61. Встречи с матерью. 1959, 1961 г.г.

В начале 1959 года мать написала, что если я не могу приехать к ней, то она приедет ко мне. И начались у неё хлопоты. В то время приехать в СССР из США было, конечно, менее хлопотно, чем мне уехать. В июле 59-го я получил телеграмму от неё, что она вылетает в Москву. Встречал я её в аэропорту "Внуково" прямо у трапа самолёта. Там же стояла машина "ЗИМ" с представителями "Интуриста".

После 28-летней разлуки, я увидел на трапе самолёта ТУ-104 крепко сбитую, небольшого роста женщину с причёской "а ля Мирей Матье". Она выглядела намного моложе своего возраста и нисколько не была похожа на "гадюку подколодную", как за глаза, ни разу её не видевши, называла её моя любимая мачеха Ирина Осадченко за то, что она, подлая, бросила меня "на произвол судьбы". Я стоял с огромным букетом роз. Подойдя ко мне, она взяла поднесённые ей цветы, повертела их в руках и, не найдя лучшего применения, бросила под колёса автомобиля (эта сценка настолько ошеломила меня, что непроизвольно осталась в памяти надолго, оставив в душе первый неприятный осадок от встречи с ней). Затем вместо объятий, полагающихся в подобных случаях, она потребовала, чтобы я открыл рот. Не досчитавшись нескольких зубов, через переводчицу "Интуриста" Галю Чернову, она стала допрашивать меня о причине нехватки их, и почему я не вставил новые! Одновременно, она продемонстрировала свои белоснежные зубы. Затем поинтересовалась, сколько лет я просидел в заключении последний раз. Когда я назвал цифру десять, то она доверительно сказала мне, что их должен был бы отсидеть вместо меня мой отец. Конечно, какую-то логику в её словах я усмотрел - обиженная моим отцом, который бросил её, к тому же умыкнул единственного ребёнка, то есть меня - это можно понять. Но спустя 28 лет, наконец, после моих долгих мытарств и хлопот и, надеюсь, её душевных переживаний, долгожданная встреча ведь состоялась! Неужели кроме моих недостающих зубов и вновь вспыхнувшей обиды на моего отца у неё не нашлось ничего иного, просто обычного: "здравствуй, как здоровье, как семья?" Виноват, конечно, был и я - языковый барьер лежал только на моей совести. Но к ней была прикреплена постоянная переводчица, очень милая девушка Галя, которая с моих слов знала уже нашу историю и с сочувствием отнеслась к нам. Меня жизнь сделала довольно чёрствым человеком, я осознавал это, но, когда я увидел мать, то, увы, не её, а мои глаза увлажнились от переполнявших меня чувств. Своим спокойным видом она успокоила и меня - волнение сразу же улетучилось.

На ночь поселили нас в гостиницу "Националь". Переночевав, мы вылетели в Иркутск - областной центр Восточной Сибири, на встречу с моей женой Зоей, десятимесячным сыном Володей, и одним из Зонных братьев, Александром Архиповым, который жил в Иркутске. Въезд в Тайшет матери запретили, так как он считался одним из городов ссылки. К сожалению ей так и не удалось побывать у нас дома.

Встречали нас в Иркутском аэропорту чуть ли не как высокопоставленных чиновников - там действительно впервые столкнулись с туристкой из Америки. К тому же, несмотря на мой довольно затрапезный вид и явно не американскую внешность, меня тоже принимали за американского туриста, так как в депеше московского "Интуриста" было обозначено: "Американская туристка с сыном". "ЗИЛа"

для нас не нашлось, возили на "Победе", поселили в гостинице Аэрофлота, отвели для еды целый банкетный зал.

Это было время, когда Иркутск, и не только он, но и вся страна, готовились к встрече с президентом США Эйзенхауэром. Фасадные части домов на центральных улицах города буквально перестраивались. Весь город был забит строительной техникой, повсюду шли реставрационные работы - старый купеческий, замызганный город, для показухи решили преподнести Президенту, как чистенький современный областной центр. Для него специально строилась резиденция на берегу озера Байкал. А 70-километровую грунтовую дорогу туда спешно асфальтировали.

/...Как известно, визит президента не состоялся, так как Хрущёв отменил своё приглашение в связи с тем, что над Уралом был сбит американский самолёт - разведчик У-2 с пилотом Фрэнком Пауэрсом на борту.../

Показали нам лимнологический институт на Байкале, свозили в показушный колхоз, где рядом с большим пятистенным домом передового колхозника, ютились почерневшие, неказистые избы тех же, но не "передовых" крестьян. Затем, вероятно, по специальной программе, нас пригласили в областной музыкальный театр, где шёл спектакль - не то "Голубая мазурка", не то "Голубой гусар", точно не помню. Надо сказать, что предупредительность хозяев города к американской туристке и её сыну была настолько необычной, что доходила даже до абсурда. В то время, когда мать уже сидела с Зоей и переводчиком в партере, я, не успев попасть вовремя к отходу машины, опоздал на спектакль минут на 15-20. И что же, начало спектакля было задержано до моего прихода! Когда мы уселись в первом ряду партера, в нашу сторону повернули головы десятки любопытствующих, а возможно, и просто негодующих зрителей. Не знаю, что почувствовала в это время моя мать, вероятно, просто не обратила внимания на это. Но я сгорал от стыда и за себя, и за тех, кто устроил эту комедию. Мало того, переводчик Герман Ким, в течение всего спектакля, громко переводил матери реплики действующих лиц, а она громко переспрашивала, нисколько не смущаясь тем, что они мешают другим. Неприятное чувство прибавилось к уже имевшемуся в связи со встречей её в Москве. Но, невольно оправдывая её, я старался отнести всё за счёт обычной, смутно слышанной нами американской открытости, отсутствия ложной скромности, принятой на вооружение в Союзе, в том числе и мной...

/...Забегая вперёд, не могу не вспомнить, что когда мы вернулись в Москву, то были приглашены в Филиал Большого театра на оперу Верди "Травиатта". Сидя в ложе я утопал в блаженстве от чарующей музыки и прекрасных голосов - с 1947 года я не был в опере, и вот попал. В самый пик арии Виолетты, я вдруг услышал совсем рядом, далеко не чарующий, дребезжащий голос - кто-то подпевал певице, причём громко, но

фальшиво. Это была моя мама! Опять американская открытость? Зрители из соседней ложи, оглядываясь, стали шикать, мне же хотелось уйти - всё очарование улетучилось. Не удержавшись, я легонько дёрнул её за рукав платья. Новая переводчица, заменившая прежнюю Галю, укоризненно покачала головой, возмущаясь, конечно же, не поступком матери, а мной. Я выглядел просто ничтожеством в её глазах. А американская туристка стала выкрикивать мне слова, которые я, увы, не понимал. Позднее переводчица рассказала мне, что это были слова о свободе слова, волеизъявления и тому подобное, а так же, что в Америке каждый может говорить и петь в любом месте, где ему заблагорассудится. Я и подумал: как же в этой Америке жить-то, - все где ни попадя орут, поют, куда это я так стремлюсь?../

Расстались мы с ней всё-таки по-доброму, я сумел подавить в себе раздражённость и нарастающую неприязнь к ней. После её возвращения в США мы продолжали переписываться. Она писала, что не потеряла надежды на моё возвращение на родину и, что продолжает прилагать все усилия для осуществления своей мечты. А я, размышляя обо всём этом, пришёл к выводу, что наши трения возникали, разумеется, из-за языкового барьера, и вина за это лежит только на мне.

В сентябре 1960-го у нас родилась дочь, которую мы нарекли Ириной. В первом же письме мать потребовала назвать её "Молли", - дескать, в цивилизованном мире принято называть дочь именем бабушки, хотя и не имела возражений по поводу того, что я назвал сына Владимиром, а не Дэвидом, именем моего отца. Разумеется, я ничего менять не стал, да и по тем временам это было невозможно. Чтобы её успокоить, спорить я не стал, и в последующей переписке, как она, так и я называли Иру: "Э литл Молли".