Камерная кладовая культуры

 

Я пишу просьбу о приеме на имя заместителя Берии Кобулова, и он через несколько дней меня вызывает. Он ничего не обещает, но рекомендует понять, сколько у них сейчас просьб о пересмотре "дел" и советует запастись терпением. Однако не показывает после этого на дверь, а немногословно дает понять, что ему небезынтересно знать, много ли и почему я уже не раз бывала за границей и на каких языках говорю.

Во время моего рассказа Кобулов доброжелательно молчал, и сладкие сны моего прошлого на какое-то время унесли меня далеко за стены здания Внутренней тюрьмы...

Никакого конкретного результата по существу моего "дела" после приема меня Кобуловым не произошло. Но внутри меня зажегся какой-то фитилек веры, и как это было важно!

После приема у наркома Кобулова я оказалась в одной камере с племянницей Дзержинского, Ядвигой, и пожилой спекулянткой, которая выплакала мне, сколько золотых монет и драгоценных камней хранили они с мужем в ржавых бидонах своего подвала.

Нет. Хватит всей этой грязной шелухи, засоряющей мозги.

Прикинулась глухой с нарушенной речью. Отстали.

Меня осенила и горячо увлекла мысль использовать здесь каждый день и час, чтобы учиться, не терять дорогого времени, которого так не хватало прежде. Сколько необходимого не успела я еще прочесть, познать!

Я была с рождения окружена выдающимися людьми, с ранних лет жизнь дала мне право на творчество, огромное счастье действовать, строить новое. Но ведь в анкете, в графе "образование", я могла писать только "неоконченное среднее", и если современную драматургию знала хорошо и русскую классику неплохо, то иностранную литературу — недостаточно. Значит, надо взять себя в руки, использовать и эту ситуацию.

 

Пишу заявление на имя замнаркома внутренних дел:

"Ввиду того, что здесь у меня очень много свободного времени, я ни в чем не виновата и хочу еще быть полезной моей Родине, прошу вашего распоряжения выдавать мне одновременно до двадцати книг по моим заявкам, а также разрешить вести письменные работы".

Представьте себе, разрешили.

Писать в камере было запрещено.

В девять утра после чая меня выводили в крошечную комнату-кладовку. Там стоял стул, столик, книги, лежали толстые тетради, чернила, ручка... Красота!

Работала до двух часов. Потом обед, двадцать минут — прогулка на крыше. Потом опять вели до восьми часов вечера в мой "камерный кабинет"...

Да, я ушла в глубины прошлого, тщательно составляла себе планы занятий по различным разделам. Все мои восемь мелко исписанных толстых тетрадей и сейчас со мной.

Шекспира прочла во всех переводах на всех известных мне языках, со словарем и в подлиннике. Моя работа о Шекспире с разделами "Природа", "Женщины", "Дети" в произведениях Шекспира, "Великие — о Шекспире"... О нем написала целую книгу. Но хроники его без знания истории Англии не поймешь. Сколько надо постичь, выучить. Историю Англии теперь знаю очень хорошо — почти как русскую, ту, что с гимназических времен так любила.

Заинтересовали меня и книги философов: Аристотель, Гегель, Фейербах, Кант, Маркс, Энгельс, Ленин...

Отдельный раздел в моем "камерном университете" занимали великие драматурги: русские классики, Тирсо де Молина, Мольер, Ибсен, Кнут Гамсун, Диккенс, Метерлинк...

Как впоследствии помогла мне моя "камерная кладовая" защитить диссертацию на звание кандидата искусствоведения!