Они лечили вольных и заключенных: истории из жизни медиков

Елизавета Ивановна Нетушил^* в 1915 г. окончила в Петербурге Женский медицинский институт. Ее муж, горный инженер Владимир Иванович Нетушил, был арестован в 1933 г. и сослан в Ухто-Печорские лагеря. Туда она и приехала в 1934 г. Города Ухты тогда не существовало. Место, где располагался один из лагерей, называлось Чибью (Чибью - приток реки Ухты). Попасть в те края было непросто. У Елизаветы Ивановны хватило воли и мужества добраться еще дальше - до места заключения мужа, рудника Еджыд-Кырта, что на Печоре.

Несколько слов о необычной фамилии «Нетушил» и о причинах ареста мужа. Нетушилы - выходцы из Чехии, осевшие на южных землях Российской империи. Отец Владимира Ивановича, Иван Нетушил, имел высшее образование, профессорствовал в Харьковском университете и несколько лет был его ректором. Владимир Иванович свой путь к высшему образованию начал по семейной традиции с Харьковского университета. Началась русско-японская война, и он в 1905 г. прервал учебу в университете и добровольно ушел на фронт. После окончания войны он поступил в Петербургский горный институт. В 1929 г. во время знаменитого «шахтинского дела», когда репрессии обрушились на техническую интеллигенцию и пострадала масса горных инженеров, обвиненных во «вредительстве и диверсиях», Владимир Иванович Нетушил выступил свидетелем защиты. Попытка защитить «буржуазных спецов-вредителей» привела к трагическим последствиям: в 1933 г. он сам был арестован и приговорен к высшей мере наказания. Спасло его то обстоятельство, что в эти годы началось освоение Северной топливной базы и реп-

рессированных инженеров направляли в северные лагеря для промышленного освоения нефтеносной Ухты и угленосной Воркуты. «Вышак» был заменен на 10 лет лагерей, и Владимир Иванович Нетушил был этапирован в Ухто-Печорский лагерь. Там он работам горным инженером на руднике Еджыд-Кырта. Сюда и приехала Елизавета Ивановна.

Остаться жить вместе с мужем можно было лишь в том случае, если он вышел из зоны и сделался колонизованным. Если же он был заключенным, то положение чрезвычайно осложнялось. Требовалось специальное разрешение начальника Ухтпечлага. Если такое разрешение выдавалось, то обычно заключенного переводили на положение колонизованного. Статус «колонизованный» был введен в 1930 г. зампредом ОГПУ Г.Г.Ягодой, который предложил некоторых заключенных и досрочно освободившихся переводить на поселковое положение для эффективного заселения северных малообжитых районов. Колонизованные имели право строить себе жилище и вызывать семью.

Медики на Севере были в особой цене, поэтому у Елизаветы Ивановны не возникли трудности с устройством на работу по специальности. Казалось, все складывалось неплохо, главное - воссоединилась семья. Но в 1939 г. ей запретили совместное проживание с мужем. К этому времени статус «колонизованный» был ликвидирован и Владимир Иванович Нетушил опять перешел в статус зэка. Срок его заключения оканчивался в 1943 г.

Когда мужа деколонизировали, Елизавета Ивановна уехала в Москву, где провела всю войну, получила медаль «За оборону Москвы». В 1943 г. В.И.Нетушил освободился и начал хлопотать о получении разрешения на приезд жены. Разрешение было получено, и Е.И.Нетушил надолго стала жителем Воркуты. Она занималась врачебной работой в санитарном управлении комбината «Воркутауголь». Интересно отметить, что главным в этом управлении была Тамара Вениаминовна Надеинская, тоже декабристка, а медсестрой работала Наталья Алексеевна Рыкова, дочь расстрелянного председа-

теля Совета Народных Комиссаров А.И.Рыкова. Дочь арестовали за недоносительство на «врага народа» - своего собственного отца, - и за антисоветскую пропаганду. Она отбывала десятилетний срок заключения в воркутинских лагерях и какое-то время работала в лагерной больнице, главным врачом которой была вольнонаемная Елизавета Ивановна Нетушил. После реабилитации Наталья Алексеевна Рыкова вернулась в Москву. С ней познакомил меня Анатолий Владимирович Нетушил. Наталья Алексеевна с готовностью откликнулась на мою просьбу рассказать о совместной работе с Елизаветой Ивановной Нетушил. Она даже записала свои воспоминания, чтобы избежать возможных ошибок, присущих устному рассказу:

«В 1943 или 1944 году в городе Воркута, отбывая вторую половину восьмилетнего срока заключения «за недоносительство и агитацию» (имелся в виду расстрелянный по процессу 1938 г. мой отец, бывший предсовнаркома А.И.Рыков), я работала санитаркой в поликлинике ОЛПа (отдельный лагерный пункт). Изредка мне приходилось видеть там представительную, статную, с совершенно белыми, всегда хорошо причесанными волосами, с внимательным взглядом светлых глаз даму-главного врача больницы Елизавету Ивановну Нетушил. Известно было, что она вольнонаемная, жена бывшего заключенного, горного инженера, оставшегося работать на Воркуте после освобождения.

Вскоре меня перевели на работу сестры по питанию в больницу. Вот тогда, работая непосредственно под руководством Елизаветы Ивановны, я хорошо узнала эту чудеснейшую женщину. Можно понять, что положение вольнонаемных врачей, работающих в зоне, было непростым. Елизавета Ивановна обладала непогрешимым тактом, потому общаться с ней было легко и спокойно. С виду несколько суховатая и строгая, она смотрела на каждого с внимательным интересом и такой доброжелательностью, что полностью располагала к себе. Мне кажется, что Елизавете Ивановне ничего не надо было говорить, - она понимала все без слов. Никогда никакого разговора о Владимире Ивановиче, о его «деле» или о моих родителях и их «делах» у нас

не было. Ведь все было ясно без слов.

Виделись мы чаще всего у постелей тяжелых больных, на больничной кухне, иногда в кабинете (крошечной коморке) Елизаветы Ивановны. Говорили о своей работе, о больных. Нам удалось выходить двоих пеллагриков. Какая же это была радость, когда отправили их домой... А когда приходилось отправлять «в тундру» (т.е. на похороны), что бывало значительно чаще, мы на несколько дней совсем замолкали.

Нельзя забыть, как однажды на шахте «Капитальная», где работали люди нашего ОЛПа, произошел взрыв газа и пожар. Было это полярной зимой, когда дня не бывает. К нам в больничные бараки стали привозить пострадавших. В полной темноте их выносили из машин, заносили в помещения, где старались немедленно оказать помощь. Приходилось укладывать людей прямо на полу, но и так ни наших рук, ни места не хватало. И вот в этой тяжелой суете я увидела Елизавету Ивановну, несущую на своей спине пострадавшего шахтера. В первую минуту я не поверила свом глазам. Но это было так.

Весной 1945 г. мне сделали вторую серьезную операцию в больнице соседнего ОЛПа. Проходило все это довольно тяжело и я долго не могла есть. Навестившая меня Елизавета Ивановна просила подумать, что бы я смогла, захотела съесть, тогда она постарается заполучить это. Во сне я увидела вареную картошку - продукт на Воркуте редчайший. Там в те времена была сушеная. Не знаю, каким образом Елизавета Ивановна раздобыла этот воркутинский дефицит, но она мне картофелину принесла. После этого я стала понемногу есть и вскоре встала на ноги. Не побоялась Елизавета Ивановна, что ей припишут «связь с политзаключенной», а примеры тому были, хотя на Воркуте того времени не частые. А вот в приговоре к расстрелу моей матери в 1938 г. вторым пунктом значится: «помогала семьям репрессированных».

Некоторое время я оставалась на Воркуте. То в качестве «освобожденной», то ссыльной. Работала в больнице. Иногда забегала в городскую поликлинику к Елизавете Ивановне, которая вела там прием. Дальше был Северный Казахстан, Енисейский район, Красноярск, Малоярославец,

снова Красноярск... прошло лет десять, пока я снова увиделась с Елизаветой Ивановной. Уже в Москве, у нее дома. Но судьба не баловала. Ведь я оставалась дочерью «врага народа» до 1988 года, когда мой отец был, наконец, реабилитирован.

В моей душе живет благодарная память о Елизавете Ивановне Нетушил и радость от того, что я знала чудесную женщину. А в ящике стола хранится ее письмо по поводу смерти моего мужа - Вальтера Густавовича Перли, которого она тоже хорошо знала по Воркуте».

Дружеские отношения между Н.А.Рыковой и Е.И.Нетушил продолжались и после того, как они покинули Заполярье и переехали в Москву. Реабилитация мужей позволила им прописаться в столице. Но в Москве их постигло новое горе. Ушел из жизни В.И.Нетушил, а вскоре за ним в 1961 г. и муж Рыковой, Вальтер Густавович Перли. Он был репрессирован как офицер эстонской армии в 1939 г. Со своим будущим мужем Наталья Алексеевна познакомилась в лагере. После освобождения они поженились, но около 10 лет им пришлось бедствовать в ссылках (Казахстан, Енисейск, Красноярск), где им не всегда удавалось быть вместе. А когда пришла реабилитация и стало возможно совместное проживание в Москве... - пришлось расстаться навсегда. Елизавета Ивановна старалась поддержать Наталью Алексеевну в ее горе. Вот письмо Елизаветы Ивановны, адресованное Наташе:

«... Всей душой я с Вами, вместе плачу все эти дни. Слов утешения нет и не может быть в таком огромном горе! Так мне близко это, так больно, горе еще свежее. Терять друга жизни в наше время невероятно тяжело, но что ж поделаешь? Если бы не эти ужасные годы, которые выпали на нашу долю, то еще можно бы было жить и жить нашим дорогим мужьям. Я прямо не могла без слез подумать о случившемся, рука не подымалась писать Вам, моя родная, так как знаю, что это неутешное горе ничем не облегчишь и только время будет сглаживать и примирять. «Надо жить и вот они роковые слова, и вот она роковая задача», а потому приходится взять себя в руки и мириться. Не могла быть с Вами в эти тяжелые дни и у меня перед глазами

остался светлый образ красивого, сильного, атлетичного сложения Вальтера Густавовича - пусть так и будет! Очень хочу Вас, дорогая, повидать. Когда чуточку уляжется Ваше горе - хоть позвоните. Желаю сил пережить великое горе. Берегите себя, и так много выпало на Вашу долю...».

На воле, как и в лагере, дружеская поддержка помогла выжить.

На Север к родителям в летние студенческие каникулы приезжал Толя Нетушил, студент МЭИ. Пройдут годы, и он станет Анатолием Владимировичем Нетушилом - известным ученым, доктором технических наук, профессором. Но это в будущем, а тогда, в 1930-е гг., его едва не исключили из института и только неожиданное вмешательство начальника главного управления учебными заведениями Валерия Ивановича Межлаука, который отменил приказ об исключении студента А.В.Нетушила с формулировкой «за сокрытие социального происхождения», спасло положение и позволило ему окончить МЭИ. (Межлаук был впоследствии арестован и расстрелян).

В 1945 г. Анатолий Владимирович Нетушил получил медаль «За трудовую доблесть» в награду за наладку и пуск доменной печи на Челябинском металлургическом заводе. В этом же году он поступил в аспирантуру МЭИ, через два года защитил кандидатскую диссертацию, а в 1953 г. - докторскую по теме «Исследование полей при высокочастотном нагреве металлических материалов». Последующие годы связаны в основном с педагогической деятельностью: в течение 10 лет А.В.Нетушил заведовал в МЭИ кафедрой автоматики и телемеханики, затем стал первым деканом факультета «Автоматика и вычислительная техника» этого ВУЗа (1961-1971 гг.), 15 лет возглавляет кафедру электротехники, электроники и вычислительной техники в МХТИ им. М.В.Ломоносова (1972-1987 гг.). А.В.Нетушил был одним из пионеров в области компьютеризации процесса обучения. В 1960-е гг. он активно работал на общественных началах в Научном совете по программированному обучению, который возглавлял академик А.И.Берг. В это время я и познакомилась с Анатолием Владимировичем Нетушилом и поддерживала с ним дружеские отношения вплоть до его кончины в январе 1998 г.

Ирина Александровна Войновская-Кригер - еще одна декабристка-медик. Она последовала за своим мужем в первые же годы

заключения, несмотря на то, что ей пришлось оставить у родителей трехлетнюю дочь. Она провела на Севере 26 лет (1930-1956 гг.). Ее муж, Константин Генрихович Войновский-Кригер, геолог, был арестован в 1929 г. и этапирован в Чибью в Ухтинскую экспедицию ОГПУ осваивать природные богатства Севера. За открытие угольного месторождения Еджыд-Кырта его досрочно освободили, но «закрепили за Севером», как и большинство других освободившихся. Чаще всего они оставались в местах своего заключения как колонизованные. Из воспоминаний Ксении Войновской о своих родителях:

«Константин Генрихович и Ирина Александровна родные друг другу, они были двоюродными братом и сестрой и жили вместе почти с детства. Юность, студенческие годы еще больше сблизили их, а с 1925 г. они стали мужем и женой. С этого момента они практически не расставались и были рядом почти всегда. Мама сопровождала папу в экспедициях (Забайкалье) и также тогда, когда судьба забрасывала папу в суровые северные края.

В 1929 г. она, оставив меня, трехлетнюю девочку, у бабушек в Ленинграде, поехала за папой, чтобы быть если не рядом, то хотя бы поближе к нему. (Ухта, Печора, деревня Щугор). В 1933 г. мы с мамой (мне было 7 лет) пароходом приехали к папе в Еджид-Кырту. С этого времени началась для нас жизнь вместе на Севере (Еджид-Кырта, Усть-Уса). Вспоминаются маленькие, утопающие в снегу поселочки, где было холодно зимой, но так тепло от людских сердец, живущих с нами рядом! Я помню нашу маленькую семью всегда в окружении удивительных людей, также согретых теплом сердец моих родителей. Потом была Воркута и вновь наша семья окружена доброжелательными и интеллигентными людьми».

В 1936 г. Константин Генрихович был назначен руководителем

геологоразведочных работам Печорского угольного бассейна. С этого времени началось его служение Воркуте - непрерывная двадцатилетняя научная, производственная, организационная и педагогическая деятельность. В 1936 г. он был переведен на работу в Воркуту старшим геологом, в 1937 г. начал планомерную съемку восточной окраины Печорского угольного бассейна, в 1941 г. назначен руководителем научно-исследовательского отдела геологоразведочного управления комбината «Воркутауголь».

Все эти годы рядом с ним находилась его супруга, Ирина Александровна. Высококвалифицированный врач терапевт, она работала много лет в городской поликлинике и оставила о себе добрую память в сердцах воркутян. Человек светлый, общительный, остроумный, она имела массу друзей не только в Воркуте, но и в других местах Печорского края, куда часто отправлялась в командировки. К ней тянулись, ее обожали и взрослые, и дети. Примечательна ее многолетняя дружба с врачом из Ухты М.И.Протасовой, с которой Ирина Александровна не раз встречалась на медицинских семинарах и в медико-санитарных экспедициях по обследованию здоровья местного населения.

Эта дружба оказалась спасительной, когда в 1938 г. Ирину Александровну арестовали в поезде по дороге из Воркуты на юг, куда она ехала в отпуск с дочерью Ксенией. Ее и дочь высадили из поезда в Ухте. Мать успела передать записку Протасовой с просьбой, чтобы она забрала девочку к себе, и это спасло Ксению от детдома. Сам Войновский-Кригер в это время был в геологической экспедиции и понятия не имел о случившемся. Дружба матерей перешла в дружбу их дочерей. Об этом рассказывается в воспоминаниях Татьяны Протасовой.

«Почему-то мне кажется странным, что многое в нашей семье совпадало с событиями в жизни семьи Войновских. Обе наши семьи жили в Ленинграде, в обеих семьях было по три человека (отец, мать, дочь); дочери - Ксения Войновская и Татьяна Протасова, - родились в 1926 г., обе наши мамы были врачами. Но в период ленинградской жизни наши семьи еще не были знакомы - это произошло гораздо позже. У меня были репрессированы и мать, и отец, отец получил срок 10 лет и умер в 1938 г. на Колыме. Мама получила 3 года, но была освобождена через 1,5 года и осталась работать в системе Ухтпечлага НКВД. С конца 1935 г. мы

жили в рабочем поселке Чибью (с 1943 г. он стал городом Ухта), где мама работала заведующей поликлиникой и врачом-терапевтом. Ирина Александровна Войновская, приехав к мужу на Север, тоже работала врачом-терапевтом. В те годы начальство лагерей организовывало врачебные конференции и поездки групп врачей для обследования состояния здоровья, питания и условий жизни коренного населения Севера. Эти экспедиции и конференции включали врачей из разных подразделений Ухтпечлага и разных специальностей. По результатам этих экспедиций было выпущено несколько брошюр для служебного пользования, к сожалению, у меня не сохранилось ни одной. В них, в частности, рассматривались частота заболеваемостью цингой и другими авитаминозами и пути борьбы с ними. Знаю, что такие брошюры частично сохранились в г.Ухте в недавно организованном музее первых медиков Ухты. Вот в такой экспедиции (а может быть и на конференции) и познакомились Ирина Александровна Войновская и Матрона Ивановна Протасова. Их знакомство быстро перешло в дружбу, но я и Ксения тогда еще знакомы не были.

А в 1938 г. произошло следующее. Февральским вьюжным вечером в нашу ухтинскую квартиру постучали. Мы трое (мамина сестра Варвара Ивановна, жившая с нами, домработница и я) открыли дверь. Дочь Варвары Ивановны (неполных двух лет) мирно спала, а мама была в театре, как сейчас помню, на «Кармен». Вошел вохровец (так мы звали охранников НКВД), весь в снегу, с ружьем, держа за руку тоже заснеженную, уставшую плакать и только уже судорожно всхлипывавшую девочку. Это была Ксения. «Здесь живет доктор Протасова?» - «Да, но ее нет дома». Вохровец растерялся. «Ей письмо», - сказал он. «Давайте», - ответила Варвара и прочла письмо вслух. В письме Ирина Александровна писала, что по дороге в отпуск (она ехала в Малоярославец) в Ухте ее арестовали и она просила маму (мою) приютить Ксеню до тех пор, пока выяснится, в чем дело. Конечно, Варвара Ивановна велела оставить девочку у нас и вохровец с облегчением ушел. Мама, как будто чувствуя это, вернулась после антракта и мы все начали мыть, успокаивать и кормить Ксеню. Вот тут уж мы подружились с Ксеней, как ранее подружились наши мамы. Ксеня начала

учиться в Ухтинской школе, мы вместе готовили уроки, ходили на лыжах, в кино, театр. А Ирина Александровна находилась на ОЛПе, недалеко от Ухты и периодически моя мама ездила с Ксеней на свидание к ней. Не знаю, в чем было дело, уже много позже мама сказала, что на Ирину Александровну написал донос ее фельдшер, и это было причиной ареста. Во всяком случае с февраля до осени Ирина Александровна находилась на ОЛПе.

Пришло лето, ухтинцы дружно потянулись в отпуска, большинство через Москву. Ирина Александровна просила отправить Ксеню с кем-нибудь из знакомых в Москву, чтобы там их встретили родные из Малоярославца. Как назло, у моей мамы не было в это лето отпуска, так как в Ухте была неблагополучная эпидемиологическая обстановка. Мама начала просить знакомых взять Ксеню до Москвы, но все дружно отказывались под разными предлогами. А одна учительницы даже сказала: «Если Вам недорога судьба Вас и Вашей дочери, то не все такие безрассудные». Так мы и проводили лето в Ухте, но вдруг один из маминых пациентов (кстати, оперуполномоченный НКВД) узнал эту историю и довез Ксеню прямо до Малоярославца. А осенью освободили Ирину Александровну и она уехала. Константин Генрихович был в это время в экспедиции.

После окончания школы мы с Ксеней встретились в Москве - она поступила в МГУ, я-в 1-й медицинский институт. Жили мы обе в общежитиях, помню ее огромную комнату на Стромынке (чуть ли не на 10 человек), у нас все-таки было четверо. Дружба наша продолжалась и укреплялась и, когда после института мы обе поступили в аспирантуру, то поселились вместе, сняв комнату на двоих. Эта комната часто видела родителей Ксении и мою маму, когда они ездили в отпуска. Чем больше я узнавала Ирину Александровну, тем больше она мне нравилась. Она не была так уж хороша собой, но ум, обаяние и насмешливость (очень добрая) стоили гораздо больше. Следует добавить к этому оптимизм, природную веселость, живость, женственность, умение найти общий язык с любым человеком(редкий дар), интерес к людям независимо от их положения и т.д. Помню, как мы с Ксенией жадно ждали ее возвращения из поездок в отпуск-

у нее в записной книжке всегда была масса умных, смешных и метких заметок о встреченных людях и ситуациях. Например, нас особенно почему-то веселила списанная ею в рекламе уличного курортного фотографа надпись на мужской фотографии: «Может скоро придется расстаться, значит наша такая судьба. Пусть на память тебе остается неподвижная личность моя». Кроме того, Ирина Александровна была добра и великодушна, и не напоказ, а от всего сердца.

Потом Войновские переехали в Алма-Ату, а мы остались в Москве. Дружба продолжалась. Ксения приезжала в Москву, я в Алма-Ату (даже совершили с ней восхождение на гору Кумбель, 3600м). А какие замечательные сыновья у Ксении! В этом очень большая заслуга Ирины Александровны и Константина Генриховича. Да, повезло мне в жизни на хороших людей»

Приведем еще один отрывок из воспоминаний Ксении Войновской.

«Я покинула Воркуту в 18 лет в далеком военном 1944 г., уехала в Москву учиться и работать и все последующие 12 лет мама и папа постоянно и чутко помогали мне советом, поддерживали во все трудные для меня дни последнего военного года и тогда, когда университет был позади.

Папа увлек меня своей любовью и истинным интересом к науке и это помогло выбрать свой путь, трудный и увлекательный. В 1956 г. наша семья снова объединилась, но уже в Алма-Ате, куда папа переехал работать в Политехнический институт. Папа и мама обрели двухлетнего внука Андрюшу. Для Константина Генриховича Алма-Ата стала новой страничкой его яркой жизни. В свои 62 года он начинает новую для себя жизнь - обучение студентов Политехнического института, и вновь для него это становится любимой и увлекательной работой. Сейчас, думая о всем этом, я прихожу к выводу: если мы, младшие Войновские, успели сделать что-то важное в этой жизни, то это результат постоянного интереса, и забот, и внимания папы и мамы, их требовательной и постоянной любви, терпения и участия».

Сама Ксения Константиновна сделала в науке немало. Она окончила в 1949 г. биофак МГУ и поступила в аспирантуру Института биохимии им. А.Н.Баха АН СССР к профессору А.А.Красновскому. После окончания аспирантуры защитила в 1952 г. диссертацию на тему «исследование фотохимических свойств бактериохлорофолла». До 1956 г. она с большим увлечением работала в лаборатории фотобиохимии этого института. Переехав в Алма-Ату, стала работать в Институте ботаники АН Казахской ССР в лаборатории фотосинтеза, которую ей удалось организовать и пять лет ею заведовать. Затем она создала в составе этой лаборатории самостоятельную группу по изучению хлорофиллов растений, которую возглавляла до 1983 г. Ксения Константиновна написала свои воспоминания о родителях в светлых оптимистических тонах. Девизом воркутян, проживших трудную жизнь, наполненную лишениями, было - не жаловаться, не унывать. На самом деле в жизни семьи Войновских встречалось немало тяжелых моментов. Вспомнить хотя бы арест Ирины Александровны, когда Ксения могла попасть в детдом. Да и не только это. Бывшие заключенные всегда входили в дискриминированную часть населения нашей страны и с минуты на минуту ждали повторного ареста.

Константин Генрихович Войновский-Кригер ушел из жизни 2 марта 1979 г. В этот день он пришел на ученый совет в сопровождении своей жены. Здесь должна была состояться защита докторской диссертации одним из его учеников. Он искренне радовался встрече со всеми, с кем был связан все алма-атинские годы. И все радовались встрече с ним. В этот же день он - скоропостижно скончался от инсульта.

Через год, 6 июля 1980 г., рядом с ним на алма-атинском кладбище была похоронена его жена, верная спутница жизни, Ирина Александровна. И после кончины они покоятся рядом^*.

Нина Сергеевна Давыдова появилась в Ухте с дочерью Тамарой, проделав до этого сложный путь Москва-Башкирия-Москва. В Ухте

она оказалась все по той же причине: там работал ее муж, врач Лев Львович Давыдов, который был репрессирован и срок наказания отбывал в Ухтпечлаге. Об их нелегкой жизни рассказывает дочь, Тамара Львовна Давыдова (в замужестве Чугунова):

«Моя мама, Нина Сергеевна, девичья фамилия Кирсанова, родилась в Москве в 1902 г. Семья была большая - 10 детей. Ее отец, купец 2-ой гильдии, имел лавку, где торговал скобяными товарами. Всем детям он дал образование: девочки окончили гимназию, а сыновья коммерческое училище. Мама после гимназии имела право преподавать в начальных классах и кроме того окончила курсы стенографии. Мама хотела учиться в вузе, но по происхождению поступить в институт не могла. После революции из собственного дома на Мещанской их выселили и каждый устраивался как мог. Сыновья ушли в армию, а дочери работали. В 1928 г. мама вышла замуж за врача Давыдова Льва Львовича, который жил с родителями в Сокольниках. Папа родился в 1899 г. в Москве в семье врача. Окончив в 1918 г. Московскую 3-ю гимназию с золотой медалью, поступил на медицинский факультет I Московского гос. университета. Окончил его в 1924 г. До 1934 г. (10 лет) работал врачом - дерматологом в 5-ом вендиспансере. В 1929 г. родилась я.

Относительно спокойно мы жили до конца 1934 г. После убийства Кирова, 1 декабря 1934 г., в Москве начались аресты. Был арестован папин приятель Лаптев, который на допросе сказал, что вел с отцом контрреволюционные разговоры. Папу арестовали 22 декабря 1934 г.

После такого потрясения мама слегла, она заболела туберкулезом, немного подлечившись, пошла работать в строительный техникум библиотекарем. Папа после тюрьмы, получив 58 статью пункт 10, был осужден на 5 лет. Он попал в пересыльный лагерь Пинюг, около Котласа, где лечил заключенных. Узнав, что лагерь расформировывается и всех отправят дальше на Север, папа получил разрешение попрощаться с женой и матерью. Они ездили к нему в Котлас. Это был 1936 г. Лагерь закрыли и заключенные вместе с обозом двинулись на север пешком около 500 км. Папа попал на Водный промысел, где проработал 20 лет до

своей реабилитации в 1955 г.

После ареста папы мы трое жили в Москве до августа 1937 г. (бабушка, мама и я), когда нам приказали в 24 часа покинуть Москву. Из-за болезни матери Казахстан заменили на Башкирию, г. Белебей. Там мы прожили 2 года, взрослые каждые 10 дней ходили отмечаться в милицию, там было очень много высланных из Москвы и Ленинграда. Однажды бабушка (мать отца) пошла на день рождения к такой же высланной, а через день, ночью, к нам пришли с обыском, наверное кто-то донес, что собирались высланные. Была ночь, от света и разговоров я проснулась и все видела. Мне запомнился такой эпизод. У нас было много клубков шерсти. При обыске женщина, которая участвовала в обыске, взяла ножницы и методично, не спеша разрезала все клубки до конца, искала, что там внутри спрятано. К счастью, все закончилось хорошо, никого не забрали.

Наступил 1939 г., отец освободился и приехал за нами в Башкирию. Нас отпустили и мы приехали в Москву, но жить было негде. Пришлось ехать в г. Пушкино, где у сестры мамы была дача. Отец опять уехал на Север зарабатывать деньги, он был там начальником санчасти на Водном. Родители решили, что отец вскоре уедет с Севера в г.Александров и там устроится работать. Но все планы спутала война. В августе 1941 г. уже мы поехали на Север к отцу. Так мы стали жить в поселке Водный промысел. Мама работала в школе библиотекарем, потом перешла на бухгалтерскую работу.

Родители проживали на Севере до 1955 года. Папа работал на Водном с 1936 г. по 1953 г. начальником санчасти. В 1953 г. он был переведен в Сангородок врачом-ординатором в инфекционное отделение, а потом назначен заведующим этим отделением. В 1955 г. уволился в связи с реабилитацией и переездом в Москву, где работал врачом-дерматологом. Умер в 1974 г. в отпуске от инфаркта в возрасте 74 лет. В медицине проработал 50 лет. В жизни у него было много огорчений, но он никогда не унывал. Участвовал на Водном в художественной самодеятельности - был бессменным конферансье. Хорошо знал немецкий. Еще до ареста его статьи печатались в немецких журналах. Собирал ма-

териалы для диссертации, но все это оборвалось с арестом.

Я в 1947 г. окончила ухтинскую среднюю школу №1. В Москве поступила в Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии на факультет картографии. Окончила институт в 1952 году. Меня направили на работу в Минск на картофабрику. Там я проработала 1 год и, выйдя замуж за Чугунова Н.П., уехала из Минска опять на Север, на Водный промысел, где инженером-химиком работал мой муж. В 1956 г. у нас родилась дочь Людмила.

В 1959 г. мы все уехали с Водного в Москву. Муж умер в 1971. Дочь Людмила окончила Педагогический институт им. Крупской, романо-германское отделение, факультет немецкого языка. Работала референтом на швейцарской фирме. Умерла в 2003 г. Я еще живу, пенсионерка. Внук, Иван Сергеевич Полтавцев, окончил Автодорожный институт. Работает по специальности. Поддерживаю отношения с друзьями на Водном и в Москве.

Я рада, что папа хотя бы пережил оттепель при Хрущеве, с которым он очень хотел встретиться, когда тот уже был в опале. Но не пришлось. Когда я посетила Новодевичье кладбище, цветы положила только на могилу Хрущева, хотя знаю, что грехов у него очень много».

В беседах со мной Тамара Львовна рассказала, как ее отец чудом уцелел во время кашкетинских расстрелов (в приведенном выше

рассказе она не упомянула об этом случае). Дело обстояло так. Лев Львович как опытный врач пользовался большим уважением среди вольного населения Водного. Его часто вызывали из зоны на дом, если кто-либо из «высокого начальства» заболевал. В конце 1937 г. он лечил на дому дочь одного из лагерных начальников. Время было страшное, заключенные прослышали, что начались массовые расстрелы. Однажды Лев Львович узнал, что его фамилия включена в список очередного этапа. Во время своего врачебного визита к больной девочке он сказал ее матери, что это его последний визит, что завтра его отправляют этапом. И что же произошло дальше? Его фамилия была вычеркнута из списка, его не тронули. Через некоторое время он узнал, что жена начальника поставила мужу ультиматум: или он вычеркивает Давыдова из списка этапируемых, или она оставляет его и уезжает с дочкой из Ухты. И муж сдался. Так чудом Лев Львович остался жив.

О том, каким замечательным врачом был Лев Львович Давыдов и как его любили дети, вспоминает его бывшая маленькая пациентка Виктория Димитрова:

«Лев Львович был врачом широкого профиля - и терапевт, и педиатр, и отоларинголог, и дерматолог, только хирургией не занимался. Для нас, детей, он был добрым доктором Айболитом. И не только потому, что хорошо лечил, а знал для каждого доброе слово. Ни к одному ребенку он не подошел без улыбки, без бесхитростных фокусов, которые он ловко проделывал то пальцами, то языком, без внимательного прослушивания. Когда он шел по поселку, его всегда окружала детвора. Вызывать к больному его всегда можно было в любое время дня и ночи. И уж если болел ребенок и он посетил его первый раз, то потом без всяких вызовов он посещал ребенка ежедневно, пока не наступит выздоровление».

И еще одна деталь. Лев Львович по национальности немец. Но семья Давыдовых давно обрусела и в паспорте значилось, что он по национальности русский. Это спасло его во время войны, когда русских немцев загоняли в «трудколонии», делая их «трудармейцами».

Нужно также сделать пояснение, что представлял собой Водный

промысел, где проживала семья Давыдовых. Воспользуемся при этом воспоминаниями Виктории Димитровой (Колыбиной) и Тамары Давыдовой (Чугуновой). Это место пользовалось среди ухтинцев дурной славой, было очень опасным для здоровья и жизни. Дело в том, что в поселке Водный промысел находился завод, на котором получали радий из подземных минерализованных вод. В системе Ухтпечлага это был секретный объект. Поселок Водный промысел располагался на берегу реки Ухта. Река омывала его с трех сторон - здесь она делала сложный поворот, устремляясь на северо-восток к реке Ижма, притоку величественной Печоры. Территория поселка разделялась на три части: производственная зона, где находился радиевый завод и вспомогательные службы; лагерная зона, где располагались бараки для заключенных; жилая часть для вольнонаемных (лагерного начальства, охраны, служащих, колонизованных и спецпоселенцев).

Технологию получения радия из подземных вод разработал узник Ухтпечлага Ф.А.Торопов. Он в течение трех десятилетий работал главным технологом радиевого завода. Главным инженером был Крашенинников, также попавший туда по 58-й статье. Техника безопасности находилась на самом низком уровне, люди подвергались облучению и заболевали. Академик АН СССР Григорий Алексеевич Разуваев вспоминал:

«С 1942 года я работал на радиевом заводе. Технология очистки и выделения радиоактивных солей была сложной и малонадежной; техника безопасности - в зачаточном состоянии. Пока вещества находились в растворах, с ними обращались без каких-либо предосторожностей и только на стадии выделения твердых солей начинали работать со свинцовыми экранами под тягой. Вентиляция при этом нередко выключалась: то авария на электростанции, то учебная воздушная тревога. Людей, которые работали со мною там, на заводе, в лаборатории, давно уже нет в живых: они на себе узнали, что такое лучевая болезнь. Мне же опять повезло... Несмотря на тяжелые условия, работу завода удалось наладить бесперебойно. Начальник лагеря, которому мы подчинялись, оказался понимающим человеком. В 1942 году он расконвоировал меня и еще одного специалиста. Мы поселились в обычном деревянном домике, напасли на зиму

дров, картошки... Это казалось недосягаемым счастьем»^*.

Когда Разуваев жил на Водном промысле, он не был академиком, а имел статус (как и все его собратья) «простого советского заключенного». Это потом, досрочно освободившись, он начнет быстро подниматься по научной лестнице: 1946 г. - профессор Горьковского университета (в Москве и Питере жить ему не разрешили); 1969-1988 гг. -директор Института химии АН СССР (г.Горький); 1958 - лауреат Ленинской премии; 1966 - академик АН СССР; 1969 -Герой Социалистического Труда, 1971 и 1985 - дважды лауреат Государственной премии. Умер он в 1989 г. в 94 летнем возрасте.

Тамара Львовна рассказала мне о «хождении по мукам» женской части его семьи. Она на Водном промысле училась вместе с дочерью Разуваева Лялей. Они дружили (эта дружба продлилась до настоящего времени) и Тамара Львовна знала историю их семьи. Вернемся в 1930-1940-е гг.

Григорий Алексеевич Разуваев, выпускник Ленинградского университета, перед арестом работал в Государственном институте высоких давлений в Ленинграде. В 1934 г. был арестован и этапирован в Ухтпечлаг. Пришлось работать на лесоповале. В Ленинграде осталась семья: жена, дочь, мать и бабушка жены. Жена приехала в Ухтпечлаг на свидание к мужу, но остаться на Севере не смогла - Григорий Алексеевич имел десятилетний срок заключения. На жену написали донос, что она поддерживает тесные контакты с мужем, «врагом народа», и ее тоже арестовали. В тюрьме она сидела полгода, потом ее выпустили. Дома ее с трудом узнали - из тюрьмы пришла больная, измученная, сильно постаревшая женщина. Во время войны все они остались в Ленинграде. Бабушка жены умерла, а троим (Ляле, ее маме и бабушке) удалось по «дороге жизни» покинуть голодный Ленинград. Вывезенных ленинградцев направили на Кубань. Ехали долго и тяжело. По дороге жена Разуваева умерла. Тело ее вынесли на ближайшей станции, а Ляля с бабушкой, Елизаветой Григорьевной, отправились дальше на юг. Высадили их в какой-то кубанской станице. Вскоре в эти места пришли немцы, и они попали в оккупацию. Елизавета Григорьевна знала немецкий

язык. Жители станицы часто обращались с просьбой к Елизавете Григорьевне, чтобы она перевела на немецкий их заявления в комендатуру. Она им помогала, переводила.

Когда фронт приблизился к станице, Елизавета Григорьевна с Лялей начала продвигаться на запад. Им пришлось некоторое время жить в лагере для перемещенных лиц, затем они нашли приют в католическом монастыре в Австрии. Их освободили американцы. Можно было уехать в США, но они предпочли вернуться в Россию. Поезд с возвращенцами двинулся на северо-восток. В пути пришлось провести много томительных, голодных, трудных дней. Наконец приблизились к Ленинграду. Поезд шел медленно, останавливаясь на пригородных станциях. Сестры Елизаветы Григорьевны жили на окраине Ленинграда. Она решила выйти на ближайшей к их жилью остановке, не доезжая до центрального вокзала. В тот момент она не знала, что это решение окажется для них спасительным: эшелон возвращенцев задержали на центральном вокзале и всех отправили в Сибирь.

Осенью 1945 г. Елизавета Григорьевна привезла Лялю в поселок Водный промысел. Отец и дочь встретились после одиннадцатилетней разлуки! Ляля поступила в школу. С учебой у нее были большие трудности: она начала учебу в ленинградской школе, потом пришлось учиться в кубанской станице, а последнее время в Австрии на немецком языке по программе, совершенно отличной от советской. Но все удалось преодолеть. Через год, в 1946 г., семья Разуваемых покинула Север, начался новый период их жизни в Нижнем Новгороде и триумфальное восхождение академика Г.А.Разуваева по научной лестнице.

Вот такие необычные жизненные истории связаны с глухим таежным поселком Водный промысел, где добывался радий - секретный продукт военного назначения.

Ольга Яновна Эйзенбраун. Эта история стала мне известна благодаря Тамаре Львовне Давыдовой-Чугуновой, которая является своего рода центром притяжения ухтинцев второго поколения: она поддерживает многолетние связи со своими товарищами по школе в Водном промысле и в Ухте. Услышав от меня, что я собираю сведения о советских декабристках, она написала письмо Ванде Эмильевне Трифановой (урожд. Эйзенбраун) в Ухту и, получив ответ, передала его мне. Итак, Ванда Эмильевна рассказывает:

«Мама родилась 4 апреля 1900 г. в деревне Кончи-Шава Таврической губернии Перекопского уезда (теперь это Крымская область). Это была эстонская крестьянская многодетная семья. В семье было шесть детей. Мама окончила гимназию и поступила в медицинский институт. В сентябре 1924 г. она вышла замуж за Эмиля Вильгельмовича Эйзенбрауна, моего отца. Папа родился в 1897 г. в Крыму в немецкой семье. Родители занимались сельским хозяйством, в семье было 5 детей. В 1917 г. он окончил гимназию в городе Запорожье, поступил в Одесский медицинский институт, но началась гражданская война и он проучился только один курс. Медицинский институт ему удалось окончить в 1925 году в Симферополе, после чего он был направлен в Молочанск заведующим хирургическим отделением. После рождения первого ребенка (моего брата Гарольда) мама ушла с третьего курса медицинского института, окончила фельдшерско-акушерский техникум в Симферополе, с 1929 по 1930 г. работала фельдшером районной больницы в Молочанске Днепропетровской области. Затем, в 1931 г., она перешла в поликлинику Красного Креста, где и работала до нашего отъезда в Ухту в 1934 г. Почему мы оказались в Ухте? Папу арестовали в ноябре

1933 года. В феврале 1934 г. его судила тройка, он получил ссылку на три года. Ссылку отбывал в Сольвычегодске. В 1934 г. был реабилитирован. В справке о реабилитации сказано: «По постановлению судебной тройки при коллегии ГПУ от 26.02.1934 г. был необоснованно репрессирован». Таким образом, в ссылке он находился три месяца вместо трех лет. С 26.06.34 он начал работать в Чибью как вольнонаемный врач. В том же году к нему приехала семья: мама, 8-летний сын Гарольд и 5-летняя дочь Ванда, т.е. я. Папа возглавил в Сангородке больницу и организовал в ней хирургическое отделение. Мама работала в этом отделении старшим операционным фельдшером, целыми днями оперировала вместе с папой.

Чтобы было понятно, в каких условиях пришлось им работать, а всем нам жить, приведу отрывки из папиного доклада, который он делал в 1966 г. ко дню медика: «В 1934 г., когда я прибыл сюда, Сангородок со своей больницей выглядел совсем иначе, чем мы видим его сегодня. Это был маленький населенный пункт, расположенный на левом, нагорном берегу Ухты, в песчаной местности, в красивом сосновом бору. Всего было тогда около десятка деревянных приземистых построек барачного типа. Вся остальная территория, где сейчас расположен поселок, представляла собой густой сосновый лес, в котором водилась разная дичь. Связь поселка с городом (тогда поселком Чибью) была только по грунтовой дороге через совхоз «Ухта» и еще водным путем по реке Ухта на шнягах - маленьких баржах, которые лошади тащили длинной бичевой по берегу реки. С большим трактом Сангородок тогда еще не был связан. Электрического света не было. Освещение - керосиновыми лампами. В поселке все перевозилось на лошадях и телегах (зимой на санях), вода в корпуса доставлялась бочками на лошадях с реки Ухта. Доставка дров и ассенизационный обоз также обслуживались гужевым транспортом.

В то время находилось в Сангородке около 500 человек населения. В основном в больнице лежали больные цингой самых разнообразных форм. Эти больные производили тяжелое впечатление, т.к. физически выглядели хорошо, но

цинготные поражения в виде кровоизлияния в глаза, характерной бронзовой сыпи, кровоточащих десен, больших одеревенелых геморрагических мышечно-суставных инфильтратов конечностей с тугоподвижностью, кровавых цинготных поносов, кровавых выпотов в плевральную и околосердечную полости, а также способов передвижения больных - то на одной ноге, то на четвереньках, то ползком. Они так искажали облик больного, что, казалось, он выбыл из строя надолго. Но обычно назначения противоцинготного питания, настоя хвои, зеленого лука, простокваши + аскорбиновой кислоты быстро восстанавливали их прежнее здоровье. Из других заболеваний имели место острые гнойные поражения кожи и подкожной клетчатки, острые травмы, желудочно-кишечные заболевания.

С моим назначением в Сангородок должна была быть налажена хирургическая работа, а материальной базы и условий для развертывания ее вначале совсем не было. Помещения для операционной не было. Инструменты состояли из нескольких пинцетов, зажимов, скальпелей, хирургических игл и иглодержателей. Операционное белье, салфетки, перевязочный материал не стерилизовались, инструменты не кипятились. Пользовались только антисептикой: спиртом, растворами марганцовокислого калия и карболовой кислотой. Все эти недочеты надо было быстро устранить.

В этих условиях в первый год работы было проделано около 300 чистых и сложных операций. Хочется рассказать, как проходили первые операции. Буквально через 3 дня после моего приезда в Сангородок, ночью, в 2 часа, был доставлен рабочий с ранением в живот от взрывной шашки во время работы по прокладке тракта. Больной был уложен в раздаточной комнате 3-го терапевтического корпуса на кушетку, где была произведена первая сложная операция в больнице Сангородка, под местным обезболиванием сначала, а затем общим наркозом. Больной выздоровел и вернулся через некоторое время на свою прежнюю работу. В тот же день вечером по реке Ухте в лодке на носилках был доставлен больной с тремя ножевыми ранениями в живот и выпадением сальника. Этот больной был прооперирован на раз-

даточном столе под местной анестезией. Операция прошла благополучно...»^*.

Ванда Эмильевна продолжает свой рассказ:

«Пока я рылась в бумагах и документах, чтобы восстановить главные даты нашей жизни, я вспомнила, как мы добирались из Водного в Сангородок: мы на шняге спускались по речке, а по берегу шли лошади и тащили эту шнягу. Тогда ведь не было дороги на Сангородок от основного тракта. Ее строили при нас. А брат Гарри ходил в школу в Ухту по берегу речки - там каждый день ездили из Сангородка в совхоз «Ухта» за молоком и ему не было страшно совершать этот путь. В первые годы в Сангородке нас было два ребенка (я и мой брат). За нами присматривал какой-то богомольный дед Абай, который вечером загонял нас домой. Мамы и папы все время не было дома. Они оперировали вместе: папа хирург, мама старшая операционная фельдшерица. Потом приехала еще пара детей и стало веселее.

Летом 1937 г. мы всей семьей поехали в Кисловодск. Это было наше первое очень интересное и счастливое лето. Когда началась война с фашистами, всех русских немцев отправляли в трудармию и высылали. Папа пользовался в Ухте большой славой как талантливый и опытный хирург. Его должны были куда-то выслать. И вот что интересно: само начальство предложило отцу в документах написать, что он по национальности эстонец. Это казалось вполне правдоподобным, потому что мама эстонка. Это спасло папу и всю нашу семью от очередной репрессивной акции. Сангородок теперь называется Шудаяг. Кстати, при папе там было 1200 коек, сейчас каждый год сокращают койки, дошли уже до 600 коек. Кошмар какой-то, в больницу не попасть! Называется она теперь УГБ - Ухтинская городская больница. Последние годы своей жизни папа работал кон-

сультантом, умер 28 сентября 1968 г. Вместе с мамой они прожили 44 года. Папа заслуженный врач РСФСР и Коми АССР, награжден медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и «За трудовую доблесть».

Мама в 1954 г. получила медаль «За трудовую доблесть», в 1958 г. награждена значком «Отличник здравоохранения». Ушла на пенсию в 1960 г., когда ей исполнилось 60 лет. Умерла 18 марта 1974 г., пережив отца на 6лет. Мой брат, Гарольд Эмильевич Эйзенбраун, получил инженерное образование, работал на сажевом заводе в Сосновке. Умер скоропостижно в 65 лет. Я в смысле профессии пошла по стопам родителей, в 1953 году закончила Саратовский медицинский институт, педиатрический факультет, все время работала в больнице, сначала педиатром, потом заведующей инфекционным отделением. В 1991г. перешла на преподавательскую работу в медицинское училище. Окончила свою служебную деятельность в 2003 г. Мой медицинский стаж - 50 лет. Я заслуженный врач Коми АССР. Сейчас меня периодически привлекают к занятиям и экзаменам в медучилище.

Моя дочь Марина закончила Ярославский мединститут. Когда родился Ярослав (мой внук), перешла работать в Дом ребенка. Сейчас она главврач этого Дома, а Ярославу уже 10 лет. Ее муж, Игорь, инженер, работает в Севергазпроме. Ярослав - правнук Ольги Яновны и Эмиля Вильгельмовича Эйзенбраун, но эту фамилию он уже не носит. Не известно, какую профессию он изберет. Если станет медиком, то мы сможем сказать: в Ухте работает четвертое поколение медиков из нашей семьи!»

Нина Александровна Виттенбург - ухтинская декабристка 1940-х гг. Она приехала в Ухту в 1946 г. к мужу, Вильгельму Владимировичу Виттенбургу, профессору, доктору медицинских наук, после его освобождения из лагеря. До ареста Вильгельм Владимирович был директором акушерско-гинекологической клиники 2-го Киевского мединститута. Его арестовали в Киеве 22 марта 1938 г., когда ему было 56 лет. Следствие длилось два с половиной года. Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 2 сентября 1940 г. по ст. 54-1 а, 9,11 Уголовного кодекса УССР он был осужден на 8 лет

лишения свободы. (Напомним, что статья 54 УК УССР - аналог статьи 58 УК РСФСР). Вильгельм Владимирович - этнический немец, во время следствия «национальный признак» всегда обыгрывало не в пользу подследственного. В лагере профессор Виттенбург работал по специальности, в больнице «Ветлосян» пользовался большим уважением и любовью своих коллег. Лагерный ученик Виттенбурга, В.А.Самсонов, описал их житье-бытье в своей книге, которую мы используем в описании судьбы В.В.Виттенбурга^[1]. Когда Вильгельм Владимирович освободился, здоровье его было сильно подорвано, да и возраст давал себя чувствовать - ему уже исполнилось 65 лет.

Нина Александровна без промедления приехала к нему в Ухту, когда он вышел из зоны. Он рвался в родной Киев, но еще год пришлось прожить на Севере. Наконец он получил разрешение на выезд и приглашение на работу в Киев. Он приехал туда 4 октября 1947 г. вместе с Ниной Александровной. Казалось, все мучения остались позади, наконец наступит спокойная радостная жизнь в родном Киеве. Но... судьба не подарила им счастливых дней. На второй день, 6 октября 1947 года, Вильгельм Владимирович скоропостижно скончался. Он приехал домой для того, чтобы умереть...

Отчаянию Нины Александровны не было предела. Во время войны их постигло великое горе - погиб единственный сын. Теперь пришлось испытать второй удар - ушел из жизни любимый муж, которого она ждала долгих 8 лет. В 1956 г. В.В.Виттенбург был полностью реабилитирован. Посмертно! Нина Александровна умерла в Ленинграде в 1970 г.

Здесь интересно отметить, с каким трудом собирались сведения о бывших узниках ГУЛАГа. В 1989 г. В.А.Самсонов послал запрос о В.В.Виттенбурге председателю КГБ Украинской ССР: «Будучи еще в свои годы в заключении в Ухтижемлаге НКВД (Коми АССР), в течение 1940-1942 гг. я работал в центральной больнице «Ветлосян» (ОЛП № 7) вместе с заключенным киевским профессором Виттенбургом Вильгельмом Владимировичем. Там он обучал меня основам акушерства, уделив очень много внимания моей профессиональной подготовке по фельдшерской программе. Теперь, когда я

сам стал старым профессором, пришло время вспомнить добром своих учителей...»^*. На этот запрос Самсонов получил краткие сведения о Виттенбурге, которые представлены нами раньше.

После выхода в свет первой книги Самсонова, он получил письмо от племянницы В.В.Виттенбурга, Евгении Павловны Виттенбург: «...С благодарностью читала теплые слова о Вильгельме Владимировиче - моем дяде. Он старший брат моего отца, Павла Владимировича, тоже доктора наук и профессора, но геолога, тоже сидевшего в лагере, но несколько раньше». Из переписки Евгении Павловны Виттенбург с Самсоновым выяснилось, что ее мама тоже была декабристкой, но к сожалению, имя ее не названо. Тем не менее, напишем и о ней.

Жена Павла Владимировича Виттенбурга, врач по профессии, в начале 1930-х гг. следовала по лагерям за своим заключенным мужем, работая вольнонаемным врачом. О Павле Владимировиче Виттенбурге, младшем брате В.В.Виттенбурга, написано в нашей книги «Гулаговские тайны освоения Севера» (2001). (В книге ошибочно указано отчество «Николаевич», правильно - «Владимирович»).

Павел Владимирович Виттенбург получил образование в Тюбингенском университете, работал в Геолкоме. С 1908 г. исследовал Приморье, Северный Кавказ, Кубань, Шпицберген. В начале 1920-х гг. принимал участие в экспедиции на Кольский полуостров и Новую Землю, возглавлял кафедру Полярных стран в Географическом институте, где получил звание профессора. Арестован в 1930 г. по «Делу АН», приговорен к расстрелу по ст.58-11 УК РСФСР. Расстрел заменили на 10 лет лагерей. В Печорский край он попал не сразу, перед этим прошел Беломорканал, лесоповал, Вайгачскую экспедицию ОГПУ. По ходатайству президента Академии наук Карпинского, в 1935 г. Виттенбурга освободили досрочно, но без права выезда. В начале 1940-х гг. он работал на Ухте и в Воркуте, преподавал в Карело-Финском университете. С 1946 г. Виттенбург заведовал кафедрой физической географии Арктики Высшего морского училища, но на новой волне «усиления бдительности» был уволен в 1955 г. Реабилитация пришла в 1957 г.

Из писем Евгении Павловны Виттенбург выяснилось, что она вместе с мамой побывала даже на острове Вайгач, когда отец работал там геологом, будучи в заключении:

«Мама только следовала за папой в лагеря в качестве вольнонаемного врача (на о.Вайгач брала и меня с собой). Остальное время мы жили в Ленинграде, в комнате, которую предоставило ГПУ взамен конфискованного дома в пос. Ольгино (12 км. от Л-да)». О себе Евгения Павловна сообщила: «Я его младшая дочь, последняя оставшаяся в живых. Окончила в свое время Лен.гос.университет по кафедре теория и история искусства, работала большую часть жизни библиографом в Научной библиотеке Академии Художеств в Л-де. Давно уже на пенсии, два года назад потеряла мужа, живу одна. На общественных началах веду в научно-архивной комиссии «Мемориал» тему «Репрессированные художники». Для души пишу «Семейную хронику». Дядю Вилю (Вильгельма Владимировича - авт.) я видела последний раз в Киеве летом 1937 г., мы гостили у них, а папа в эти годы был в экспедиции на Сев.-Зап. Таймыре (благодаря чему избежал очередных репрессий). В 1966 г. мы пригласили жену В. В. Нину Александровну к себе. Она умерла в Ленинграде в 1970 г.»^*.

Письма Евгении Павловны Виттенбург расширили наши представления о географии «Советских декабристок»: оказывается, они следовали за мужьями даже на острова Ледовитого океана - Вайгач один из таких островов.

Вера Григорьевна Каминская - ухтинская декабристка 1940-1950-х гг. Ее муж Яков Иосифович Каминский относится к той плеяде репрессированных врачей, которые оказали большое влияние на развитие здравоохранения в Республике Коми. Он был арестован в Одессе в 1937 г. и с восьмилетним сроком этапирован в Чибью. Врачебная профессия спасла ему жизнь, как и многим его коллегам. Врачи в лагерях были всегда востребованы. А Каминский по-

пал за колючую проволоку опытным врачом. В 1921 г. он окончил Одесский медицинский институт, работал эпидемиологом, затем специализировался в области рентгенологии, был приглашен в качестве ассистента на кафедру рентгенологии Одесского медицинского института. Ему удавалось удачно сочетать педагогическую работу с научно-исследовательской в НИИ туберкулеза. С появлением профессиональной лучевой болезни Каминскому пришлось переключиться на другую работу - он стал заниматься лечебной и физической культурой. Его кандидатская диссертация была посвящена изучению сердечной деятельности при физическом напряжении у спортсменов. В 1932 г. Каминский организовал Одесский филиал Всеукраинского НИИ физической культуры и стал его директором. Затем он возглавил в мединституте кафедру лечебной физкультуры и лечебного контроля. В лагере, в больнице «Ветлосян» он возвращается к рентгенологии, проводит научные исследования, организует конференции^*.

Яков Иосифович весь свой восьмилетний срок отбывал в Ухтпечлаге, работая врачом. Освободившись, он остался работать на Ветлосяне, затем перебрался в Ухту. Свой отъезд на юг он все время оттягивал, объясняя это тем, что не может бросить интересные научные исследования, не завершив их. В начале 1950-х гг. он провел большую работу по организации массовых обследований населения для выявления больных туберкулезом. Главная его мечта состояла в том, чтобы радиоактивные воды использовать для лечения многих болезней, построить водолечебницы для оздоровления и лечения людей.

Каминского реабилитировали в 1956 г., но он все еще оставался в Ухте, надеясь осуществить свою мечту. В 1958 г. он писал В.А. Самсонову о своих планах:

«Мы с Евгением Ивановичем (Харечко - В.А. Сам-ов) сейчас будем работать над очень интересной темой, разрабатываемой Академией наук у нас в Ухте, - о влиянии на организм малых доз ионизирующего излучения. Кроме того, я ношусь с идеей исполь-

зования природных курортных факторов в наших условиях. Кажется, в этом году удастся кое-чего добавить - обещают построить здание для водолечения и грязелечения и организовать каптаж имеющейся у нас минеральной воды типа «Арзни»^*.

В 1959 г. в «Известиях Коми филиала Всесоюзного географического общества», № 5 была опубликована статья Я.И.Каминского «Курортные богатства Ухтинского района Коми АССР», за которую его приняли в действительные члены Географического общества. В статье подробно характеризуются местные природные ресурсы, которые могут быть использованы при лечении многих болезней: ухтинские минеральные радиоактивные воды, воды сероводородных источников, слабо минеральные питьевые воды, иловая грязь, содержащая сероводород, и сапропелевая грязь. Все эти природные богатства содержатся вдоль берегов реки Ухты и ее притоков. Каминский доказывал необходимость организации в этих местах грязе-бальнеологического курорта. Но энергия его творческого поиска не смогла сдвинуть с места эту проблему.

В 1960 г. Яков Иосифович Каминский вместе со своей женой Верой Георгиевной вернулся в Одессу. Жена провела в ухтинских краях 13 лет, он - более двадцати. Ему присвоили почетное звание Заслуженного врача Коми АССР и Заслуженного работника науки и культуры Коми АССР.

В Одессе Каминский работал врачом-рентгенологом областной клинической туберкулезной больницы, продолжал заниматься научными исследованиями. С 1961 г. Яков Иосифович начал работать заведующим рентгенологическим отделением областного противотуберкулезного диспансера, а с 1973 г. - ординатором областной противотуберкулезной больницы. В 1992 г. отмечались его девяностопятилетие и 71 год его профессиональной деятельности. Удивительные люди - бывшие узники Ухтпечлага!

Екатерина Павловна Харечко завершает нашу медицинскую тему. По специальности она врач-стоматолог. Была репрессирована как «харбинка». После освобождения жила в Ухте с мужем, Евгением Ивановичем Харечко, отбывшим свой пятилетний срок в Ухтпечлаге.

Е.И.Харечко родился в 1903 г. в Полтаве. После окончания мединститута работал ассистентом Первого Ленинградского медицинского института. Писал стихи, сотрудничал в журнале «Литературный современник». Я.И.Каминский, друг Харечко, так описывает его появление в Ухтпечлаге:

«Евгений Иванович появился в нашем лагере в 1938 году. Я был тогда главрачом лазарета «Шор» - пересыльного лагеря. Однажды, в начале зимы, ко мне в комнату явился з/к, которого прислали для починки дверного замка. Оказалось, это был Евгений Иванович, который прибыл из Воркуты. Ассистент профессора Ланга, Евгений Иванович был арестован и осужден по ст. 58, п. 10, (разговоры). Попал в Ухтижемлаг (где работал - не знаю). Но внезапно был вызван на этап и отмахал пешком 1000 км на Воркуту. Там был на общих работах. Опять же внезапно вызван «с вещами» на этап. Оказалось, что его по ошибке (!) отправили на Воркуту вместо другого Харечко, спутав имя-отчество. Узнав эту историю, я тотчас уложил Е.И. в лазарет, где он постепенно «научился» перкуссии и аускультации и вновь стал врачом. Меня перевели на «Ветлосян», он остался на Шоре, через ? года мы встретились уже на «Ветлосяне».

Мы дружили вплоть до его безвременной смерти (в 1982 г. - В. С), переписывались. ...Он приглашал меня на встречу ветеранов в Ухту. Я не мог приехать. К моему 80-летию он написал поэму, посвященную «Ветлосяну»^*.

Евгений Иванович обладал поэтической натурой, он не только писал стихи, но и прекрасно пел, имея сильный и хорошо поставленный баритон. В отличие от большинства других семей репрессированных, которые после долгих северных лет уезжали в родные края, семья Харечко решила не покидать Ухту. Они выезжали на юг только в отпуск или в командировку. Евгению Ивановичу в признание его больших заслуг в развитии здравоохранения Севера присвоили почетное звание Заслуженного врача РСФСР и Коми АССР. Он был назван почетным гражданином Ухты, где проработал более 40 лет.

Его верная жена, Екатерина Павловна, все эти годы была его другом, разделившим с ним горести и невзгоды их нелегкой жизни. Его первая жена отказалась от него, как только он был арестован. Она забрала сына и уехала на родину в Киев. В сущности, она поступила так, как требовалось от послушных советских граждан: немедленно отрекаться от «врагов народа», клеймить их преступную деятельность, не иметь с ними никакого контакта. Именно поэтому факт существования «советских декабристок» - явление удивительное, достойное уважения и пристального внимания.

Судьба детей Харечко сложилась трагично. Сын от первой жены умер в Киеве от опухоли мозга; сын от второй жены, Екатерины Павловны, попал в Москве в автомобильную катастрофу и скончался. А вскоре ушла из жизни и Екатерина Павловна.