитивного очага и напряженно следит за кипением жидкости в ряде колб и стаканов, второй с посиневшими от холода руками взвешивает что-то на маленьких аптекарских весах, третий усердно стучит, держа в руках обыкновенную кухонную ступку... В этой половине работают химики. Эта комнатушка действительно являлась химической лабораторией рудника и именно здесь произво-

 

дились анализы воркутинского угля, добываемого из наклонной шахты, которая много лет спустя окажется самой старой шахтой бассейна и получит название №8».

Отправляясь на Север к мужу, Екатерина Павловна, конечно, не надеялась на легкую жизнь, но вряд ли представляла себе, что ей придется заведовать ТАКОЙ лабораторией!

Из воспоминаний узника Воркутлага профессора Г.Л.Стадникова. (Воспоминания Стадникова хранятся там же, где и воспоминания Бонвеча):

«В 1939 г. лаборатория помещалась в сарае, фронтоны которого не были забиты, зимой чердак заносило снегом, который таял понемногу, а вода по щелям в потолке капала в рабочую комнату. ... Екатерина Павловна Чичикова приехала в сентябре 1939 г. и была назначена заведующей лабораторией. С поразительной энергией привела в порядок здание (утеплила, забила досками фронтоны, заказала химические столы и т.д.). Вскоре мы переехали в новое здание (бывшего лагерного стационара). Екатерина Павловна оборудовала его приборами (несколько аналитических весов), посудой, реактивами, стала заводить библиотеку и т.д.».

Если говорить в общем о жизни специалистов на Воркуте в 1930 начале 1940-х годов, то это жизнь в землянках в необжитой суровой тундре, отсутствие необходимой аппаратуры и библиотек, научная работа по памяти, надежда только на собственную голову и уменье, полуголодное существование. В таких условиях работали первые заполярные химики, в таких условиях зарождалась химическая служба Заполярья, в такие условия попала декабристка Екатерина Павловна Чичикова.

В 1940-1950-е гг. с пуском железной дороги и строительством города значительно улучшились условия работы научных коллективов: были организованы библиотеки, лаборатории стали оснащаться современной аппаратурой, были расширены и благоустроены служебные помещения.

Но оставалась постоянная трудность - гулаговская сущность Воркуты как концлагеря особо строгого режима. Все кадровые назначения проходили через органы НКВД. Высшее начальство в основном

 

состояло из офицеров этой организации. Большую власть имели «оперы» (оперуполномоченные), основные функции которых состояли в надзоре за заключенными и их связями с вольнонаемными. Над заключенными и освободившимися узниками, перешедшими в категорию вольнонаемных, всегда висел дамоклов меч: для заключенных - быть отстраненными от научной работы с возвращением на тяжелые общие работы; для вольнонаемных - попасть за решетку.

Екатерина Павловна жила и работала в атмосфере не прекращавшегося страха оказаться в запроволочном мире за малейшую неосторожность. Работа воркутинских гибридных коллективов (заключенные плюс вольнонаемные) отличалась большой нестабильностью из-за частых кампаний по усилению режима и реорганизаций, что приводило к увольнениям сотрудников, понижениям их в должности, переводам на другие работы.

Вся научная тематика спускалась сверху и диктовалась производственной необходимостью Печорского угольного бассейна. Никакая «самодеятельность» здесь не допускалась. Шел жестокий контроль за выполнением планов, сбои в работе грозили самыми суровыми наказаниями, вплоть до расстрела. Достаточно вспомнить судьбу геолога Петра Игнатьевича Полевого, обвиненного в «занижении запасов воркутинских углей», отстраненного от работы и погибшего во время кашкетинских расстрелов в 1938 г. (он умер еще до приговора в лагерной тюрьме).

Особо тяжкие времена наступили в военные годы. В день начала войны 22 июня 1941 г. вышел приказ НКВД и Генерального прокурора СССР № 00221 об ужесточении режима в лагерях. Расконвоированных заключенных загоняли в зоны, многих политзеков сняли с ответственных должностей и с работы по специальности, отбывших срок не освобождали, а оставляли в зоне «до окончания войны» (они становились так называемыми пересидчиками), участились повторные аресты. Был введен 11-часовой рабочий день на тяжелых работах и 12-часовой на остальных, в зонах усилилась охрана, начальники лагерей и оперуполномоченные получили право неограниченных действий. Ужесточение режима коснулось прежде всего политических заключенных. Во время войны расслоение заключенных на «друзей народа» (бытовиков и уголовников) и «врагов народа» (политических), которое было и прежде и всячески поощрялось гулаговскими властями, приобрело еще более четкие границы. В

 

лаборатории у Екатерины Павловны работали в основном «враги народа», что делало положение всей лаборатории очень шатким, а заведующей лабораторией приносило много трудностей, а также моральных и нравственных потрясений.

Екатерина Павловна испытывала неловкость, имея в своем подчинении «лаборанта» Стадникова. Научный «табель о рангах» здесь явно не соблюдался. Кто находился в ее подчинении? Профессор, доктор наук, ученый с мировым именем, еще в 1909 г. получивший премию им. Бутлерова за работы по аминокислотам. В 1930-е гг. на русском и немецких языках выходили его книги по химии угля, торфа и происхождению нефти. По учебникам Стадникова обучали студентов. Его имя как ученого-углехимика стало известным далеко за пределами нашей страны. Но этот стремительный творческий полет оборвал арест... В апреле 1939 г. Стадников был осужден по ст.58-6, 7, 8, 10, 11 на 20 лет ИТЛ и этапирован на Воркуту. В начале он содержался на общих работах (тяжелый физический труд), затем попал в углехимическую лабораторию, где числился лаборантом. Как «особо злостный преступник» с 20-летним сроком он не имел права занимать научную (и тем более руководящую) должность. Конечно, в этой трагедии ученого не было вины ее, Екатерины Павловны, но все же...

Когда я в 1997 г.работала в воркутинском лагерном архиве, в личном деле ГЛ.Стадникова нашла копию приговора и узнала, в чем же именно его обвинили. Вот как выглядело это «преступление»: «С 1929 г. Стадников является агентом германской разведки, которую систематически снабжал секретными материалами по научно-исследовательским работам в области угля. С 1917 г. вел активную борьбу против Советской власти. В 1936 г. вошел в состав антисоветской террористической группы и по заданию последней проводил вредительскую работу в Институте полезных ископаемых АН СССР с целью срыва исследований в области химии угля. В своих преступлениях признался».

Итак, в своих преступлениях признался... Мне приходилось не раз слышать: «Но он же сам признался! Значит - виноват, значит не даром судили и дали 20 лет!» Лично я знала, как ТАМ все делалось, ну а другие не знали, или не хотели ничего знать. Впрочем, пришло время, когда заговорили и секретные архивы.

О том, каким образом добывались «признания» профессора Стадникова и тысяч других жертв произвола, можно судить по официаль-

 

ному документу, появившемуся через месяц после смерти И.В.Сталина - совершенно секретному приказу министра внутренних дел Л.П.Берия от 4 апреля 1953 г. № 0068 «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия». Задним числом Берия сообщил, «что в следственной работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан..., широкое применение различных способов пыток: жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутых за спину руках, продолжавшееся в отдельных случая в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер и др. Такие изуверские «методы допроса» приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика. Пользуясь таким состоянием заключенных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе»^*.

Декабристки 1930-1940 гг. многое знали-понимали еще тогда, в разгар тоталитаризма. Поэтому и не отказывались от своих мужей - «врагов народа», поэтому и последовали за ними на холодную окраину земли. Декабристка Екатерина Павловна Чичикова относилась к заключенному профессору Стадникову с большим пиететом. Она не принуждала его делать лаборантскую работу и предоставила ему возможность самому сформулировать научно-исследовательскую тему, над которой ему было бы интересно работать. И он выбрал -исследование причин самовозгорания углей. Эта тема не была спущена «сверху», как все темы, над которыми работала лаборатория. Контролирующие органы (особенно оперы) могли обрушить на лабораторию суровые репрессии и больше всех пострадала бы заведующая лабораторией. Но это не остановило Екатерину Павловну - она дала заключенному профессору свободу действий, свободу творческой мысли.

Стадникова давно занимала загадка самовозгорания углей. Над

 

решением этой проблемы бились углехимики разных стран в течение последних 100 лет. Наблюдая процесс тления углей в шахтных отвалах воркутинского Рудника, Стадников пришел к выводу, что способностью самовозгорания обладают не сами каменные угли, а сопутствующие породы, углистые аргиллиты. Именно они самовозгораются и зажигают угли, обеспечивая для них необходимую температуру возгорания.

После смерти Сталина Стадников досрочно освободился (более 15 лет он «отбухал» в заполярном концлагере, в 1950 г. был переведен в воркутинскии строгорежимныи лагерь Речлаг), и в 1955 г. уехал в Москву. Одна из первых его опубликованных после освобождения монографий была посвящена самовозгоранию углей. Стадников объяснил процесс самовозгорания углей и предложил способы распознавания самовозгорающихся пород. В таком «счастливом конце» немалая заслуга отважной декабристки Екатерины Павловны Чичиковой, позволившей Стадникову заниматься этой научной проблемой. Она даже выделила ему помощника - заключенного химика Георгия Павловича Пшеничного. Он попал в Воркуту из Софии, высшее химическое образование получил за рубежом. Я с ним работала вместе после своего освобождения. Исключительно порядочный, скромный, интеллигентный человек!

Под руководством Чичиковой лаборатория прошла сложный путь развития, с каждым годом расширяя сферу своей деятельности. В 1948 г. ЦУХЛ была преобразована в Центральную научно-исследовательскую базу (ЦНИБ), в составе которой находились более десяти лабораторий. Чичикова стала главным инженером ЦНИБ. В 1953 г. ЦНИБ преобразовалась в Печорский филиал ВУГИ - Всесоюзного угольного института. Дело в том, что в 1953 г., после смерти Сталина, комбинат «Воркутауголь» был переведен из ведения МВД в Министерство угольной промышленности, что и послужило основанием преобразования ЦНИБ в Печорский филиал ВУГИ. В Заполярье появился крупный научно-исследовательский центр, тесно связанный с «большой наукой».

Целая сеть шахтных углехимических лабораторий контролировала качество добываемых углей. Освободившись, я попала в лабораторию 4-го района, которая обслуживала шахты 5-6. Моей непосредственной начальницей была Галина Петровна Зеленина, а высокое начальство находилось в Печорском филиале ВУГИ. Там я и познакомилась с Чичиковой, Коровиной и многими другими хими-

 

ками. Затем я значительно приблизилась к ним, перейдя на работу в химическую лабораторию шахты «Капитальная». Она (лаборатория) помещалась в том же здании, что и ВУГИ, и жили мы одной семьей.

Мое впечатление от Чичиковой - спокойная, углубленная в работу, доброжелательная и очень грустная. В ту пору она провела на Воркуте более 15 лет, тяжелых, напряженных, очень неспокойных лет. Ее муж прибыл на Воркуту по этапу, она же добровольно обрекла себя на жизнь вдали от удобного цивилизованного мира, на жизнь в суровом Заполярье среди заключенных, ссыльных, высланных и прочих репрессированных лиц. Вокруг простиралась тундра. Морозы доходили до -50 градусов. Долгая полярная ночь, короткий полярный день. «12 месяцев зима, остальное-лето», - так говорили воркутяне о местах, где им пришлось жить. И вечная мерзлота, стометровая мерзлая толща под ногами.

Кто может рассказать, что происходило в душе этой хрупкой маленькой женщины с большими голубыми глазами?..

 

Бронислава Яковлевна Коровина - еще одна воркутинская декабристка-химик, приехавшая в 1939 г. к мужу Николаю Ивановичу Коровину. Ее история подробно описана мною в предыдущей книге «Воркутинские заметки каторжанки «Е-105», поэтому здесь я не буду воспроизводить всю жизнь этой удивительной семьи, ограничусь лишь кратким рассказом.

Бронислава Яковлевна окончила химический факультет Харьковского университета. В год ареста своего мужа, профессора Николая Ивановича Коровина, она училась в аспирантуре этого университета. Это был 1936 год. После ареста мужа ее исключили из комсомола, отчислили из аспирантуры, выгнали из квартиры. Николай Иванович Коровин до ареста подготовил в Украинском физико-техническом институте одну из первых диссертаций по ядерной физике «Рассеяние нейтронов при прохождении через вещество», которую, по оценкам академиков А.И. Лейпунского и А.Ф.Иоффе, следовало защищать как докторскую. Но защита не состоялась. 26 февраля 1936 г. его осудили за контрреволюционную троцкистскую деятельность на три года и направили сперва в Чибью в радиевую лабораторию, а затем в 1937 г. на Воркутинскую мерзлотную станцию, которая находилась в ведении АН СССР. Работал он там недолго. Переведенный на ТЭЦ, он организовал лабораторию контрольно-измерительных приборов и разработал оригинальную методику контроля аппарату-

 

ры. После освобождения Коровин остался работать на Воркуте. Тогда и приехала к нему Бронислава Яковлевна, оставив на руках у свекрови сына Вовочку.

Бронислава Яковлевна устроилась на работу в ЦУХЛ, где в основном занималась научной работой. Проведенные ею исследования охватывали широкий круг научных и практических вопросов: изучение химико-технологических характеристик и обогатимости углей Печорского бассейна, изучение и прогнозирование метанообильности заполярных шахт. В этих шахтах часто происходили взрывы. Гибли люди. Газоносность угольных месторождений Воркуты и Инты не была изучена. Отсутствовали сравнительные характеристики метанообильности угольных месторождений этих регионов. Коровина первой стала заниматься изучением газоносности этих северных угольных месторождений. По ее инициативе начались специальные исследовательские работы по прогнозу метанообильности шахт Печорского угольного бассейна. Она создала лабораторию по исследованию качественного и количественного состава угольных газов. Сотрудники этой лаборатории систематически измеряли газовое давление в угольных пластах и изучали сорбционную метанообильность углей. Все эти вопросы являются частью очень важной проблемы - геохимии природных газов угольных месторождений. По результатам исследований, которыми руководила Б.Я.Коровина, были составлены схематические карты прогноза газоносности для Воркутинского и Интинского месторождений. По этим картам делался прогноз метанообильности нижних горизонтов действующих и строящихся шахт. Карты прогноза опубликованы. В фондах ОАО «Полярноуралгеология» хранятся десятки научных отчетов, автором которых является Б.Я.Коровина.

Бронислава Яковлевна отдала много сил организации шахтных углехимических лабораторий и подготовке необходимых кадров для работы в них. Она составляла учебные программы для курсов лаборантов и пробораздельщиков, писала учебные пособия, читала лекции, принимала экзамены. По этим учебным пособиям училась и я,

 

когда после освобождения стала лаборантом шахтной углехимиче-ской лаборатории, обслуживавшей шахты № 5-6.

Несмотря на то, что Н.И.Коровин получил маленький срок и уже в 1939 г. освободился, все последующие годы своей жизни он испытывал постоянную дискриминацию как «бывший». Страдала вся его семья, испытывали трудности его дети. Коровин решил обратиться в прокуратуру СССР за реабилитацией. В письме на имя Генерального прокурора СССР от 5 сентября 1955 г. он писал:

«27 февраля 1936 г. Харьковское областное управление НКВД меня арестовало и в первый же день допроса предъявило мне обвинение в том, что я являюсь участником подпольной троцкистской антипартийной контрреволюционной организации. Тогда же я заявил следователю, который вел допрос, что я беспартийный, ни о какой подпольной троцкистской организации ничего не знаю, ни в троцкистской, ни в каких других контрреволюционных организациях никогда не состоял и не состою, против советской власти борьбы нигде и никогда не вел и поэтому считаю свой арест неправильным и ошибочным... Работа моя с момента ареста протекала следующим образом: в 1936 г. меня направили по спецнаряду на Ухту в радиолабораторию как специалиста физика-ядерщика; в июне 1937 г. меня перевели на Воркуту, где я до 1941 г. вел научную работу на мерзлотной станции АН СССР, в 1942 г. меня перевели на построенную первую Воркутскую ТЭЦ начальником электролаборатории, где я проработал до 1950 г. С 1950 г. по настоящее время работаю на Воркутском механическом заводе в качестве старшего инженера. Одновременно с основной работой веду преподавательскую работу в Воркутском филиале Всесоюзного заочного политехнического института. ... В течение всего периода, вплоть до амнистии, я испытывал на себе всю тяжесть положения человека - бывшего осужденного. В 1941 г. меня как бывшего осужденного уволили с Воркутинской мерзлотной станции Академии наук, где я плодотворно проводил научную работу в течение 4-х лет; в 1950 г. меня по этим же причинам уволили с Воркутинской ТЭЦ, где я работал со дня ее пуска в течение 8 лет и за отличную работу был представлен к награде (последнюю я не получил по той же причине). В том же 1950 г. меня уволили из техникума, где я в качестве внештатного преподавателя работал со дня его основания... Итак, 17 лет унижений и дискриминации по отношению ко мне и всей моей семье за несовершенные мною преступления»^*.

 

Добавим, что постановлением президиума Харьковского областного суда от 20 марта 1956 г. протест прокурора Харьковской области был удовлетворен и дело Коровина прекращено за отсутствием состава преступления.

Говоря о «декабристках», нельзя забывать и о судьбах их детей, которые стали невольными участниками заполярной трагедии. Из трех сыновей Коровиных двое появились на свет в Воркуте. Здесь сыновья Коровиных провели свое детство и школьные годы. Старший сын Володя после окончания средней школы поступил в Московский горный институт на факультет обогащения полезных ископаемых, который окончил в 1957 г., вернулся на Воркуту и работал на обогатительной угольной фабрике. Затем - Москва и 36 лет работы в Институте горючих ископаемых Академии наук. В этом институте он защитил кандидатскую диссертацию, написал десятки научных статей, стал известным специалистом в области обогащения угля. Скончался Владимир Николаевич Коровин в январе 1998 г. Второй сын, Лева, окончил физфак ХГУ - пошел по стопам физика-отца. После окончания университета работал в Харькове во Всеукраинском институте низких температур, в Иркутске - в Проблемной лаборатории педагогического института, где поступил в аспирантуру, и в Новомосковском филиале ГИАП (Государственный институт азотной промышленности). В ГИАПе он защитил кандидатскую диссертацию. Младший сын, Миша, окончил Ленинградский химико-технологический институт им. Ленсовета, стал химиком-полимерщиком, работал в Туле, а последние 18 лет в Сибири - он возглавлял Центральную лабораторию управления буровыми работами Западносибирского объединения «Лукойл». И старшие, и младшие Коровины сумели ПРЕОДОЛЕТЬ трудности и невзгоды.

Мое знакомство с семьей Коровиных произошло в 1954 г. С тех пор нас связывают многолетние дружеские отношения. После реабилитации Николая Ивановича вся семья могла переехать в Харьков (по месту жительства до ареста). Но по какой-то причине этого не произошло, Коровины решили поселиться в Новомосковске (тог-

 

да - Сталиногорск). Первой туда переехала Бронислава Яковлевна, Николай Иванович еще некоторое время работал в Воркуте, защитил диссертацию и после защиты переехал в Новомосковск. Они купили большой дом, там проводила теплое время года их большая семья - дети, внуки, друзья и знакомые старших и младших Коровиных. Всегда собиралась большая веселая компания, приезжали интересные люди, не умолкали блестящие рассказчики. Я благодарю судьбу за счастье встречи с такими замечательными людьми.

 

Шарлотта Фердинандовна Траубенберг занимает особое место среди воркутинских декабристок - ей, в недалеком прошлом жительнице Вены, пришлось совершить сложный путь из Австрии через Москву и Башкирию в Заполярье. Вместо того, чтобы жить на берегах прекрасного голубого Дуная, ей пришлось вести окололагерное существование на берегах суровой полярной речки Воркута. Она приехала сюда к своему мужу Ивану Константиновичу Траубенбергу, у которого десятилетний срок заключения должен был окончиться в 1943 г. Однако желанный миг свободы для него не наступил. Как мы уже знаем, в день начала войны вышел приказ № 00221 об ужесточении режима в лагерях. В числе ужесточающих мер была и такая: заключенных, отбывших срок, не освобождать, а оставлять в зоне «до окончания войны». Ивану Константиновичу пришлось стать пересидчиком.

Траубенберг погрузился в глубокую депрессию. Пришлось Брониславе Яковлевне Коровиной спасать своего несчастного коллегу. Она не побоялась отправиться на прием к начальнику Воркутлага генералу Михаилу Митрофановичу Мальцеву с просьбой перевести Траубенберга в положение условно освобожденного с правом жить за зоной. Мальцев удовлетворил ее просьбу, и Траубенберг стал добиваться разрешения на совместное проживание с женой.

Таких случаев, когда декабристки облегчали участь заключенным, было чрезвычайно много. Они выполняли свою милосердную роль не только по отношению к своим мужьям, ради которых они решились на тяжелое окололагерное существование. Они стали «ангелами-хранителями» для массы бесправных и обездоленных узников Воркутлага.

Теперь расскажем историю знакомства наших героев. Для этого вернемся вдолагерные времена, когда Траубенберг был вольным преуспевающим человеком.

 

Был он родом из дворянской семьи. Обрусевшие немцы Трау-бенберги с давних времен служили на благо России. Иван Константинович в 1902 г окончил с серебряной медалью Калужскую гимназию и поступил в Московский университет. Получил в 1908 г. диплом первой степени по специальности «техническая химия». Был оставлен при университете на одноименной кафедре в качестве лаборанта. В 1913 г. стал приват-доцентом. В 1917 г. защитил магистерскую диссертацию «Исследование бетулина» и в следующем году был избран профессором Киевского политехнического института по кафедре технологии органических веществ. Потом была Москва, напряженная работа по созданию крупных химических предприятий, поездки за рубеж. В одной из командировок в Австрию они встретились-очень серьезный, всецело погруженный в свою работу советский инженер Иван Константинович Траубенберг и молодая, веселая, кокетливая Шарлотта, подданная Австрии. Кратковременное знакомство коренным образом изменило их жизнь. Шарлотта Фердинандовна покинула Австрию, приняла советское гражданство, переехала к мужу в Москву. Знала бы она тогда, какая страшная участь ждет ее в Советской стране! Но в самом начале все было хорошо. Они были счастливы в семейной жизни, Шарлотта Федринандовна с интересом включилась в новую для нее работу в радиоцентре. Она устроилась диктором - готовила передачи для заграницы на немецком языке.

Но грянула беда. В 1933 г. Ивана Константиновича арестовали, осудили на 10 лет лагерей, а Шарлотта Фердинандовна попала в ссылку в Башкирию. И вот после долгих лет разлуки они встретились... От прежнего Траубенберга не осталось и следа. Худой, с седым ежиком на голове. По свидетельству Брониславы Яковлевны Коровиной, на глазах которой протекала вся их воркутинская жизнь, Шарлотта Фердинандовна мужественно переносила убогую, совершенно неустроенную жизнь в суровом Заполярье. Детей у них не было. После кончины Ивана Константиновича в 1952 г. его жена осталась одинокой в чужой стране, где у нее не было родственников. Траубенберги дружили с Агнессой Львовной Миловидовой, химиком-аналитиком, проработавшей с Иваном Константиновичем вместе многие годы. Муж ее был расстрелян, детей у нее не было. После реабилитации Миловидовой Шарлотта Фердинандовна уехала вместе с ней в Ригу, на родину Агнессы Львовны, там они и жили до

 

своей смерти в 1970-е гг. Вот такая печальная история произошла с воркутинской декабристкой Шарлоттой Фердинандовной Траубенберг, которая из-за большой любви к мужу покинула Австрию с надеждой на счастливую жизнь в стране Советов.

 

Жена химика Герберта Эмильевича Бонвеча - также из воркутинских декабристок. К сожалению, не удалось собрать о ней достаточных сведений. По словам Брониславы Яковлевны Коровиной, она приехала на Воркуту в середине 1940-х гг., и своим приездом спасла жизнь своему мужу. Бонвеч входил в число сотрудников ЦУХЛ. Он окончил в 1917 г. физико-математический факультет Киевского университета по специальности «органическая химия». Был осужден в 1933 г. на 10 лет ИТЛ. В Воркутлаг попал из Мончегорска в 1941 г. В 1943 г., когда заканчивался его срок, не был освобожден, а продолжал отбывать заключение как пересидчик. Бонвеч тяжело заболел и был отправлен в сангородок на Воркуту-Вом, где чудом выжил. Тяжелое заболевание Бонвеча было связано не только с большим истощением организма, но и состоянием тяжелейшей депрессии. Десять лет он ждал дня, когда выйдет на свободу! Наконец дождался, выжил, вытерпел, а срок продлили, и неизвестно было, когда же окончатся эти мучения! Многие пересидчики кончали жизнь самоубийством или сходили с ума. В эти тяжелейшие для Бонвеча дни приезд декабристки-жены спас ему жизнь.

Освободился Бонвеч только в 1946 г., проведя в заключении 13 лет, вместо положенных 10. Работая в углехимической лаборатории, он много сделал для развития комплексного подхода к исследованию свойств углей, внедряя физико-химические и физические методы. Он делал анализы углей на базе петрографических методов изучения горных пород. С 1953 г. он заведовал химической лабораторией треста «Печоруглегеология». На Воркуте в общей сложности он провел более 20 лет.

 

Мина Степановна Вольф приехала на Воркуту в 1946 г. к своей сестре Галине Степановне Вольф. К ней подходит известная стихотворная фраза «несчастью верная сестра». (Мы ее перефразировали «в несчастье верная жена», говоря о тех, кто приехал к своим репрессированным мужьям). Мина Степановна перед войной окончила химических факультет Одесского университета. Ее сестра, Галина Степановна, с середины 1930-х гг. находилась в северных ла-

 

герях как троцкистка. В 1941 г. должна была освободиться, но началась война и ей пришлось стать пересидчицей. В тюрьме у Галины Степановны родилась дочь Ирочка. Свои первые годы она провела с матерью в лагерях, потом ее отправили в детприемник в Архангельскую область, откуда ее забрала Мина Степановна и увезла в Одессу. Во время войны связь между сестрами прервалась и чудом восстановилась в конце войны. Когда Мина Степановна привезла на Воркуту Ирочку, ей уже было двенадцать лет, а Галина Степановна все еще находилась в статусе пересидчицы с правом свободного выхода из зоны только в дневные часы. Оставить их вдвоем на Севере Мина Степановна не могла и решила остаться в Воркуте. Знала бы она тогда, что воркутянкой она пробудет около 30 лет!

Мина Степановна устроилась работать на Воркутинский механический завод заведующей химической лабораторией, вышла замуж за бывшего заключенного Анатолия Борисовича Бережанского, инженера шахты № 5-6, вырастила двух сыновей, Володю и Борю, которые затем получили высшее образование. После реабилитации Бережанского вся семья поселилась в Москве. Однако в новой московской жизни пришлось столкнуться с большими трудностями. Анатолий Борисович не смог найти работу, которая его бы устроила, и вернулся в Заполярье, где все было для него знакомо и близко. Между прочим, это довольно распространенный случай, когда воркутяне возвращались на старые места, где прожили многие годы. Здоровье Анатолия Борисовича было сильно подорвано. Он рано покинул этот мир. Все же остальные члены его семейства сделались москвичами. Старший сын Владимир защитил кандидатскую диссертацию и посвятил себя преподавательской деятельности в Московском текстильном институте.

Но вернемся к воркутинской жизни 1950-х гг. Мина Степановна, как и большинство декабристок, сделала много добра, спасая «изгоев общества» в тяжелые минуты их жизни. В сферу ее добрых дел попала и я. Это было не в лагере, а когда я уже освободилась. Казалось бы, я должна была захлебываться от счастья, выйдя на свобо-

 

ду после долгих лет заточения. Увы, свобода повернула ко мне недобрый и суровый лик. Я вышла из зоны, но не стала свободным человеком - мне предстояла бессрочная ссылка без права выезда из Воркуты. Значит, все надежды поехать домой, встретиться с мамочкой, поступить в университет и прочее, и прочее мгновенно рухнули. Рухнули тогда, когда все должно было бы наладиться, пойти подругой, более счастливой, дороге. Мое дело пересмотрели, вместо 15 лет каторжных работ я получила 10 лет ИТЛ, досрочно освободилась в ноябре 1953 г. И что же я получила в своей новой после-лагерной жизни? Ссылку, вечную ссылку, без права выезда, без права получения паспорта, без многих других прав.

В городе Воркута у меня не оказалось ни единой знакомой души, ведь все мои друзья по несчастью еще оставались в зоне, я одна вырвалась досрочно из запроволочного мира. Через год-два начнется массовый исход узников из мест заточения, но в ноябре 1953 г. этот освободительный процесс еще не начинался. Я оказалась в заколдованном круге: на работу устроиться не могу - нет прописки, прописаться не могу - нет работы и нет жилплощади. А из Воркуты домой уехать не имею права. Без жилья, без средств к существованию, без теплой одежды (я освободилась в резиновых ботинках в ноябре, когда лютовала заполярная зима) я оказалась в отчаянном положении. Случайная встреча на улице с Миной Степановной буквально спасла мне жизнь. Она и Анатолий Борисович Бережанский быстро решили все мои проблемы: прописали, устроили на работу, накормили, согрели.

Бережанский нашел для меня должность в углехимической лаборатории шахты № 5-6. Но без прописки я не могла устроиться на работу. Тогда Анатолий Борисович прописал меня на своей жилплощади. Прописал с условием, что я не буду жить у них, а где-нибудь найду себе угол. На том этапе самым важным был факт прописки, в противном случае я оставалась безработной. По счастливой случайности «угол» мне дал Алексей Марков, который решил пожить в театре до тех пор, пока я не найду квартиру. Решить вопрос с квартирой мне помогла Мина Степановна. Ее приятельница, Роза Борисовна, через месяц-два собиралась покинуть Воркуту, вернуться в Ленинград. (На Воркуте она провела много лет кактроцкистка). Значит, ее комната около 12 кв. метров вскоре должна была освободиться! Мине Степановне пришла в голову «гениальная мысль» - прописать меня заранее в этой комнате, а когда Роза Борисовна

 

уедет в Питер, эта жилплощадь останется за мной, я ведь уже буду в ней прописана! Так все и случилось! Я приобрела свою комнату, что было просто чудом!

Мина Степановна и Анатолий Борисович помогли не только мне. Число добрых дел, сделанных этими изумительными людьми, перечислить невозможно. Мина Степановна обустроила Аню Ивио, свою землячку-одесситку, когда Аня освободилась и надолго осталась в Заполярье. Мина Степановна сохранила поэтическое наследие некоторых лагерных поэтов, о чем я расскажу чуть ниже. Поэзия всегда была ее всепоглощающей страстью. Она старалась жить в атмосфере стихов Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Есенина даже в те годы, когда эти поэты были запрещены и распространять их стихи было опасно. Я впервые от Мины услышала об ахматовском «Реквиеме» - сначала по телефону, а затем она принесла мне весь текст, размноженный на стеклографе.

Когда я вспоминаю о Мине Степановне 1960-х гг., то прежде всего она мне видится окруженной горами «толстых журналов». Это было время повального увлечения «толстыми журналами», где впервые были напечатаны многие произведения, воспринимавшиеся как глоток свежего воздуха. Вышел «Один день...» Солженицына, и Мина торопится сообщить эту сногсшибательную новость. Опубликовали «Мастера и Маргариту» Булгакова - разговорам и обсуждениям нет конца. Но при всем при этом самой волнующей темой при наших встречах всегда оставалась жизнь на Воркуте. Вспоминались разные эпизоды, происшествия, судьбы и лица.

Как-то Мина вспомнила коровинскую хохму о ней самой. Николай Иванович Коровин был известный воркутинский хохмач. Работали они вместе на ВМЗ. Мина заведовала химической лабораторией, Коровин занимал должность старшего инженера. Случилось так, что на ВМЗ сменилось начальство и новому начальнику нужно было представить руководящий и инженерный состав завода. Николай Иванович всегда производил большое впечатление своей профессорской внешностью и эрудицией. Ему и поручили эту процедуру. Когда очередь дошла до Мины Степановны, Коровин произнес с важным видом: «А это - уважаемая заведующая нашей химлабораторией Торпеда Степановна Вольф». Начальник даже не удивился: Торпеда так Торпеда, мало ли странных имен встречается в нашей стране Советов. Случаются и такие, как Трактор, Авангард, Кармия (Красная армия). При встречах и по телефону он стал об-

 

ращаться к Мине - «Торпеда Степановна», пока кто-то не решился сказать, что «торпеда» - это шутка Коровина.

У Мины Степановны всегда был в запасе набор коротких рассказиков о воркутинской жизни. Она предпочитала «малые формы» с изюминкой. Длинные истории она не любила. Один из рассказов - об узнике Воркуты, который родился в Лондоне. Когда ему приходилось оформлять бесконечные документы и он писал «место рождения - Лондон», его тут же поправляли: укажите, какой области, какого района. К сожалению, Мина Степановна не записала свои рассказы, а пересказывать их нельзя, они тут же теряют весь свой аромат. Ее племянница Ирина Скаковская (та самая маленькая Ирочка, которую Мина Степановна привезла в 1946 г. на Воркуту) опубликовала очень интересные воспоминания «О Воркуте и воркутянах», в которых оживают странички далекой воркутинской жизни^*. Это несколько утешает, не все бесследно исчезло, не все смыл безжалостный поток времени.

С годами круг старых воркутян сжимался, многие добрые друзья покидали этот мир. Воркута теряла свои четкие очертания, отодвигалась дальше и дальше в туманное прошлое. Те, кто оставался, пытались судорожно удержать ее расплывающийся образ. Наши встречи, наши разговоры всегда были встречами с Воркутой. Теперь эти встречи ценились еще больше, чем прежде. Чаще всего встречи заменялись телефонными разговорами, не хватало сил одолевать трудности московских дорог. В московском окружении Мины Степановны в последние годы оставался только один человек (насколько я знаю), с которым она вместе работала на ВМЗ - Владимир Викторович Гагарин, харбинец, который попал на Воркуту после войны. Только в разговорах с ним она могла окунуться в атмосферу заводской жизни тех лет, вспомнить не просто Воркуту, а воскресить в памяти ВМЗ, где прошли все ее воркутинские служебные годы. Общение с Гагариным ей было очень приятно, часто после разговоров с ним она перезванивала мне, в ее голосе слышались нотки молодого задора.

Из воркутян более молодого поколения она дружила с Эльдой

 

Абрамовной Веселовой. Когда я впервые услышала ее имя, мне показалось, что я неверно расслышала, как ее зовут:

- Мина Степановна, по телефону плохо слышно. Эльга Абрамовна или Эльда Абрамовна?

- При чем здесь Эльга? Конечно - Эльда, это имя - производное от Льва Давидовича! Ведь ее родителями были троцкисты! - удивилась она моему невежеству.

«Воркутинское братство» всегда оказывало благотворное влияние на нашу душу, помогало переносить трудности, невзгоды и старость. При слове «Воркута» стрелка времени с бешеной скоростью начинала свой ход в обратном направлении, перед глазами возникали видения молодых лет. Да, с Воркутой связано много страданий, но мы тогда были молоды! Другой молодости у нас не будет...

Мина Степановна и Эльда Абрамовна сумели сохранить обширные семейные архивы. Они переписывались с краеведами и историками, в область интересов которых входили репрессии 1930-1950-х гг., история лагерей в Коми крае, судьбы репрессированных лиц и лагерное поэтическое творчество. Из тех краеведов, которые были с ними в тесном контакте, я знаю Анатолия Александровича Попова, неутомимого искателя «гулаговских северных сокровищ». В этих семейных архивах он нашел немало интересных материалов из жизни Воркуты 1940-1950-х гг. Мина Степановна передала Попову лагерные стихи Наташи Успенской и Александра Вернадского и рисунок на линолеуме, сделанный рукой Аллы Андреевой, жены Даниила Андреева.

В конце 2002 г. в помещении Музея и общественного центра им. Андрея Сахарова состоялась презентация нашей книги «Гулаговские тайны освоения Севера» (авторы Е.В.Маркова, В.А.Волков, А.Н.Родный, В.К.Ясный). Мина Степановна, как одна из действующих лиц, готовилась там выступить. Она в большом волнении обсуждала со мной по телефону тему своего выступления. Ей не хотелось произносить стандартные слова, ей хотелось сказать что-нибудь оригинальное. Она решила выступить со своими короткими рассказами о Воркуте. Мы договорились, что ее повезет на своей машине ее сын, Борис Анатольевич, и что по дороге они заедут за мной. Очень хотелось нам, старым воркутянкам, вместе войти в зал, где состоится презентация книги, в которой много места отведено вор-кутинской трагедии! Но, увы, это событие не состоялось. Борис Анатольевич накануне вечером попал в небольшую аварию, машина

 

была повреждена, поездка Мины Степановны отменилась. Не состоялось и ее выступление на этом, столь дорогом нашему сердцу вечере.

Память о Воркуте, думы о Воркуте не покидали Мину Степановну до последних дней ее жизни. Она откликнулась на призыв Семена Самуиловича Виленского и Заяры Артемовны Веселой принять участие в подготовке сборника «Антология поэзии узников ГУЛА-Га», редактором которого стал академик А.Н.Яковлев. Она передала несколько стихов лагерных поэтов, сохранившихся в ее памяти. Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мною лежит этот большой том (более 900 страниц), я ищу в нем страницы, где встречалось бы ее имя. Вот, нашла, страница 678. Александр Вернадский, несколько поясняющих фраз, подписанных М.С.Вольф:

«Вместе с заключенными я, вольнонаемная, работала в Воркуте в химической лаборатории. Однажды, это было вскоре после смерти Сталина, друзья-заключенные попросили меня устроить к нам человека, который погибает на общих работах. Это был Александр Александрович Вернадский. Химик, кандидат наук. До того, как попал в лагерь, он работал в «шарашке» у Туполева. Этот человек великолепно знал литературу и сам писал стихи. Работая в лаборатории, он никогда не садился на стул, чтобы не вскакивать, когда появится кто-то из начальства. Проработал он вместе с нами примерно полгода, и потом вдруг исчез».

Далее идут два небольших стихотворения. Одно из них я приведу. В память о заключенном поэте Александре Вернадском. В память о Мине Степановне, которая сберегла его стихи.

Что жизнь людей - костры в тумане,

Где человек, лишившись крова,

На перекрестке двух скитаний

Уют и счастье ловит снова.

Что жизнь - дорога меж кострами,

Когда душа и ветер стонут

И дружба, и уют, и пламя

В который раз в тумане тонут.

Мина Степановна Вольф покинула этот мир в 2004 году.