ХИТРЫЙ ЖОРА

Наша многонациональная среда приводила некоторых наших обитателей к таким жизненным ситуациям, которые можно охарактеризовать как парадоксальные, даже тупиковые, и выход из них иногда был просто анекдотическим. Многим из нас запомнился один эпизод, после которого Жора Майер получил кличку «хитрый Жора», хотя среди нас клички не были приняты, но как в каждой замкнутой среде - типа спортивной или армейской, обозначали самую характерную черту человека, чем-то поразившего весь коллектив. Обычно воскресным днем, в свой законный выходной, мы занимались каждый своим делом, но все же ко времени обеда разбивались по кучкам, кто по национальным признакам, кто по интересам, завершали свой обычный крепкий кофе или чай, ну, и конечно же, беседовали, спорили, в некоторых случаях доходило до острых дискуссий. В тот майский день мы «предвкушали», что наш гость - свежий человек «оттуда», расскажет нам много интересного. Мы пригласили на кофе, изъяв тем самым из немецкой этнической группы, «недавно доставленного» в Мордовию - Майера. Мы не знали всех подробностей его «дела», да у нас не было принято интересоваться этим. Достоверно знали, что он немало пожил в послевоенной Западной Германии, был очевидцем экономического чуда своей любимой Родины, что придавало ему особую уверенность и даже вызывало гордость «явной избранностью» и «неотъемлемыми привилегиями немецкого народа», который из любых испытаний и катастроф неизбежно восстает из пепла, как мифическая птица Феникс, и при этом всякое новое поколение рождается с «неизменной серебряной ложкой во рту». Майер интерпретировал это как «обреченность к процветанию» и «обязательное экономическое развитие и рост».

Знали мы о его жизни то, что еще на закате НЭПа его семья сумела выехать в Германию из Союза, он получил хорошее образование, воевал, прошел всю Европу, побывал немного в Северной Африке с корпусом Роммеля, которого очень уважал, воевал и в России, после короткого плена у англо-американцев восстанавливал свою страну, далее он каким-то образом участвовал в идеологической борьбе против Союза, сотрудничал с редакцией «Нового Русского Слова» - органе РОА - «Русской освободительной армии» Власова, писал материалы для радио «Свобода» и «Не-

мецкая волна», но все это были не более чем догадки, просто наши выводы из некоторых его оговорок. Это была больная для него тема, так же, как подробности того, как же его смогли «захватить» и «переправить». Насчет того, как «обвинили» и «приговорили» у нас, естественно не было вопросов. Мы знали много случаев, когда чекистские крючкотворы обвиняли немцев, просто воевавших в составе вермахта, не имевших никакого отношения к СС или карательным частям, в «измене Родине», если им «посчастливилось» родиться на территории Союза, даже Восточной Пруссии или Прибалтики. Жорина семья до выезда жила на Украине. Из всего изложенного видно, что знания этого человека были обширны, жизненный опыт многообразный, иногда уникальный, а если добавить его склонность к необычной для немца говорливости, доходящей до ораторствования, то можно понять, насколько хорошо он вписался в наш «дискуссионный клуб». В тот день подобрался колоритный и разнообразный состав участников: П.Г. Сорокин, Валентин Соколов, Гунар Астра, Капициньш, Юра Яковлев, Женя Песчаный, Пашка Чилиец и автор этих строк. Дело происходило в зоне № 11 в 1969 г., мы расположились под молодыми липами, на пригорке, под нами было футбольное поле, на котором разминались игроки команд «Литва» и «Украина» - готовились к футбольному матчу. День был теплый, солнечный, все начиналось хорошо. Кофе был ароматный, редкого сорта «Мокко». Беседа разворачивалась плавно, обстоятельно - включился в нее и Жора, причем с самого начала мы заметили в его суждениях горечь и трагизм много испытавшего человека, постоянно пытавшегося подвести итоги: он наделял уничтожающими эпитетами элиту Германии, за которую воевал. Она по его словам предательски относилась к своим собственным солдатам.

«Я начал свою службу в рядах вермахта с самой первой кампании против Польши, после ее разгрома нас перебросили на Запад, прошел Голландию, Бельгию, Францию, потом Восточный фронт, дошел до Ростова, воевал на Кавказе. Потом отступал до самого Берлина, потом опять на Запад под Арденны, и чем ближе было окончание войны, тем больше во многих из нас росла уверенность, что нас предали, что вместо нас - профессионалов, верхушка хотела видеть фанатизированных эрзац-воинов, - то создавали формирования СС, то какие-то нелепые оборотни «Вер-Вольф», то кидали в бой мальчишек из гитлерюгенда, пытаясь возродить псевдо-религиозное подвижничество времен «крестового похода детей».

Но еще больше нелепостей и элементарной фанатизированности мы видели с русской стороны, а моральный уровень их командиров поражал, практически все соответствовали одной разведывательной информации о полковнике, командире противостоящей нам части - «Законченный алкоголик, содержит при себе гарем медсестер. Только в 43-ем году мы увидели перед собой настоящего противника».

К этой теме Жора неоднократно возвращался, делая из нее многие, далеко идущие выводы, мы еще к ней вернемся, но в тот злополучный день Жору занесло на болезненную, по особому лично окрашенную, еврейскую тему. Вот его монолог - «Еще во время боев в Прибалтике меня удивляло, что многие расстояния мы проходили буквально маршем, не соприкасаясь с противником, отход которого подгоняли местные воинские формирования, оставляя нам таблички «Свободно от воров», «Свободно от бандитов», «Свободно от евреев», и это наталкивало меня на некоторые размышления, пока я сам лично, уже на Украине, в Галиции не стал участником событий, неприятно меня поразивших. После ранения и госпиталя я некоторое время не воевал на передовой, был во втором эшелоне, наши части организовывали комендатуры. Нашей первоочередной задачей, наряду с уничтожением коммунистических элементов, были объявления о сборе на определенных пунктах еврейского населения. Я уже много прошел к тому времени, бил поляков и французов, югославов и русских, но тут все во мне было возмущено, начиная от обреченной покорности, с которой стар и млад собирались на пункты. Я не смог смотреть им в глаза, особенно детям и молодежи, видя в них острый блеск надежды на жизнь и стремление любой ценой сохранить человеческое достоинство, хотя и они, и мы понимали, что стоит в конце их скорбного пути. В конце дня я пошел к своему командиру и попросился на передовую. На его вопрос, что заставляет меня форсировать события, я ответил откровенно, зная о его порядочности, и уверенный в том, что он не донесет на меня: - Я не выдерживаю этой моральной пытки, не знаю, чем можно оправдать отправку в ад целого народа - на месте нашей верхушки я предпочел бы часть еврейской молодежи призвать в наши ряды, совсем недавно они были подданными Австро-Венгрии и никогда не были врагами Германии, а другую часть молодежи вместе с женщинами, стариками и детьми отправить в Транс-Иорданию и помочь им вооружением и техникой, чтоб они отвоевали свои исторические земли».

«Не горячись, молодой человек», - с иронической усмешкой отвечал мне пожилой полковник, он был выходцем из хорошей аристократической семьи, и этим многое сказано, - «У Вас революционно-милитаристское мышление, по логике которого надо было поменять задание корпусу Роммеля, и вместо Северной Африки отвоевывать у англичан Транс-Иорданию. Не у вас одного выворачивается душа, глядя на жертвенную кротость еврейского народа, даже малодушные цыгане и те пытаются спастись бегством. На мой взгляд, не трогать бы их вообще - оставить в массе оккупированного населения.

Я удовлетворю вашу просьбу, обер-лейтенант, и отдам необходимые распоряжения, и даже не буду настаивать, чтоб Вы не разглашали, что не только у Вас деформировано сознание в этой войне».

Наш поэт, Валентин Соколов, не удержался и подсказал «травмировано сознание».

«Да, совершенно верно, именно так будет точнее». Все более вдохновляясь, Жора начал описывать возможные гипотетические комбинации, которые могли бы возникнуть, если бы не было «хрустальной ночи» и других антисемитских акций, а была бы осмысленная проеврейская политическая доктрина - одни ученые и банкиры смогли бы многое дать рейху, не говоря о многих миллионах потенциальных работников и солдат, а воевали бы они хорошо, если бы надеялись, что им помогут отреставрировать их собственное государство.

«Да и американцам не удалось бы организовать ковровые бомбардировки тысячными армадами, которые с большей эффективностью, чем атомные, уничтожили наши города - если бы их еврейская община была бы нашей союзницей». Голос Жоры окреп, в нем появились благородные баритональные оттенки, он явно увлекся блеском своей исторической реконструкции, но тут неожиданно вмешалась наша низменная реальность, причем самым неподобающим и коварным образом. Все дело в том, что по бугру, с которого было удобно обозревать стадион, живописно протянулась аллея из молодых липовых деревьев, которая примыкала к бараку лагерной администрации, где теплилась какая-то неспешная жизнь, несмотря на воскресенье. Мы несколько неудачно перебазировались с травяного лужка - он казался нам сыроватым - на скамейку, где удобно расселись, и продолжали свой разговор. И вот в самый кульминационный момент, когда наш умудренный оратор вдохновенно поправлял неудачника-фюрера, который всего лишь балансировал между гениальностью и безумием, а в обсуждаемом, таком важном вопросе был совершенно безумен, на крыльце показался новый сотрудник администрации, которого многие из нас еще и в глаза не видели - один из заместителей начальника по режиму - молодой лейтенант Иоффе.

С первых дней своего появления у нас он многим показался странным - почему он в непрестижном МВД, ну КГБ еще куда ни шло, удивляла и излишняя строгость и требовательность. Одно мы поняли сразу же - неудачное мы выбрали место.

Быстрыми шагами Иоффе приблизился к нашей вальяжно расположившейся группе, он видел, что мы засобирались, а один Жора спокойно сидел, погруженный в свои великие мысли, готовя новые ораторские пассажи. Он прошел прямо к нему, взгляды их встретились, и Иоффе, с обычной своей придирчивостью и крикливостью, напал на Жору: «Почему ты не встаешь перед работником администрации?!» Мы все оторопели - вот это поворот сюжета: и чем же закончится это неожиданное, да и ненужное, столкновение, и как же выйдет из ситуации наш новый большой друг еврейского народа.

Жора, продолжая сидеть, спокойно ответил, обращаясь также на «ты»: «А где ты видел, чтобы немец вытягивался во фрунт перед евреем?!» В то время, когда оторопелый Иоффе стоял, вытаращив от неожиданности глаза, Жора спокойно встал со скамейки, но не для демонстрации покорности, а из плохо замаскированного стремления продемонстрировать свое человеческое и моральное превосходство. Он был головы на полторы выше своего визави, широкие, развернутые плечи, выпуклая львиная грудь, крупное высоколобое лицо с почти квадратной челюстью, продубленное всеми ветрами жестоких сражений, с резкими морщинами, на которых отпечатался весь трагизм и бесчисленные испытания его поколения, ярко-синие глаза смотрели смело и прямо, и все это по-особому оттенялось его последними попытками найти новые гуманистические горизонты, чтобы теоретически преодолеть бессмыслицу кровавых жертвоприношений недалекого прошлого, и в его неопределенной полуулыбке сквозил не рецидив расового превосходства, а личное стремление к примирению, взаимопониманию.

Конечно, Иоффе его не понял и прореагировал стандартно, вызвал надзирателей и приказал сопроводить Жору, громогласно пообещав ему 15 суток карцера. Покидая это неудачное место, не зря пословица гласит: «держись подальше от начальства, а ближе к кухне», мы оживленно обсуждали — чем же мы будем «подогревать» нашего оратора, и у кого из нас есть сигареты, сахар, кофе, сало. В общем, настроение было бесповоротно испорчено, даже потускнело солнце яркого майского дня. Особенно огорчило, что из апокалипсически-исторических высот приземляемся мы очень неуклюже, и не имело смысла Жоре обострять своей репликой рядовой эпизод незначительного противостояния неумеренно ретивого работника администрации с рядовым политзеком. Насколько живучи пропагандистские штампы расового превосходства, даже в такой просветленной душе, как Жора!

Репликами такого рода мы обменивались, все более и более мрачнея. Можете представить себе наше удивление и радость, когда минут через 30-40 мы увидели нашего предполагаемого мученика - Жору, прогуливающегося по нашему лагерному «проспекту», который проходил вдоль аллеи, где располагались последовательно школа (вечерняя), в которой все желающие могли получить среднее образование, не считая прохождения многочисленных профессиональных курсов: электриков, трактористов, механиков и пр.; столовая, большой зал которой позволял демонстрировать фильмы; библиотека с читальным залом и шахматными столами, причем был хороший подбор русской классики, зарубежной литературы и практически всей периодики, вплоть до популярных толстых журналов, «Новый Мир», «Иностранная литература». Вид у Жоры был довольно рассеянный, явно сквозило каким-то сюрпризом. Мы обступили его тол-

пой и начали расспросы. Кто же тебя спас от карцера? «Выручил меня заместитель начальника по режиму - майор Пименов, которого срочно вызвали для решения моего вопроса. Оказалось, что лейтенант Иоффе неудачно заполнил «постановление», согласно которому помещают в карцер; со времен Н.С. Хрущева - все взаимоотношения администрации и «контингента» были строго регламентированы, и привнесение «личных моментов», как выразился об этой ситуации Пименов, делало «необоснованным» постановление, но самое главное, Жора был в должности агронома в нашем, довольно крупном тепличном хозяйстве, которое вместе с мебельным заводом составляло основу нашего производства в лагере №11, общее «население» которого доходило до 2-х тысяч и более.

И Жора был, практически, единственным специалистом, способным вырастить под стеклом не только зелень, огурцы и помидоры, но еще и арбузы, и дыни к столу верхушки администрации. Тут позволю себе сделать отступление, чтобы описать хотя бы некоторых, достаточно характерных представителей этой администрации, в частности, того же майора Пимснова, с которым и мне лично пришлось столкнуться по довольно неожиданному поводу.

Немалое количество наших любителей книги бомбардировало своими заявками весьма серьезные букинистические магазины Петербурга и Москвы, каталоги и проспекты которых у нас были. Получали книги наложенным платежом, но дореволюционные издания подвергались цензуре, вот и я должен был получить два тома «Всемирной истории» Оскара Иегера, добротно изданных «Брокгауз и Эфрон». В данном случае в довольно вежливой форме майор Пименов попросил оставить ему где-то на месяц эти два тома. Конечно же, отказа не могло быть, к тому же приближалось свидание с родителями и хотелось получить передачу побольше -мой намек был понят.

Он разговорился со мной, поинтересовался, как я оказался в роли бунтовщика против системы, при этом высказал своеобразную точку зрения, что мне следовало бы попытаться сделать карьеру в рамках существующего общества и, «если бы оставались какие-либо иллюзии», попробовать воплотить их, уже являясь чем-то «существенным».

Внешне он выглядел как типичный барин, - несколько либеральный и вполне прогрессивный, немного даже любовался своими качествами «доброго хозяина».

Рослый, плотный, с немного бледным холеным лицом, он запомнился в последнем, уже накануне моего освобождения, выходе на арену, когда он посетил нашу чайхану в Барашево, которую и отстроили по его личному указанию - удобная электроплита и даже простенький интерьер «под дерево». Он сказал следующее - «Надеюсь, вы довольны своей чайханой. Начальник постарался». Так вот этот майор МВД и оказался тем

либеральным, старавшимся примирить обе стороны, начальником, который в тот майский день избавил нашего Жору от карцера. С того самого дня мы называли его не иначе, как «Хитрый Жора». Конечно, наши ожесточенные споры еще только разгорались, он приносил все новый и очень серьезный цитатный материал для подтверждения своих выводов, он резко обвинял славянство, особенно Россию, во многих смертных грехах и, когда его нападки становились особенно резкими, кто-нибудь да напоминал ему - «а не ошибался ли ты Жора насчет огульных характеристик на полковников», и кто-нибудь обязательно добавлял - «и майоров». Тут он немного стушевывался и терял излишнюю агрессивность, видно было, что последние события не очень укладывались в его историко-философские схемы.

А что же наш лейтенант Иоффе? Он изменился после этого случая, манера общения с нами стала ровнее - без крикливости и чрезмерной требовательности, хотя его энергия и распорядительность от этого не пострадали. Он даже стал внимательно присматриваться к нам, - знакомился с личными делами и даже вызывал некоторых на «собеседования», что для режимного работника МВД было не характерно. Первым - для такого откровенного разговора он вызвал однофамильца - Вениамина Иоффе, которого я уже упоминал ранее в числе «питерских» неомарксистов. Для начала они попытались проанализировать свои «генеалогические древа» и выяснить, не являются ли они дальними родственниками, а потом, когда лейтенант уяснил сколь незначительны различия официальной идеологии от крамольной интерпретации его однофамильца, то даже предложил свою помощь и содействие в политорганах МВД в том случае, если Вениамин подаст прошение о помиловании. Несмотря на всю наивность и неактуальность своих идейных иллюзий, с которыми он первоначально вошел в Дубравлаг и от которых уже начал избавляться в пользу вечных ценностей, Вениамин в человеческом и моральном отношении был «святым» в своей цельности и принципиальном гуманизме, и его национальный колорит только подчеркивал пытливость и подчинение обыденной жизни - книжной премудрости.

К немалому удивлению лейтенанта, наш Вениамин мягко, но категорично отказался от такого содействия и «вообще не намерен просить о помиловании, так как никакого преступления не совершал, считает унизительным, что попытка по-новому осмыслить наследие Маркса, так сурово наказывается вроде бы его последователями». Лейтенант напомнил ему, - «Подумай о своем здоровье, у тебя же язва двенадцатиперстной кишки», тут он явно намекал на трагическую участь Юры Галанскова, погибшего от неожиданного прободения язвы желудка. И этот аргумент не подействовал. Веня был тверд в своей решимости сохранить гордую осанку мыслящего человека. На этом разговор закончился. Из всех этих не-

придуманных историй, несмотря на своеобразие и несомненную специфичность нашей среды, можно смело сделать вывод: все мы шли по одной и той же дороге, все мы шли в одном направлении, несмотря ни на какие различия и прежнюю враждебность - все к тому же испытанному гуманизму, к практике очеловеченья отношений в попытках понять друг друга. И даже наш мудрец - Жора Майер, готовя свой реферат на тему: «Россия предала цивилизацию и тем самым стала самой большой грешницей ХХ-го века», не сбивался на пропагандистскую крикливость и оскорбительный тон, а преподнес нам сбалансированную оценку, подчеркивая, что в среде остфоршеров это общепринятые идеи. Придется утомить читателя многочисленными цитированиями самых разнообразных авторов, а также подробнее «подать» Валентина Соколова и П.Г. Сорокина, которые, несмотря на свои вторые «червонцы», были оппонентами Жоры и отстаивали «русскую идею».