66. Кубань, г. Абинск, 1972.

Студенческие дела шли у меня хорошо, и я решил даже форсировать срок обучения - мне было необходимо спешить, так как возраст и, теперь уже периодические, уколы местного начальства вынуждали меня к этому. Занимался я упорно и цели своей достиг: проучившись вместо шести - пять лет, я успешно защитил дипломную работу по гражданскому праву, а затем сдал госэкзамены. Получив диплом юриста, я получил возможность покинуть Тайшет, в котором мне измотали душу, и в котором остались мои друзья, родственники и добрые знакомые.

Переезд мы решили осуществить немедленно, так как основная проблема - отсутствие денег, была решена, - на мой счёт во "Внешторгбанке" СССР были зачислены девять тысяч долларов, то, что осталось от наследства матери после оплаты всех услуг адвокатам и налогов государству. Надо признаться, чего греха таить, согревала душу эта довольно значительная сумма по тем временам, сулящая мне избавление от множества жизненных проблем при переезде с семьёй в другой регион страны. Итак, нас больше ничего не могло остановить, и мы стали спешно собираться в дорогу.

К тому времени я ещё вёл переписку с Черемисиным, и он постоянно звал меня в Абинск. Туда я и отправил всё своё имущество по железной дороге, а сам, приехав в Москву, приобрёл за валюту в "Берёзке" автомобиль "Волга" и двинул своим ходом в Краснодарский край.

Приехав в Абинск, я вскоре устроился на Абинский деревообрабатывающий комбинат на должность юрисконсульта, на которой проработал 18 лет, то есть до самого отъезда в Америку.

Сразу же по приезде в Абинск, мы купили небольшой, но уютный дом с приусадебным участком, где у нас росла впоследствии самая

разнообразная зелень, различные овощи и фруктовые деревья. Мой сын, Володя, закончив среднюю школу, поступил в Краснодарский институт, окончил его, успев и отслужить два года в советской армии. Дочь Ирина, окончила Краснодарское училище искусств и работала преподавателем в детской музыкальной школе. Вскоре она вышла замуж и родила двух девочек: Анастасию и Анну - моих внучек.

В Абинске, за все прожитые 18 лет, в отличие от Тайшета, у меня не было никаких трений с городским начальством, хотя и относилось оно ко мне с заметным прохладцем. Но зато с КГБ я никак расстаться не мог. Диву даёшься, что за загадочная организация! А может, они действуют не по специальной установке свыше, а просто по наитию, что им разум подсказывает? Такие уж туда люди попадают - не могут иначе? Уже в 1987 году, в разгар "перестройки", я узнал от своего начальства (по секрету), что нахожусь под постоянным контролем КГБ, - "под колпаком". Мало того, за мной, оказывается усиленно следили, такая я опасная личность. Их интересовало всё: куда езжу, с какой целью, чем занимаюсь в свободное время, какие контакты и с кем в командировках и тому подобное... Так, меня командировали в Иркутскую область по повестке Госарбитража. Тайшет, где я до этого прожил 15 лет, находится сравнительно недалеко от пункта назначения, ну как туда не заехать, не повидать оставшихся родственников и друзей? Там же после получения диплома остался работать и мой однокашник капитан КГБ Яша Ножников. Правда, теперь уже майор. Я иногда подтрунивал над ним: каких таких шпионов и диверсантов вылавливает его организация в таёжной глуши? Он не обижался, только посмеивался. На втором и третьем курсах, по его просьбе, я писал для него курсовые работы, в частности, по трудовому праву. Даже вышел забавный случай: когда после проверки нам вернули курсовые, то оказалось, что работа, которая была написана мной для него, получила пять баллов, а моя - только четыре. Дурачась после этого, он при всех пробасил: "Не расстраивайся, Морис, нужна будет помощь по трудовому праву, не стесняйся, я всегда помогу". Так вот, будучи в Тайшете, я случайно встретил его, пригласил к себе в гости - Абинск как-никак город курортный. Он был рад, благодарил, обещал приехать летом. Когда же я вернулся из командировки, то мне сообщили, что полковник КГБ по Абинскому району расспрашивал, с какой целью меня посылали в Иркутск, и давали ли мне поручение побывать в Тайшете. Но почему так близко к сердцу принял это сообщение местный КГБ, ведь Тайшет - всему свету известно, в общем-то, город ссыльных, а не секретный объект? Уму непостижимо! Думаю, шпиономания, как была, так и осталась, не сообразуясь ни с логикой, ни со здравым смыслом. А в 1988 году мне рассказали, что один из сотрудников КГБ упорно расспрашивал обо мне нескольких моих знакомых, предъявляя при этом каждый раз своё служебное удостоверение, чего мог бы и не делать - его каждая собака в

Абинске знала. Круг вопросов был обширным: кто мои друзья, о чём я веду разговоры, есть ли у меня доллары (в те времена даже хранение их влекло уголовную ответственность)... Возмущённый такой беззастенчивостью, я поехал в КГБ и чуть ли не ворвался в кабинет полковника Кузнецова, как он позже отрекомендовался. Я стал доказывать ему, что никто не вправе следить за мной, лезть в мою личную жизнь... Вероятно, я выглядел в его глазах наивным или полуидиотом, и он стал убеждать меня, что этого быть не может, так как без его ведома никто, ничего.., а он никаких заданий не давал, это недоразумение. Мало того, он позвал в кабинет всех своих сотрудников, демонстративно спрашивая их, может, кто действительно, поинтересовался гражданином? Нет, никто... Но того, кто мной интересовался, я и сам знал хорошо, его-то и не было среди остальных. Я понял, что головой стену не прошибёшь, но, уходя, пригрозил, что напишу жалобу в союзный КГБ. На прощание, издевательски улыбнувшись, Кузнецов сказал: "Вот видите, это какая-то ошибка, вам показалось, наверное". Правда, он не смог ответить на вопрос, почему отсутствует при этом разборе уполномоченный по Абинску: тот самый. Ушёл я, не солоно хлебавши. Как ни странно, но напрашивалась самая разумная разгадка странного поведения всех этих ЧК, ОГПУ, НКВД, МТБ, КГБ. Думается, что существует какая-то загадочная болезнь, которой подвержены работники этих органов, ну, что-нибудь наподобие паранойи, маниакального психоза, например, мании преследования "наоборот" -срочная и постоянная потребность в преследовании кого-то и чего-то. А для чего? Вряд ли они задумываются над этим, просто потребность такая, так надо. Вероятно, они, в общем, не очень плохие люди, но больные, этим всё и сказано. Просто, по возможности, не следует обращать на них внимания - пусть себе, сейчас просто так не хватают, не расстреливают, и даже по 25 лет не дают! А они потихоньку заражаются друг от друга годами и десятилетиями, не в силах уйти от этого - болезнь-то неизлечимая.

В связи с этим вспоминается возникший конфликт с районным прокурором сразу же по приезде в Абинск. Причём, конфликт из-за ничего, на пустом месте. Через неделю после приезда и приобретения дома он вызвал меня к себе. Ожидая своей очереди в приёмной, я ещё подумал: неужели прокурор настолько внимателен, что, узнав о приезде нового юриста, сразу же предложит мне работу, чтобы я зря не мыкался без неё? Но я приятно заблуждался. Меня встретил довольно молодой, лет сорока человек, с явными признаками высокомерия, который не предложил мне даже присесть. Он устроил мне форменный разнос, выговаривая, почему это я, прибыв в Абинск, не соизволил явиться пред его ясны очи и доложить, что приехал новый юрист... Все мои недоуменные возражения он пропускал мимо ушей и в запале перешёл на крик. В конце концов, я не выдержал и, назвав его претензии ко мне дурацкими, покинул его кабинет,

сразу же нажив себе врага, причём довольно могущественного. Что вскоре и подтвердилось. Судя по всему, он имел стукачей, которые доложили ему, что я купил на складе железнодорожной станции машину цементной плитки для покрытия двора при своём доме. Он посчитал это противозаконным и, вызвав меня в свой кабинет, обвинил в хищении "соцсобственности" в связи с тем, что плитка, по его словам, была кем-то и когда-то списана. Но откуда я мог знать об этом? Несмотря на бесспорную абсурдность такого обвинения, он предложил мне самому заполнить бланк протокола допроса "подозреваемого Гершмана в мелком хищении социмущества" по ст.96 Уголовного кодекса: "Ты юрист, сам знаешь как это делается". То есть я должен допросить самого себя, у него времени нет! Вот тогда-то, разозлённому не на шутку, меня и угораздило послать его на традиционные три буквы русского алфавита. Потом мне передали, что он сетовал председателю райнарсуда Тамахину, что, мол, сам не из особо скромных, но этот американец совершеннейший из нахалов - районного прокурора и на... Мне ещё передали, что он был просто взбешён, стал что-то предпринимать в отношении меня, но, вот беда, свидетелей при этом не было, никто не присутствовал при нашей "беседе". Даже его попытки выведать, не похвастался ли я кому-нибудь, не привели ни к чему - я не желал хвастаться. Чем бы всё это закончилось, не знаю, видимо Бог не дал ему сил посадить меня в тюрьму, вскоре он неожиданно заболел и приказал долго жить.

С новым прокурором и работниками прокуратуры и суда у меня с первых же дней сложились довольно нормальные отношения, особенно с председателем суда Тамахиным. Правда, с ним, кроме как о бутылке говорить было не о чём. Иногда, при просветлении, какая-то тема всё же возникала, но очень уж неинтересная... В общем, на первых порах мы общий язык находили. Поразительно, но через пару лет он настолько уверился во мне, что посчитал даже членом партии, хотя и знал, что родился я в США. Позднее он объяснил это тем, что просто привык к тому, что все работники правоохранительных органов и адвокатуры, как правило, коммунисты.

Явного антагонизма в отношении себя со стороны власть предержащих, за исключением редких случаев, я не чувствовал в течение всех 18-ти лет пребывания в Абинске, чего не скажешь о приблизительно таком же периоде пребывания в Тайшете. Правда, было нечто другое. Про меня постоянно распускали самые невероятные слухи, причём, порой такие дикие, что верилось с трудом. К примеру, как-то я повёз директора кирпичного завода Рябкова, у которого работала моя жена, в Краснодар, в строевое управление. Там я, невзначай, услышал диалог между ним и его начальником, говорившими примерно следующее: начальник, показывая на мою "Волгу", спрашивает: "Слушай, откуда у этого парня деньги на "Волгу" нашлись, он же получает не больше меня?" - "Да он же

американец, наверно оттуда и получает". - "Понимаю, - резюмирует начальник, - он в ЦРУ кое-какие сведения, а они ему доллары, так жить можно". (Вероятно, он имел ввиду сведения о строго "секретной" технологии изготовления кирпича на подведомственном ему заводе, - кирпич рассыпался ещё по пути на стройку). С чьей-то лёгкой руки возникла легенда о том, что американское посольство в Москве, в котором я не бывал уже много лет, как я упоминал выше, каждые три года выдаёт мне по автомобилю "Волга", причём бесплатно. Ко мне даже обращалось несколько человек, просившие поставить их как бы на очередь, надеясь, что при окончании трёхлетнего срока, я продам им машину за бесценок, -чего драть, если тут же получу новую! Были и чудаки, которые распространяли слухи о моём миллионном состоянии, причём в долларах. Моему сыну настолько надоело любопытство знакомых на эту тему, что он стал шутя отвечать: "Ну какой он миллионер, у отца долларов то осталось всего миллионов 10-12". И всё равно это воспринималось всерьёз. А начальник милиции, старый, угрюмый коммунист-ортодокс, выговаривал моему свояку Анатолию Васюченко, не зная о нашем родстве: "Ну зачем же вы обратились к этому "американскому адвокату" (!?), - пришли бы ко мне, мы же советские люди, фронтовики". Справедливости ради, следует сказать, что всё это происходило в довольно безобидной форме, так просто, языки чесали. Мне это не мешало, я просто старался не обращать внимания.

Как я уже говорил, после приезда в Абинск, у меня появилось довольно много знакомых, которые в какой-то степени помогли мне в устройстве на работу, ввели в круг своих друзей, и даже, что было для меня не менее ценно, просто относились ко мне дружелюбно.

Трудно переоценить роль заведующей юридической консультации Юлии Францевны Цагараевой, которую она сыграла в начальной стадии моего пребывания в Абинске. Она была первой, которая оказала мне практическую помощь в устройстве на работу юрисконсультом, а затем и на вторую - по совместительству. В течение продолжительного времени она приглашала меня на работу в качестве адвоката. Я прошёл было собеседование в Краснодаре, но в последний момент просто струсил, боясь, что если узнают впоследствии о факте моей реабилитации, то это будет достаточным поводом для вышестоящего начальства, чтобы вышвырнуть меня из адвокатуры - только сам факт "привлечения", независимо от реабилитации, давал им это право.

Добрая память осталась о большинстве адвокатов и судей, особенно об адвокате Галине Клименковой, которой можно было позавидовать - она всегда была в хорошем настроении и умела передать его всем, кто соприкасался с ней, - дай Бог ей оставаться такой всегда.

Особо я сблизился с новым председателем суда Николаем Степановичем Гончаровым и его очаровательной женой Анной

Максимовной, с которой работал в одной организации. Часто мне приходилось обращаться к нему за помощью, которую никто другой, из-за специфики возникших осложнений, оказать не мог. В этой помощи, по самым различным вопросам, он никогда мне не отказывал и принимал самое непосредственное участие в решении возникших у меня проблем. В течение многих лет мы оставались с ним в добрых отношениях.

В 1986 году, когда мне исполнилось 60, я решил: надо уходить, пора и отдохнуть. Коллектив комбината устроил торжественные проводы, я уже предвкушал свободную от официального труда жизнь, но всё поломал директор Зимовец, который уговорил меня поработать ещё с "годок". Этот годок он продлевал ежегодно, и я проработал ещё четыре года, то есть до самого последнего дня - дня отъезда в Соединённые Штаты.

Годы, проведённые в Абинске, были лучшими годами моей жизни в СССР. Несмотря на редкие неурядицы, закономерные в судьбе каждого человека, в общем, это был, конечно, период, о котором стоит пожалеть, -если бы не случай, вряд ли я стал бы стремиться вернуться в США, но кто знает..? Правда^ уже довольно твёрдо решил, что хватит с меня тех треволнений, которые я испытал ранее при попытках уехать на родину. Да и зачем мне это теперь, на старости лет, - к кому, на чью шею поеду? Зависеть от матери мне бы не хотелось, а теперь и её нет. Из родни по линии матери остались лишь пенсионеры, - кузен Морис Дистел с женой Лилиан (я тогда ещё не знал, что жив младший родной брат моего отца Джерри Гершман и его жена Анита, - добрейшей души человек, у которых есть два сына, тоже мои кузены. Переписки у меня с ними не было, а моя мать ни в какие контакты с лицами, носящими фамилию Гершман, категорически не хотела входить - ненависть к моему отцу автоматически легла и на всю его родню). Кузену же Морису шёл уже восьмой десяток, да и зачем я ему нужен? Ещё была его родная сестра, тоже моя кузина, которая с детства относилась ко мне с большой любовью, иногда писала мне в Россию письма. Но, как я тоже узнал позже, последние годы Эдит была очень больна. Языковая пропасть ещё больше отдаляла меня от Америки. Работать? Но кто меня возьмёт без языка, без американского опыта, советского юриста 65-ти лет отроду?

Совершенно неожиданно, в 1989 году, когда я только-только перестроил по своему вкусу наш дом, возникла мысль, а почему бы мне не посетить могилу моей матери в Нью-Йорке? Мысль эту подбросил мне мой сын Володя. Я понял, разумеется, что ему просто захотелось побывать в Америке, а кому не хотелось? Сначала я отмахивался, но потом уступил, и мы с сыном поехали в Москву в американское посольство.

Отстояв в очереди, я протянул свой советский "молоткастый" в окошечко, но сотрудница посольства не захотела устраивать мне встречи с консулом, показав на тысячную очередь за анкетами в Вашингтонский центр. Когда же, после неоднократных заталкиваний паспорта в окошко и обратно, она, наконец, уразумела, что я родился в Нью-Йорке, выдала мне пропуск и, созвонившись с кем-то, назначила мне встречу с консулом.