ВСТРЕЧА С АБАКУМОВЫМ

 

 

День начался как обычно. Уже две ночи подряд я сплю положенные по тюремному режиму часы — от отбоя до подъема. Следователь про меня забыл, не вызывает ни днем, ни ночью. Вот бы и сегодня провести целый день без «потрясений». Как приятно знать хотя бы на один день вперед, что тебя ожидает. Мне не принадлежит даже следующая минута. Желание мое так скромно — прожить этот день в строгих рамках режима, наедине с собой, со своими мыслями и книгами. Я бы даже назвала такой день счастливым. Счастливым для заключенного. Вместо обычного для человека знания, что он будет делать хотя бы сегодня, я ощущаю себя жалкой марионеткой на веревочке: дерг — и меня вырвали из дома, дерг — и меня ведут куда-то, еще раз дернут за веревку — и окажусь я скоро далеко-далеко от Москвы. Ничего теперь не зависит ни от моей воли, ни от моих усилий, ни от моего желания. Я полностью лишена выбора, с этим трудно смириться! Мысленно я все время возвращаюсь к этим катастрофическим изменениям в моей жизни — мысли изводят маня, обессиливают. Надо о чем-нибудь помечтать, просто «сбежать» из камеры. Кто может меня задержать!

Но сегодня путешествие «за пределы тюрьмы» не удалось, какое-то беспокойство не дает мне покоя. Почему-то меня не водили на прогулку. Наверное, сильный мороз — из открытой ненадолго фрамуги тянуло холодом. Без этого развлечения особенно длинным кажется день. За дверью то и дело слышу хлопанье флажков регулировщика тюремным движением. Флажки хлопают, как далекие выстрелы. К этим звукам прибав-

 

ляется скрежет замков открываемых и закрываемых камер, кого-то уводят, кого-то приводят. Деловая тюремная обстановка. То и дело мне кажется, что тяжелые шаги конвоя задерживаются у моей двери. Напряженно вслушиваюсь, но нет, на этот раз пронесло, не за мной, пришли за кем-то другим.

Вот и долгожданный звук повозки с обедом. Полдня миновало, авось, и оставшаяся половина так же пройдет. Вкусный борщ настроил на благодушный лад. Тревога, терзавшая меня, улетучилась, и я углубилась в привычное занятие — «сортировку» каши. Надо потрудиться, чтобы съесть ложку чистого пшена. Половина порции состояла из несъедобного сора. Работа над кашей меня так увлекла, что поворот ключа в замке прозвучал совершенно неожиданно, я не слышала ни шагов, ни тихого разговора за дверью. Обед прерван — не удалось сегодня провести день в покое. Теперь я даже рада, дамоклов меч упал, и это лучше, чем ожидание его падения.

По правилам, встаю перед вошедшим солдатом. «Ваша фамилия, имя, отчество?» — обычный вопрос конвоя. Молодой парень, сержант, безразлично смотрит на меня. А я пытаюсь вспомнить, водил ли он уже меня к следователю. Трудно сказать. Все конвоиры так похожи друг на друга, розово-поросячьи деревенские лица без тени мысли на челе. Все как на подбор коренастые, низкорослые. «Собирайтесь с пальто!» Это уже что-то новое. Куда-то повезут из тюрьмы. Уж лучше бы к моему хоть и малоприятному, но уже привычному следователю. Опять неизвестность, ничего хорошего не предвещающая. Надеваю пальто и выхожу из камеры. Наш путь по лестницам и коридорам закончился у двери, как две капли воды похожей на дверь моей камеры. Гремит замок, и я оказываюсь в крошечной каморке вроде стенного шкафа. Это бокс для ожидания, мне пришлось сидеть в подобном сразу после ареста. Сажусь на скамейку прямо перед дверью. Страх уже начал свою привычную работу, где-то в области желудка, а может быть, и сердца, все сжато судорогой, дрожат колени, стискиваю зубы, чтобы не стучали. Быстрей бы, быстрей бы увезли куда угодно, только бы не ждать! Так проходит час, а может быть, мне только кажется, что время остановилось. В упор на меня смотрит глаз, он мигает, долго изучая меня, я опускаю голову.

 

Наконец дверь открывается. «Фамилия, имя, отчество. Проходите!» — Меня выводят во двор. Сразу перед дверью стоит машина — черный фургон. Зимние сумерки не дают разглядеть ничего вокруг, да и времени нет. Задняя дверь фургона открыта. Я забираюсь по лесенке и оказываюсь в крошечной клетке. Металлическая скамейка, металлические стены, вместо глазка — решетка. Дверь захлопывается. Я слышу, как за мной следом в соседние клетки заводят других людей. Отрывистые команды за стеной: «Вперед! Проходите! Не разговаривать!» Грохочет запираемая наружная дверь, и машина трогается.

В такой тесноте и кромешной тьме я еще не находилась! Тонкие стены машины пропускают все звуки улицы, гудки, звон трамваев, шум колес, и даже людские голоса можно уловить. Мы едем по улицам Москвы, вокруг нормальная жизнь, люди проходят мимо и не подозревают, кого везет эта черная машина. Тогда я не знала, что еду в знаменитом «черном вороне», машине, ставшей известной всему миру. «Ворон» не всегда был черный, часто он окрашивался в веселые тона и получал название «Хлеб», «Мясо». С такой личиной он и разъезжал по городу, развозя свой необычный груз.

Шум улицы растравил душу — с трудом сдерживаю слезы. Но вот машина резко свернула и остановилась. По очереди выводят пассажиров. На улице уже темно. Снова оказываюсь в боксе, ничем не отличающемся от предыдущего. И снова долгое ожидание. Когда меня вывели наконец из бокса, от усталости у меня подкашивались ноги.

На этот раз ведут меня два конвоира — один впереди, а другой позади. Мы поднимаемся на лифте. Выходим. Яркий электрический свет режет глаза. Все вокруг необычайно нарядно, широкий коридор устлан ковровой дорожкой, высокие двери по обеим сторонам. Хорошо одетые женщины то появляются, то исчезают за этими дверьми. Впервые за долгое время вяжу людей не в военной форме. Где же я нахожусь? В какой-то особой тюрьме?

«Станьте лицом к стене!» — командует конвоир. Мы остановились около двери, обитой с особым шиком. Стою носом к стене ни жива ни мертва! В такой момент, приблизительно в эти же годы, моя приятельница сдела-

 

ла интересное открытие. Она об этом рассказала мне уже в лагере. Повернувшись по приказанию к стене лицом, она вдруг увидела стенную газету Министерства государственной безопасности (тогда она поняла, где находится), В нижнем углу газеты помещался традиционный «Уголок сатиры и юмора». За столом был изображен следователь, с мольбой взиравший на потолок. Над головой его витали мысли: «Господи, пошли мне ужасное преступление!! Если ты не пошлешь, я сам его выдумаю!» Как все нормальные люди, сотрудники этого заведения не лишены были чувства юмора. А смеялись они над тем, над чем нормальные люди смеяться не могли. Моя приятельница была потрясена этой шуткой — ее-то дело было полностью выдумано. Мне подобная газета на глаза не попалась.

Я терялась в догадках: куда меня привезли? Конвой вошел в дверь — видимо, доложил о моем прибытии. Дверь распахнулась, и мне приказали войти. Я оказалась в большой приемной, Стулья вдоль стен, две женщины за столами с пишущими машинками. Передо мной открылась следующая дверь. На пороге от удивления я остановилась: такого огромного кабинета мне не приходилось видеть. Посередине — сверкающий полировкой длинный стол для заседаний. Где-то далеко на «горизонте» стоял массивный письменный стол, к которому меня подвели и усадили за маленький столик рядом. Прямо передо мной над письменным столом огромный портрет Сталина в мундире генералиссимуса. Давно я не видела это мудрое и доброе лицо. Занявшись разглядыванием портрета, я не заметила появления двух человек. Один — в военном кителе, тяжелый, большой, со светлой шевелюрой. Другой — высокий, стройный, с седыми, серебристыми волосами. Почему-то мое внимание привлек этот, последний: уж очень элегантный на нем был костюм, и лицо интеллигентное, давно такого не видела. Но не он был главной фигурой в комнате. За письменным столом по-хозяйски расположился грузный военный. На погонах три больших звезды — генерал. Некоторое время он шелестел бумагами на столе, передвигал предметы, точно так же, как делал мой следователь. Потом поднял глаза и несколько секунд внимательно меня разглядывал. Наконец, прервав мучительное молчание, спросил:

 

— Ваша фамилия Рейф? Кто ваши родители? — Голос прозвучал мягко, устало.

— Да, — ответила я, — мой отец работает в Министерстве монтажных и специальных строительных работ, мать — домашняя хозяйка.

— Ваши родители знали о существовании антисоветской организации?

— Нет, я никогда им об этом не говорила — эту фразу я повторяла уже много раз на всех допросах.

Важный генерал явно задавал вопросы для проформы, его не интересовали мои ответы, ведь то же самое меня спрашивали следователи, и все было записано в протоколах допросов. Наступила пауза, после которой каким-то иным, игривым тоном, генерал задал следующий вопрос:

— А кто у вас там за кем ухаживал?

Как выяснилось на следствии, романические отношения играли не последнюю роль в решении некоторых девушек вступить в организацию. Эту тему следователи смаковали с особым удовольствием, одновременно пытаясь представить всех нас аморальными людьми. Немало издевательств выпало и на мою долю.

Неужели опять все снова? Я никого из членов организации не знала, кроме Гуревича и Мельникова. Женя Гуревич мне нравился. И об этом «важном» факте известно следствию, думаю я. Зачем он спрашивает? Снова пауза, со страхом жду следующего вопроса. Но неожиданно генерал встает. В дверях появляется конвой. «Можете идти», — безразличным голосом говорит генерал. Аудиенция закончена. На пути в тюрьму мои мысли заняты таинственным седым свидетелем моего разговора с генералом. Он не проронил ни единого слова. Кто же он такой? Генерал меня не так интересовал — он из той же компании, что и все мои следователи, конвоиры, надзиратели. А кто же был этот, с виду интеллигентный, как принято говорить, человек?

На первом же допросе следователь объявил мне, что я была удостоена чести говорить с самим Абакумовым, министром госбезопасности. На меня это сообщение не произвело особого впечатления — я уже давно понимала, что нами интересуются на самом верху!

Могла ли я вообразить, покидая с заложенными назад руками кабинет всесильного министра, что через не

 

сколько месяцев, в июле 51-го года, он разделит мою участь — палач и его жертвы будут сидеть в одной тюрьме. Абакумов пройдет через карцер, избиения и будет расстрелян вместе со своими помощниками.

Никогда ни до ни после этой истории мне не доводилось встречаться с советскими властителями. С детских лет моя мама внушала нам быть подальше от власть имущих. Многолетний опыт показал, что, забравшись на высоту и обладая вожделенной властью, они сами скользили над пропастью, куда рано или поздно попадали по злой воле себе подобных. Этот сценарий повторялся слишком часто, чтобы не стать правилом.