54. Комиссия Президиума Верховного Совета - призрак свободы.

 

Июль и август пролетели, как мгновение, и вот, в сентябре, пронёсся слух о каких-то комиссиях, разъезжающих по Союзу, обладающих магической властью освобождать и реабилитировать. Они, прямо в местах заключения, молниеносно пересматривают дела по 58-ой статье! Это было настолько необычно, настолько не отвечало прежней политике рассмотрения дел этой категории, что поверить этому на первых порах я был не в силах. Но Закревский, к моему удивлению, сразу же поверил и взбодрился, ожидая скорого обретения свободы. А я же пригорюнился - не верил, что рождённого в Америке, к тому же обвинённого в шпионаже, могут прямо здесь освободить без пересмотра дела в Москве.

Вскоре слух подтвердился - комиссия приехала. Но и мои опасения тоже подтвердились.

Из камеры Василия вызвали четвёртым. Все вызванные, кроме одного, в камеру не вернулись. Этому одному свободы не дали, а снизили срок с 25-ти до 8-ми лет, так как он имел какое-то отношение к расстрелам при немцах. Закревский тоже не вернулся. Последним вызвали меня. Когда же меня ещё и подстригли "под бокс", и побрили настоящей бритвой, я сразу же, забыв о прежних своих опасениях, воспрял духом. Но по мере приближения к комнате, где заседала загадочная комиссия, моя восторженность и вера стали таять, - чему я радуюсь? Вероятнее всего стригут и бреют буквально всех - это для глаз комиссии. Ведь вернулся же в камеру не освобождённый, но чисто выбритый и подстриженный бывший пособник немцев?

В большой комнате стояло шесть заваленных папками столов, за которыми восседали члены комиссии. Я уже почти успокоился, я не верил в благополучный исход дела, и не ошибся. Мне задали несколько вопросов по поводу совершённого мной преступления, потом помолчали, переглянулись, пошептались и... велели мне выйти на "минутку". Через несколько минут меня опять пригласили и объявили, что по имеющимся у них документам они не в состоянии рассмотреть моё дело и придётся послать нарочного в Москву. Интуиция меня не подвела, конечно же, это отговорка, вероятно, они решили просто оставить меня в заключении до лучших времён, с горечью подумал я. В расстроенных чувствах я сказал им, что был уверен в "этом" заранее, и зачем было меня обманывать, повернулся и вышел в коридор, где меня ожидал капитан-оперативник, сопровождавший всех вызываемых на комиссию. Уже вдогонку я услышал вопрос одного из членов: "Что вы имеете ввиду, в чём вы были уверены?", но меня уже вели по коридору. Вскоре я был в своей камере, составив компанию ещё одному неудачнику.

Прошло два дня, я смирился с судьбой, решив, что ничего в сущности неожиданного не произошло - ведь я ожидал этого. Но почему

 

просто не отказать, а пользоваться старыми методами обмана? Ведь других же освобождали без затребования дела с Лубянки.

Утром третьего дня меня опять вызвали на комиссию. Стали задавать вопросы: какие конкретно сведения передавал американскому посольству; почему обвинили в шпионаже; в чём заключалась антисоветская агитация? В основном эти вопросы следовало бы задать не мне, а следователям МТБ, но мне пришлось отвечать на них.

Опять было велено подождать в коридоре. Когда я вернулся, мне сразу же объявили, что я полностью реабилитирован и буду освобождён в течение двух суток, которые необходимы для выполнения формальностей. На миг мне стало дурно, но справившись с собой, я как сквозь сон слушал назидательные наставления одного из членов комиссии, который медленно, занудно говорил, чтобы я в посольство больше не ходил, с Америкой больше не переписывался, - ну её к чёрту! Я робко пояснил ему, что переписывался не с Америкой, а с родной матерью, он не внемлил и как отрезал: "Ну и что, твоя родина здесь, и нечего писать ей, она чужая..."

Когда вели обратно, хотелось петь от счастья. Привели меня в другую камеру, где находились уже освобождённые, в том числе и Закревский. Василий страшно волновался - сказали через два дня выпустят, а уже прошло три. Оказывается его не реабилитировали, так как он, кажется, служил в зондеркоманде. Ему снизили срок до уже отсиженных восьми лет. Он стал уговаривать меня не ехать в Москву, а поехать вместе с ним к его матери в Даугавпилс, в Латвию. У неё там дом, места жить хватит, а потом видно будет. Я долго не думал и согласился, Латвия - так Латвия, пусть будет так.

На следующий день нам стали готовить документы об освобождении, предупредив, что денежное довольствие выдадут только на три дня.

Оформление затянулось до вечера. Последнюю ночь я почти не спал, строил планы будущей жизни. Я отсидел уже восемь с половиной лет, привык к лагерной жизни и не мог представить себя на свободе - не хватало фантазии.

Часов в десять утра открылась дверь, мы замерли в ожидании, но вызвали почему-то только меня. Причём без вещей. Привели опять в комнату комиссии. Председатель комиссии, выдержав долгую паузу, стал задавать мне ничего не значащие вопросы о моей жене, специальности... Я интуитивно понял, что меня, вероятно, не отпустят. Председатель перестал говорить, я молчал, все молчали. Создавалось впечатление, что никто не решался первым объявить мне пакостную весть, в корне изменившую мою жизнь на ближайшие три года.

Наконец, один из них спросил меня по поводу моей последней судимости - почему я не сообщил комиссии о том, что три месяца назад был осуждён ещё на три года по статье 73? Я ответил, что не посчитал

 

необходимым сделать это, так как новый срок получил во время отбытия 25-ти летнего, по которому я ими же и реабилитирован. Ни за что, выходит, я отсидел восемь с половиной лет, которые и поглотили трёхлетний срок. Тем более, приговор находится, конечно, при деле и комиссия знала о нём. "В том то и дело, что нет, приговор был послан вдогонку вам, да по ошибке не во Владимирскую, а в Усть-Каменогорскую тюрьму, в Казахстан. Вот теперь, с опозданием, здесь его и получили. Но вы напрасно волнуетесь, это даже лучше, так как если бы вас успели освободить, то пришлось бы опять арестовывать - вы же должны отсидеть ещё три года. Знаете по себе, арест не из приятных процедур, а тут вы уже, как говорится, на своём месте".

Как я ни пытался переубедить их - всё было впустую. Они явно сочувствовали мне, но объяснили, что уполномочены пересматривать дела только по статье 58, а 73-я статья относится к преступлениям против управления. Посоветовали обжаловать приговор в надзорном порядке прокурору РСФСР. Успокаивали, - я чуть не плакал, говорили, что новый срок у меня начался ещё 29-го мая, то есть четыре месяца уже прошло. А вы художник, возможно вам, как малосрочнику, дадут теперь здесь работу, будете получать зачёты 3 дня за день и уже через год сможете освободиться прямо отсюда. Трудно описать моё состояние, но, что поделаешь - жизнь продолжалась.