- 29 -

НОВОЕ «ДЕЛО»

 

В конце октября пятерых: меня, Рудакова, Ивлева, Житенко и Молдохунова вызвали из барака с вещами — нас ждут на вахте. Собирались мы лихорадочно, и времени подумать, для чего и почему затребовали на выход с вещами, не было. Знали только — это или на обыск, или на этапирование, или на освобождение.

За зоной нас ждал конвой — верховые с овчарками на поводках. На нас надели наручники. Смеркалось, в окнах домов вспыхивали огоньки керосинок.

Мы шли, спотыкаясь,— после изнурительного дня заплетались от усталости ноги. Каждый шаг в наручниках отдавался болью. Мысли путались.   Конвойные киргизы матерились по-русски, ругались по-киргизски:

— Отан айзн Гуран!.  Давай, давай, перед, не спи, акмак*  шайтан!— раздавалось в ночной тишине.

Я шел автоматически, тупо подчиняясь командам. Шагал к спящему поселку Кара-Ункурт, страшась оступиться или свернуть с дороги. В детстве я видел в фильмах каторжан, закованных в кандалы. Их гнали по сибирскому тракту — и думали они, наверное, о том же, что и я. В первую очередь, о том, чтобы еще хоть раз свидеться с родными  .. У меня снова возникло ощущение, что я — это не я, что все это чужой, потусторонний спектакль, в котором мне почему-то приходится играть нелепую роль опасного государственного преступника ..  Мы подошли к крайнему в поселке дому.

Конвой сменился, нас погрузили в машину, и мы покатили в сторону Нарына. Житенко хорошо знал окрестности и называл аил за аилом.

В Нарын нас привезли поздно ночью.

Я, глядя на огромные железные ворота тюрьмы, подумал: недолго же я подышал свежим воздухом, сейчас снова начну привыкать в камере к смраду. Я оказался не совсем прав: попрепиравшись между собой,

* Дурак (киргиз.)

- 30 -

надзиратели завели нас в тюремную баню и, матерясь, загромыхали засовами ...

Мы гуськом прошли из предбанника в моечную — на полках стояли жестяные и деревянные шайки. На полу валялись ошметки мочалок и обмылки.

Сдвинув шайки в сторону, мы постелили себе. Но спать никто из нас не ложился — расхаживали взад и вперед, разглядывая стертые временем и водой полки и половицы, отсыревший потолок, измочаленные березовые веники. Сначала — острили, подначивали друг друга. Потом — заговорили всерьез: похоже, каждому пришьют новое дело — дай бог ошибиться в этой догадке ...

Я считал своих товарищей совершенно безгрешными перед советской властью. Все они, получившие срок от пяти до десяти лет, выручали меня в трудную минуту, делились последним куском хлеба и учили тому, чего я и ведать не ведал. Мне повезло, что я встретился с ними, и вряд ли бы без них душа моя устояла в застенках .. Рядом со мной были хорошие люди, и спалось мне хорошо, беззаботно, но проснулся я с восходом солнца.

Все мои товарищи были уже на ногах. Высокий и широкоплечий Василий Иванович с щеками, заросшими седой щетиной, хитровато ухмылялся. Степан Ивлев, в неизменном своем картузе брился кусочком стекла. Рыжеватый и сероглазый Володя Рудаков, сутулясь и поправляя свои роговые очки, что-то с достоинством объяснял Молдохунову. Тот слушал его с каменным выражением лица — подтянутый, с чистым подворотничком и глажеными брюками-галифе.

Нам принесли по пайке хлеба и кипяток.

Потом — обед и ужин.

Ночью я так и не уснул.

Назавтра, пятого ноября, меня вызвали с вещами. В сопровождении конвойного я медленно шел по городу, шаркая дырявыми ботинками по пыльной дороге. По пути — ни одного прохожего .. Мы подошли к дому, на котором висела табличка с такой знакомой надписью: НКВД. Меня провели мимо двух вахтеров. Я вышел во двор и увидел стену, несколько зарешеченных окон и дверь. Дверь распахнулась, и я очутился в узком коридоре — здесь было несколько камер. В одну из них меня и втолкнули.

Первое, что я увидел — это высаженное стекло в одной створке окна. Отметив про себя, что наверняка продрогну, я лег на пол и накрылся своим пальто. Звякали запоры, то и дело заглядывал в волчок коридорный Наконец, я впал в какое-то полузабытье.

Утром, глянув в окно, я увидел, что во дворе энкэвэдэшникам продают продукты к празднику. Не успел я подумать, что в нашей стране все есть и все будет, как на мой подоконник легла пачка махорки, завернутая в газету — кто-то вынес мне свой маленький оправдательный приговор.

Следующий день прошел куда томительней, чем в тюремной бане. Там я был в кругу друзей, а здесь — один. Для чего я здесь? Хотят как самого молодого из «группы» расколоть и выжать нужные следствию показания? А вдруг амнистируют в честь праздника?!