СЛОВО О МОИХ ПРЕДКАХ

 

Родители моей мамы Анна Постниеце и Екаб Филка — потомственные латыши, и их родословная уходит своими корнями в глубокую древность... В своих далеких поколениях они были земледельцами, рыбаками... Все они жгли лучину в своих домах, разбросанных по хуторам на почтительном расстоянии друг от друга. Жили в Видземском краю на берегу залива. Мужчины выкорчевывали деревья, дробили гранитные валуны, чтобы вырвать свободные участки земли для посевов хлебных злаков и огородных культур. Они все держали на своих фермах коров и коз, разводили кур и уток. У каждого самого бедного хуторянина в конюшне стояла лошадь. Врожденной чертой латышского народа была тяга к красоте и труду. Мужчины сами строили свои избы из неотесанных бревен, многие на деревянных сваях и без единого гвоздя. Крыши обычно были односкатные, покрытые либо соломой, либо у более имущих — черепицей... Богатыми были и песенный фольклор, и устная хроника народа, построенная на дайнах. В конце XIX века появилась разночинная интеллигенция, получившая профессиональное образование за пределами Латвии — в основном в России.

Дедушка Екаб родился в начале 60-х годов прошлого века, учился разным ремеслам, работал на судостроительстве. Способный к учебе, в приходской юрмальской школе проявлял дарование к техническим предметам и овладел кроме родного латышского языка двумя иностранными, в том числе и русским. Но в душе был романтиком — пел в хоре, любил слушать орган в Домском соборе. Женился на 28-м году жизни на девушке из богатой семьи, которая жила в Риге и получила среднее образование в частной немецкой школе. Анна Постниеце принадлежала к богатому сословию местного фабриканта Постниека, владельца трех пятиэтажных домов в Риге на

 

улице Миеру. Был у Постниека прибыльный по доходам завод хрустальных изделий, который конкурировал с одной крупной чехословацкой фирмой. Были у Постниека дочери и сыновья — судя по фотографиям, все на одно лицо. Свои сбережения капиталист Постниек держал в заграничных банках: у каждого члена семьи был свой счет. Постниеки имели свои дачи на Рижском взморье, содержали купальни и много разъезжали по свету. В Риге их принимали в высших кругах как членов благотворительных обществ...

С будущим мужем Анна познакомилась на одном из Лиго-вечеров в Юрмале. Бросая в реку А-а свой венок, задумала на широкоплечего красивого юношу, носившего в то время фамилию Филкус, что в переводе значило «много поцелуев». Родители были против замужества Анны с простым ремесленником Юрмалы, который зарабатывал на хлеб поденной работой на строительствах, ездил с рыбаками в море и копил деньги на покупку собственных лошадей...

После свадьбы, в 1885 году, фамилию изменили на более скромную — Филка. Анна Постниеце была прекрасной хозяйкой, умела шить и ткать полотно, но предпочитала одеваться по городской моде. В 1888 году у молодоженов родились две первые дочери-близнецы — Лилия и моя мать Ида-Отилия-Иоганна. Их крестили в Дубултской лютеранской церкви. В это время с братом Янисом Екаб построил три дачи и четвертую прикупил для двух старших дочерей-близнецов. Двухэтажный кирпичный дом в Майорингофе у реки А-а он в летний сезон сдавал приезжающим из России дачникам. В это время Екаб Филка уже приобрел двух рысаков и экипаж с мягкими рессорами для обслуживания знатных гостей Юрмалы. Его импозантная внешность сочеталась с хорошими манерами и знанием языков. Тогда Фридрих Иоганесович (дедушка Н.К. Рериха) ангажировал экипаж Екаба на все лето.

В семье прибавились братья Адольф, Арнольд и сестры Элза, Олите и Генриэта-Эмилия. Последним родился брат Густав, которому суждено было во время Великой Отечественной войны в возрасте 16 лет погибнуть в боях у Перекопа. Детство их было скромным, без особого баловства, но и без нищеты. «Воспитывались в строгом послушании родителям, старшие дети помогали растить младших, — вспоминала моя мама. — Все мы были непохожи друг на друга, даже

 

с Лилией, внешностью и голосами почти не отличаясь друг от друга, характерами, вкусами и наклонностями были очень разные. Я была истинная горожанка и даже в летний сезон старалась исчезнуть в Ригу. Естественно, тянула за собой и покорную, любящую копаться в грядках, собирать грибы и варить обеды Лилию. Сообщение с Ригой было сложным, и мы брали напрокат велосипеды, посещали танцевальные вечера молодежи, ходили на киносеансы в Верманский парк».

Первой выскочила замуж самая красивая, средняя по возрасту дочь Элза за богатого латышского предпринимателя — владельца типографии и редактора «Женского календаря» — Людвига Аудзе. Венчание происходило в июле 1910 года в Домском соборе. Будучи намного старше своей красивой жены, он души не чаял в ней и предоставлял все возможности для безбедной жизни. Одаренная хозяйственными способностями, она прекрасно исполняла и роль дамы высшего общества. Единственное, в чем ее ограничивал Людвиг, — это в приемах у себя своих бедных родственников. Тетя Лилия вспоминала: «В дом Людвига Аудзе мы приглашались на третий день после семейных торжеств». Вскоре у них родилась дочь Зента.

Моя мать и тетя Лилия устроились в Риге в кинематографе «Мон Репо» кассирами. Кинематограф в Верманском парке принадлежал средней сестре моего отца Марии Рогале-Блащук. Там моя мама и познакомилась с папой, в те годы студентом Петербургского университета. Как мне стало известно по рассказам матери, отец был сиротой от рождения, воспитывался вместе с братом в знатной дворянской семье, получил хорошее образование, стал студентом Петербургского университета филолого-философского факультета, пополнял свои знания за границей в Варшаве и Женеве, владел многими языками, в том числе русским, польским и украинским... По окончании учебы молодой филолог устроился в Митаве (Елгаве) в казначействе столоначальником, получил прекрасную квартиру и денщика, обслуживающего его нужды. Мои родители обвенчались в Александро-Невской церкви в Риге... Отец посещал в Риге дворянские собрания, и его миниатюрная жена, изящная, как статуэтка, с правильными красивыми чертами лица и жизнерадостным характером, сразу же очаровала всех. Ида прекрасно танцевала бальные

 

танцы, особенно мазурку. В ее честь поднимались бокалы русскими и немецкими генералами. И никому не мешало то, что она почти не знала русского языка и объяснялась со всеми на немецком с примесью французского.

Мама вспоминала: «Из родственников отца особенно близок был ему брат Янис Филка — а мы, дети, были почти одногодками его сына Алберта — впоследствии талантливого живописца, преданного своему взморскому краю. Алберт любил писать морские пейзажи и делал гротескные рисунки для латвийских журналов. В эту серию «Юрмальские зарисовки» попал и гротеск «Мои кузины».

«Однажды он нарисовал меня с Лилией так, — вспоминала моя мама, — что мы его избегали целый месяц». Но больше всего огорчался своим крестником Албертом дедушка Екаб. Узнав, что Алберт собирается писать его портрет маслом для выставки, он прихорошился: одел свой лучший костюм с жилетом и большой золотой цепочкой для карманных часов, тщательно выбрился и надушился дорогим английским одеколоном — мол, знай, что Филки лицом в грязь не упадут и знают, что к чему... В искусстве тоже немного разбираются... Вспомнил крестнику Алберту, что имен-

 

но он, дядя Екаб, его рекомендовал во время одной из поездок по взморью известному живописцу Юлию Мадерниеку, в студии которого он занимается сейчас.

Одним словом, у дедушки Екаба были все основания, чтобы его портрет носил репрезентабельный характер... Однажды Алберт пригласил нас всех на выставку студийцев, заметив, что на ней будет представлено более десяти его работ из юрмальского цикла...

— А нашего папы тоже? — поинтересовалась я, самая смелая из детей.

— Будет, конечно, но только в жанровом плане... На фоне реки...

Что такое жанровое раскрытие образа, естественно, никто из нас не знал, но отец больше предпочитал в кресле...

В результате на стене среди других работ Алберта мы увидели знакомую фигуру отца со спины с лошадью. Он был в рабочем одеянии с закатанными до колен брюками. Картина называлась «Водопой на реке А-а». После этого разочарования папа с мамой решили пойти и сфотографироваться в лучшей рижской фотографии... Это произошло в канун Нового 1900 года... Больше такого репрезентабельного фотоснимка Анны и Екаба Филков не было в семейном альбоме».

Первая мировая война разрушила старинное потомственное гнездо Екаба Филки. В 1914— 1916 годах начались эвакуации учреждений Латвии в Россию. В 1916 году молодожены Рогальские очутились в Туле. Вместе с ними выехали две младшие сестры матери Олите и Генриэта-Эмилия (Геня). Олите было 19 лет, когда она, заболев скоротечной чахоткой, умерла.

Лилия, мечтавшая о спокойной жизни на хуторе, замуж вышла позднее всех сестер за инженера эстонца Волдемара Аникса. Это была моя единственная тетя по матери, которую я застала в Риге в 1945 году. Все остальные родственники в 1941 году были вывезены в Сибирь или Среднюю Азию... Тетя Элза находилась на поселении в Красноярском крае в поселке Николаевка. С мужем ее разлучили во время отправки эшелона, и о его судьбе она так и не знала ничего...

О судьбе моих предков со стороны отца помню немного. В семейном архиве старших сестер отца Александры и Марии сохрани-

 

лось письмо, написанное мне Марией Рогале-Блащук.

«У наших младших братьев — Никлава (Николая) и Волдемара (Владимира) — была светлая, преисполненная тяжких испытаний жизнь сирот. Но при этом они за свою сравнительно короткую жизнь сделали много добра людям и оставили о себе благодарную память...

Недавно перебирала наши семейные архивы. Нашла дневник твоего папы студенческих лет, когда он учился в Петербурге на филологическом факультете и часто приезжал к нам в Ригу или в Торнякалнс, поближе к Юрмале и заливу. Несмотря на застенчивый, робкий нрав, мы его очень любили и помогали ему.

Ты, наверное, мало что знаешь о нем, поэтому и пишу тебе это письмо, цитируя свою дневниковую запись 1905 года.

Родился Никлав в канун Рождества 1899 года. Он стал последним ребенком наших родителей, ибо после появления его на свет произошла большая семейная трагедия... Спустя три дня твою бабушку Анну в тяжелом состоянии привезли из Валмиерской больницы домой в наше селение, где твой дедушка Кристап был священником. Поскольку роды у нашей мамы были связаны с операционным вмешательством и наложением швов, ей в нашей усадьбе была выделена самая лучшая светлая комната, которую мы называли залом. В нём была старинная резная мебель с мягкими плюшевыми сиденьями, рояль и большая елка со свечами и рождественскими игрушками. В

 

праздник младшие сестрички-близнецы — Ольга и Амалия — вместе с братом Волдемаром кружились вокруг елки и пели новогодние песни. Одеты девочки были в нарядные белые платья с воланами, а Волдемар в синем бархатном костюме с короткими штанишками и белыми длинными чулочками. И вдруг елка накренилась и упала. Возник пожар. Роженица поднялась с постели и тут же скончалась, а девочки сгорели. Только чудом уцелел пятилетний брат Волдемар, выкативший коляску с младенцем. После похорон 2 января 1900 года Александра, бывшая замужем за Стефаном Осташевским — украинским помещиком-священником и этнографом Волынской окрути (селение Галюнки), увезла на Украину младших братьев, став кормилицей Никлава. У нее самой в то время родилась младшая дочь Нина. Детей она воспитывала в традиционном дворянском духе. Они учились говорить по-французски и по-польски, брали частные уроки по музыке на рояле и скрипке. Волдемар и Никлав окончили духовную семинарию, овладели там античными языками. Особенно талантлив был Володя. Уже в школьные годы он сочинял стихи, интересовался восточной философией и ботаникой, мечтал стать врачом.

Наш отец умер спустя три года после того происшествия. Сестра Жения долгое время жила у меня на вилле «Марина» в Торнякалнсе. Потом переехала в Курляндию, там стала сельской учительницей младших классов, вела почти аскетический образ жизни и замуж

 

не вышла. Однажды она раньше времени закрыла задвижку печи в спальне и заснула навсегда. Не повезло и нашему среднему, очень красивому по внешности, брату Георгу, который, блестяще окончив Политехнический институт в Риге, стажировался в Германии, имел невесту — дочь архитектора Ирену, но, приехав к нам в Юрмалу, решил в один из ветреных дней выкупаться в реке А-а и утонул.

Обо всем остальном жизненном пути твоего папы ты, наверное, узнаешь, когда вырастешь, и от него, и из его дневников. Он был не похож на своих братьев: был скромен и робок до щепетильности, много учился, много знал, обладал каллиграфическим почерком, у него были высокая статная фигура, длинные музыкальные пальцы и по-детски ярко-синие глаза, но всегда полуприкрытые веками, потому что в раннем детстве он болел трахомой.

Хочу тебе сообщить, что твой отец был сыном двух народов — латышского и украинского. Вместе с сестрой Александрой он по-

 

сещал шевченковские вечера и бывал на чтениях Леси Украинки — его самой любимой поэтессы, после Аспазии.

Береги, Инуците, своего папу. Он у тебя не только добрый, но и другим несущий добро. Прислушивайся к его советам. От него узнала, что ты тоже сочиняешь стихи и что твою ногу, назначенную на ампутацию до колена, дядя Волдемар вылечил за один день. А, знаешь, почему? Потому, что он лечит не только лекарствами, но и сердцем. Тебе есть чем гордиться в своей родословной по линии отца. Обнимаю тебя.

Твоя тетя Мария».

Старший брат отца Волдемар Рогальский был в полном смысле гениальный человек. Уже в духовной семинарии он владел более чем десятью языками (в том числе и античными), писал стихи гекзаметром, читал в оригиналах Гомера, Эврипида, Шекспира, Петрарку. В студенческие годы увлекался гомеопатией, ездил в горы восточных стран, где собирал лечебные травы, и даже придумал средство для лечения проказы... Одно время в 20-х годах он был священником в селении Крыворудка, там и женился, там в лесу устраивал исповеди верующих, бесплатно лечил травами тяжелобольных, которых привозили даже издалека... В годы Великой Отечественной войны его арестовали за то, что он отказался лечить больного Сталина. Он вылечил конвоиров своей колонны арестантов, и те отпустили его. Какое-то время он скрывался в житомирских лесах, а затем сам постучался в двери киевской тюрьмы. В застенках он изучил еще и древнееврейский язык, назвав его одним из прекраснейших языков, созвучных песнопению, написал справочник рецептов из лечебных трав, который передал своей младшей дочери Алле. Умер он в тюрьме в годы немецкой оккупации.

В своем детстве я лишь однажды видела дядю Волдемара, тогда, когда гангренозное воспаление угрожало ампутацией правой ноги. А дядя вылечил меня за сутки. Делал собственноручно компрессы из листьев чистотела... И к утру опухоль спала, гнойная рана на колене очистилась... Больше я не встречала своего целителя. В моей детской памяти он остался хилым стариком с бородой и длинными волосами до плеч. По воспоминаниям отца, Волдемар всю жизнь занимался другими, жил сверхскромно, в деревянном одноэтаж-

 

ном доме у леса. У его жены Елены было три незамужние сестры — сельские учительницы. Были две дочери Ирина и Алла. Они с мужьями и детьми жили в Киеве... Младшая Алла увлекалась ботаникой, и ее прозвали «доктором деревьев»...

Дневников папы в детстве я не читала, и не только из-за малолетнего возраста, но и потому, что они были написаны на французском и латышском языках. Папа держал их в потайном ящике старинного секретера, перешедшего к нему по наследству от тети Александры, которая умерла в 1919 году от холеры. Моя мама — реалистка по своим взглядам — была постоянно занята хлопотами по дому, борьбой с нищетой и хроническим заболеванием отца, требовавшим особой диеты, считала отца не от мира сего. Однажды во время войны, незадолго до смерти, он пришел с рынка без пиджака, но окрыленный сбывшейся мечтой, и радостно заявил: «Я, наконец-то, нашел последнее издание Леси Украинки».

— А где же твой френч? — спросила мама.

— Я его выменял вот на эту книгу...

— А в чем же ты, неисправимый романтик, будешь теперь ходить? Ведь другого у нас нет, и купить не на что...

— А мне он больше и не пригодится, — робко отвечал папа. — Вот пригреет солнышко, появятся подснежники, и прилягу в Мариинском парке у ограды и освобожу тебя, милая женушка, от непосильных забот обо мне. А вот этот избранный томик Леси Украинки будет достойным завещанием нашей дочке. Пусть учится мужеству и честности от этой великой поэтессы с мировым признанием.

Так оно и произошло...

Опечалил нас трогательный конец любящей четы Блащуков в 1942 году. Они были уже старые и слабые здоровьем. Лишившись в советское время своего имущества, они долго голодали в оккупационные годы. Накануне задуманного ухода из жизни они прибрали свой опустевший, холодный в зимнюю пору дом. Помылись, оделись в чистое белье, помолились Богу и заснули навсегда. Окоченел на пороге их дома и преданный четвероногий Дружок. В краткой записке, написанной дрожащей рукой, тетя Мария писала: «Дорогая Лиля! Сообщите Иде и Коле о нашей кончине. Пусть поставят нам во Владимирском соборе в Киеве свечу...»