КАРТИНА ДЯДИ АЛБЕРТА
По служебной командировке мой отец в мае 1934 года находился в Москве и побывал на выставке современного искусства Латвии. «Экспозиция блестящая,— рассказывал он маме с волнением. — Будто на родной земле побывал, вдохнул аромат наших ржаных полей с примесью хвои, побывал на Рижском взморье, побродил вместе с тобой по Старой Риге». Потом в дневниковых записях отца я прочитала об этом посещении: «Если бы я был поэтом, — писал отец, — я воспел бы синие весны Пурвитиса, хлеб Миесниека, марины Калныньша... Одно меня поразило: на выставке не было представлено работ трех выдающихся мастеров — портретиста Яниса Тильберга, активного участника монументальной пропаганды в Петрограде — Карлиса Залитиса и кузена моей жены Отилии-Иоганны — Алберта Филки...» Там отец узнал, что дядя Алберт Филка тяжело болен, но передал один из своих взморских этюдов для мамы, которая тогда ожидала ребенка. Этим ребенком былая...
С этой картины, пожалуй, и началась моя причастность к изобразительному искусству, вылившаяся впоследствии в профессиональный интерес. Помню ее с трех лет. Просыпаясь, я видела пейзаж весеннего утра: подернутое золотистой дымкой небо, полоску из сине-черной воды, охристо-ржавые дюны, переходящие в лесную поляну. Озаренная лучами восходящего солнца, картина как бы размывалась в перламутровом свете. Каждый день моя детская фантазия дорисовывала в пейзаже все новые детали. На небе вдруг слева проявилось прозрачное, как мыльный пузырь, сиренево-розовое облачко, а вокруг него едва уловимый глазом золотой диск. То видела на воде очертания лодки, а на прибрежных деревьях — разноцветных, невиданных птиц. Они шевелились, и, чем дольше я смотрела не мигая, тем рельефней они становились. То песчаный берег вдруг превращался в огромное рыжее чудовище, поглощающее воду... Но чаще всего я видела в нем знакомый берег Днепра, поляну, усеянную фиалками и одуванчиками. Однажды я заявила родителям, что изображенный дядей пейзаж я видела в действительности и могу показать это место. Папа выслушал мое заявле-
ние с большим интересом и согласился в воскресный день совершить эту интересную прогулку совместно. Мама же, по натуре строгая реалистка, считавшая любую выдумку родной сестрой лжи, решила «открыть» мне глаза на правду.
— Да будет тебе известно, маленькая фантазерка, что автор этой картины живет очень далеко отсюда на берегу Рижского залива. Весна там наступает позже, чем здесь, и в марте цветут лишь подснежники. Я хорошо знаю то место, которое изображено в пейзаже. Оно находится недалеко от нашей дачи в Майори у реки Лиелупе. Луга там болотистые, и на них много цветов, но фиалок нет...
Для меня мамин рассказ оказался трагичным. Все мои мечты были разрушены, я потеряла возможность творить свой мир фантазий. Больше картина меня не интересовала... Однако история этого произведения на этом не завершилась...
Наступил 1937 год, памятный для многих киевлян. Однажды ночью раздался звонок и у нашей двери. Мама закрыла меня в детской комнате и очень долго и тихо с кем-то беседовала. Когда дверь за ночным гостем затворилась, я вбежала в столовую. Мама плакала...
— Где картина? — спросила я.
— О ней ты должна забыть, — сказала грустно мама. — И никому не рассказывать, что у тебя в Латвии есть дядя Алберт. Больше от него мы никогда не получим картины, никогда не напишем ему письма... Теперь мы дома никогда не будем говорить по-латышски...